— Принцесса, посмотри на меня! — Он схватил ее за голову обеими руками, его глаза буквально прожигали ее насквозь. — Кто я? Скажи, как меня зовут?

Она поморгала, вся, дрожа, пытаясь вырваться.

Губы беззвучно пошевелились. Она попыталась еще. — Лок.

— Да. Ты здесь, со мной. Ты не упала с земли. Ты не где-нибудь. Со мной тебе будет хорошо, но ты должна постараться.

Губы ее дрогнули, ресницы опустились.

— Я так устала.

— Посмотри на меня! — приказал он. — Ты любишь меня?

Ее глаза распахнулись, широко и удивленно, как будто откуда-то со дна океана. — Я…

— Любишь?

Слезы покатились градом по ее щекам.

— Да.

— Тогда держись. Держись за меня.

Со слабым криком она приникла к нему — как в последней надежде.

Слова звучали не очень убедительно, что он мог сказать еще? Как бы она еще не простудилась. Он поспешно укутал ее в халат, взял на руки и понес. Всю дорогу до домика Констанс непрерывно плакала. В доме он растер ее насухо полотенцем, уложил в постель — она не переставала плакать. Тогда он зажег камин, разделся и нырнул к ней под одеяло. Она что-то невнятно возражала. Он ее не слушал. Тепло его рук и тела несколько успокоили Констанс, плач перешел в отдельные всхлипы.

— Не плачь, Конни. Поговори со мной. — Голос его был тихий, нежный. Солнце уже село, только блики огня от камина время от времени бросали тревожные отсветы на лицо Констанс.

— Как… как я попала в воду?

Он пригладил ее мокрые пряди. Он знает точные науки, логику фактов, а тут полная иррациональность, — что тут надо говорить и делать? Следовать инстинкту и чувству? Нет, надо все-таки апеллировать к разуму. А разум говорит: она сейчас не перенесет, если рассказать ей все.

— Неважно, — сказал он, наконец.

— Что же со мной было на самом деле? Я так боюсь… — Ее взгляд опять ушел куда-то внутрь и, видимо, усмотрел там что-то жуткое, потому что она вновь содрогнулась.

— Не бойся, Конни. Будь со мной. — Он еще сильнее прижал ее к себе. Вот она — опять эта молния между ними, это — непреходяще. — Вот что есть на самом деле. Ты и я. И это у нас никто не отнимет.

— А вдруг ты из-за меня опять попадешь в какую-нибудь передрягу? Я этого не вынесу!

— О себе я позабочусь. И о тебе тоже. И я за тебя отвечаю. Никуда больше никто не попадет, включая тебя. Я этого не допущу.

— Я же хочу вспомнить, но все плывет, плывет… Какие-то мысли, чувства — они мною овладевают, не я ими…

— У тебя есть я, — сказал он тоном, не допускающим возражений. — Это не грезы, не видения. Вот он я — здесь, сейчас.

Он поцеловал ее, и в глазах ее вспыхнул первый, слабый огонек надежды. Да, весь этот мир сошел с ума, есть только одно твердое, стальное — это Лок. Конечно, он не в силах ни простить ее, ни поверить ей, а его эти слова, что он за нее отвечает, — это ей как нож острый в сердце, — ведь ей нужна его любовь, только она. Но все же он, наверное, готов на какое-то время забыть о своем отвращении к ней. Да, пусть она нищенка, попрошайка, пусть у нее нет гордости, но она готова принять даже каплю сочувствия. Без него она вообще уже не может.

— Я хочу обо всем забыть, — сказала она, дотрагиваясь до него. — Но это так трудно…

— Не думай ни о чем, кроме меня и кроме как об этом вот. — Он погладил ее обнаженную грудь. — У нас есть куда укрыться от бурь…

Из ее уст вырвалось мягкое рыдание.

— Я не хотела лгать. Тебе, во всяком случае.

— Конни! — Он прижался к ней лбом. — Латэм, не Латэм — кто знает правду? Я не могу тебя винить, и не должен был бы строить из себя обиженного, но, видишь, у меня свои драконы.

Да, видно, это самое большее, что он может ей дать. И то больше, чем она заслуживает. Самое меньшее, что о ней можно сказать, что она не очень-то вызывает доверие. А, скорее всего, она просто сумасшедшая. Мужчина должен сам потерять голову, связавшись с такой. Конечно, его недоверие обижает ее, но быть без него неизмеримо хуже и больнее. Да, у нее уже не осталось гордости. Плохо, может быть, но это так. Кроме того, когда тонешь и тебе бросают веревку, за нее просто хватаются, без философских рассуждений, а здесь как раз такой случай.

Констанс дотронулась до головы Лока — как будто он талисман, который может защитить ее от всякого зла.

— Не бросай меня, Лохлен! — шепнула она. — Давай выгоним драконов!

Ее губы были еще холодными, она приоткрыла их:

— Приди, согрей! — То, что началось как утешение, выражение нежного сочувствия, превратилось в бешеную страсть. Он мог противостоять ей не больше, чем приливы и отливы влиянию луны.

Она испытывала потребность в его ласке, но и он — никак не меньшую — в ее. С ней он узнавал то, что ему раньше было неведомо, чего он никогда не испытывал. И это было не просто физическое наслаждение: он хотел проникнуть не только в ее тело, но и в душу, хотел взять на себя все ее страхи, хотел показать ей, что вместе они способны на все, на то, чтобы преодолеть самую страшную бурю. А она — она понимала, что только в его объятиях найдет забвение, спокойствие, надежду…

Боже, никогда еще им не было так хорошо друг с другом, никогда их акт соития не был таким полным, таким завершенным…

Констанс быстро, без сновидений уснула в его объятиях, а к Локу сон никак не приходил. Его мучил один, пока неразрешенный вопрос — то, что их объединяло, было ли это достаточно, чтобы спасти ее от самой себя?

13

Полная луна посеребрила кривые улочки Бостона, придав какой-то волшебный вид неказистым сараям и грязным канавам Дэвоншир-стрит. Переливчатый свет мерцал на булыжниках мостовой, радужное сияние окружало торчащие в небо печные трубы. Примостившись на широком подоконнике и зорким взглядом художницы охватив эту картину, Констанс сделала глубокий вдох, подставила потный лоб пахнущему морем ветерку. Образы и звуки полночного города не заглушали видений и голосов в ее мозгу, только создавали какой-то непонятный аккомпанемент к ним.

Сильные мужские руки обняли ее сзади за плечи. Констанс вздрогнула, нет, опасности нет — это муж.

— Лок, я не думала, что разбужу тебя.

— Опять эти сны? — Лок провел руками ей по плечам сверху вниз, скользнув под широкие рукава ее шелкового китайского халата. Констанс обхватила эти нежные, ласкающие руки, прижалась к нему, все еще слегка вздрагивая.

— Не очень страшный на этот раз. Я уже стала получше. — Она сказала это твердым, уверенным тоном, как бы убеждая самое себя.

— Да, конечно, но прошла ведь только пара недель…

Он не договорил, но она поняла — с тех пор, когда разум оставил ее и она чуть не покончила с собой там, в Скаи… Но пришел Лок и спас ее, так, может быть, он действительно существует — этот милостивый творец всего сущего, в которого она когда-то верила. Правда, в какой-то момент она видела милость Господню в другом — чтобы он прекратил ее мучения. Теперь ее любовь к Локу была единственной, но удивительно прочной нитью, связывающей ее с этим миром. Надо отдать ему должное: это его чувство ответственности делало чудеса. Но откуда у него это чувство по отношению к ней? Ребенка от него она, как выяснилось, не носит, и все-таки он так настойчиво, так нежно продолжал изгонять из нее демонов — ведь они почти перестали ее преследовать.

Он не только дарил ей физическое наслаждение, что само по себе было волшебным лекарством, но и пытался разговорить ее, решить ее проблемы методом, типичным для Железного Мака: докопаться до причин, разобраться в них и найти правильное решение. Констанс, правда, очень сомневалась, чтобы ее внутреннее состояние можно было разложить как на чертежной доске — человек не корабль! Но она не хотела разочаровывать его, пыталась, как можно более подробно отвечать на его вопросы, порой весьма трудные и болезненные, пыталась обрести какое-то чувство равновесия, занимаясь повседневными домашними делами, и даже решила вновь начать рисовать. Как раз этим утром она закончила пейзаж со склонами Халеакалы; он ей понравился — в нем не было тех мрачных, тревожных тонов, как на картинах, которые она писала в Скаи. Но сновидения, сновидения… Это не проходило.