Группы столов размещались вокруг круглых подиумов, обнесенных золоченой решеткой. Вот она — клетка. Внутри каждой из них извивалась голая девушка. В той, которую мне было видно лучше остальных, выгибалась, стройная верийка, похожая на Манору, разве что волосы короткие, как у всех рабов. Она бесстыдно легла на подиум, раздвигала ноги и ласкала себя, запрокидывая голову. До конвульсий. Потом поднялась, подошла к самой решетке и прижалась так, чтобы налитую грудь зажимало между прутьев. Теребила торчащие соски, ерзала, потираясь самым чувствительным местом о прут. Я умирала от отвращения и вместе с тем не могла оторвать взгляд. Вопреки разуму начало потягивать низ живота, потому что вся эта атмосфера неуемного разврата действовала на инстинкты. Верийка села на край подиума, просунула разведенные ноги через прутья решетки перед сидевшим за столом молодым имперцем, почти вплотную. Она поглаживала себя и что-то говорила — я поняла это по губам. Наверное, умоляла купить ее. Имперец лениво погладил по внутренней стороне почти багрового в общем красном свете бедра, рука нырнула между ног, и девка выгнулась, запрокинула голову, отчаянно ухватившись за прутья. Он просто прилюдно трахал ее пальцами, яростно двигая рукой. А она открыла рот и, я была уверена, кричала от восторга.

Седонин. Седонин лишает разума, отнимает волю, превращает в разгоряченную бесстыдную самку, готовую отдаваться кому угодно. Лишь бы ее брали снова и снова. А если эта жирная тварь так же накачает меня седонином и отправит в эту клетку? Чтобы она не говорила. Она обещала не отправлять меня в зал, но разве можно верить ее словам?

Я невольно зажала рот ладонью и постаралась глубоко дышать, чтобы отогнать подкатывающую истерику. Меня трясло. Я вновь выглянула в зал, стараясь теперь не смотреть на верийку. Проследила взглядом огромную лестницу из камня, стекла и металла, ведущую на второй этаж. Хозяйка стояла у перил и разговаривала с высоким лигуром. Улыбалась и дымила сигаретой. Я замерла, похолодела. Меня почти парализовало. Я уперлась ладонями в толстое стекло и стукнула несколько раз:

— Гектор!

— Гектор!

Я колотила ладонями в стекло, кричала так громко, как только могла, но он не видел и, конечно же, не слышал. Я колотила снова и снова, до разливающейся боли. Не отводила взгляд, панически боясь, что он исчезнет, растворится, как пустынный мираж. Я не могла броситься к двери, потому что заплутаю в коридорах и точно потеряю его. Я хотела выбить это стекло. Убрать, чтобы оно не разделяло нас. Я огляделась, схватила со стола серебряную статуэтку и стукнула изо всех сил, но стекло лишь протяжно загудело — не было даже царапины.

Я видела, как Хозяйка развернулась и зашагала по лестнице. Гектор какое-то время стоял, опираясь на блестящие перила, вдруг поднял голову и посмотрел на меня. Прямо на меня. Я замерла, жадно перехватывая этот взгляд. Готова поклясться: он видел меня. Какое-то время я онемело стояла, не в силах шевельнуться, наконец, опомнилась и вновь забилась, отчаянно работая кулаками.

— Гектор!

Я колотила и колотила, но он вел себя так, будто смотрел в пустоту. Неужели не узнал меня? Или… о чем он мог говорить с этой жирной тварью?

— Что ты делаешь?

Хозяйка стояла на пороге и смотрела на валяющуюся посреди кабинета статуэтку.

Я вздрогнула и опустила голову, не понимая, как поступить.

— Я смотрела в зал, — голос рассыпался, как песок из пробитой колбы песочных часов.

Она окинула меня недоверчивым взглядом, обошла стол, отпиннув статуэтку носком туфли. Ее ножки выглядели на удивление крохотными, как свиные копытца. Лигурка вернулась в свое кресло, вновь задымила сигаретой.

— И как тебе зал?

Меня трясло. И, несомненно, она это видела. Я бросила быстрый взгляд за стекло, но Гектора на лестнице уже не было. Я тут же начала опасаться, что это воображение сыграло со мной подлую шутку. Я прикрыла глаза, стараясь выровнять дыхание, наконец, открыто посмотрела на Хозяйку:

— Омерзительно.

Та расхохоталась, показывая крысиные зубы:

— Правильно, — она стряхнула пепел, и улыбка пропала. — Зал не для тебя.

Я сглотнула, вглядываясь в ее лоснящееся лицо, будто хотела невероятным образом различить на нем отголоски слов, которые говорил ей Гектор:

— А что для меня?

Она выпустила струю дыма, скривила полоску фиолетовых губ:

— Ты — штучный товар для таких же штучных особых покупателей. Я уже говорила.

Спину колко обдало холодом. Сейчас она снова понесет про аукцион и черный рынок.

— Что это значит?

— Это значит, моя милая, что мы устроим аукцион. В лучших традициях и, конечно же, обязательно с шиком.

Я сглотнула:

— Сколько вы рассчитываете получить за меня?

Лигурка вытянула чернильные губы, нахмурилась, будто пыталась решить непосильную задачу, наконец, мечтательно затянулась:

— О… Здесь предполагать — лишь гневить мироздание. Дело столь деликатное, моя дорогая… что я не возьмусь даже прогнозировать.

Если бы слова могли убивать, я бы уже лежала мертвой, бездыханной. Но я лишь онемела, отчаянно чувствуя, что должна сделать хоть что-то. Любую попытку. Любую глупость. Хоть что-то, только не стоять, опустив голову и смиряясь. Это выглядело жалко, но у меня просто не было других вариантов:

— Отсрочьте, Хозяйка. Предложите Великому Сенатору выкупить меня. Умоляю. Я уверена, он заплатит столько, сколько вы потребуете. Назначьте любую сумму. Разве деньги не важны?

Но, я уже даже сама не верила в то, что говорила. Надеялась хотя бы хоть немного отсрочить кошмар, который меня ожидает. Де Во переменился. Думаю, он попросту охладел ко мне. Перегорел. Даже гнал меня из покоев. К тому же… разве осмелится кто возвращать в дом шлюху из борделя. На это и рассчитывал Тенал. И не просчитался. Проклятый старик.

Толстуха смотрела на меня, как на дуру:

— Забудь об этом. Даже не напоминай. Да я скорее продам тебя за бесценок на невольничьем рынке, чем верну этому выродку.

Да… эта жирная жаба может позволить себе не гнаться за деньгами. Я не могла даже вообразить, сколько миллионов вложено в это проклятое заведение. Одни только люди стоят астрономическую сумму. Да, у нее, бесспорно, есть влиятельные покровители, меценаты, спонсоры. Эта жирная корова, явно, не бедствует. Она затушила сигарету и потянулась к маленькой расписной коробочке на столе. Открыла, послюнявила палец, обмакнула в красный порошок и растерла его по зубам. Знакомый теплый красный цвет. Кажется, я знаю, что это — порошок из листьев дарны. Она какое-то время жевала губами, как беззубая старуха, наконец, откинулась на спинку кресла. Ее взгляд изменился, подернулся поволокой.

— Ладно, хватит занимать мое драгоценное время. Я назначила аукцион через два дня. Твоя задача хорошо есть и побольше спать. Чтобы лучше выглядеть. И пеняй на себя, если хоть что-то пойдет не так.

Лора стояла, прислонившись к стене у двери, опустила голову и комкала пальцами синюю юбку:

— Я так и думала. Два дня…

Я сидела на кровати с ногами, обхватив колени, и в который раз жалела, что нет слез. Лишь непрерывно раскачивалась вперед-назад, как маятник. Хотелось вволю наплакаться, нарыдаться до опухших глаз, чтобы потерять «товарный вид». Плевать на угрозы этой толстой ведьмы. Не думаю, что она способна пригрозить мне чем-то существенным — не захочет причинять видимый ущерб.

Я посмотрела на Лору:

— Такое здесь часто?

Она пожала плечами:

— По-разному. Обычно выставляют девственниц. Или самых красивых. Или самых строптивых… — она грустно усмехнулась, шмыгнула носом. — Но, не думаю, что когда-либо эта жаба выставляла кого-то вроде тебя.

— А потом что? После?

Лора вновь пожала плечами. Они заострились от худобы. Резкой светотенью выпирали тонкие косточки ключиц. Ей совсем не шло, она утратила добрую половину своей прелести. Впрочем, может это и к лучшему в этом паршивом месте.