Я вошел в императорскую приемную, направился к дверям кабинета, но гвардеец вышел вперед и сообщил, что у императора лорд Октус. Черт бы его побрал. Что именно он сейчас льет в уши Пираму? Если бы знать… Я отошел к окну и уставился на залитый утренним солнцем парк, на усеянные кровавыми цветами верхушки бондисанов. Они казались заляпанными кровью. Сад терял свое очарование, как и этот дворец.

Двери открылись, и я увидел выползающую черную тучу. Октус был в трауре. Черный с ног до головы, серое лицо в красных пятнах. Он остановился, какое-то время смотрел на меня, но промолчал и скрылся в галерее.

Я вошел в приемную, поклонился:

— У вас был лорд Октус…

Пирам кивнул:

— Просил позволения после похорон какое-то время провести на Гарсуне. Я позволил. Он раздавлен.

Я кивнул:

— Это разумное решение.

— А с тобой что? На тебе лица нет.

Твою мать.

— Все в порядке, ваше величество. Я вытащил из кармана карту и положил на стол:

— Я пришел вернуть долг, ваше величество. Двести тысяч и проценты по сделке.

Пирам повел бровью:

— Какой долг?

Сейчас меньше всего хотелось его издевок:

— Вы купили мой долг у Бреля. Я знаю.

Пирам какое-то время молча смотрел на меня, кривил губы. Наконец, покачал головой:

— Я ничего не выкупал. И уже говорил об этом.

— Ваше величество…

— Ты ставишь мои слова под сомнение? — Он вновь покачал головой: — Я ничего не выкупал.

Догадка напрашивалась сама собой, но я не хотел проговаривать это даже про себя. Единственный, кто мог ее подтвердить или опровергнуть — сам чертов баркир. Пирам видел мое смятение, но ничего не сказал — и я был благодарен за эту сдержанность. Отпустил без вопросов, ни на чем не настаивая.

Не помню, как садился в корвет. Виски ломило, удары сердца отдавались набатом. Если мои подозрения подтвердятся — этому не будет объяснений. Я всю дорогу нервно курил, даже не включив вытяжку. Утопал в дыму, но не чувствовал запаха. За моей спиной… Сколько еще дерьма происходит за моей спиной?

Я не пошел с черного хода, корвет причалил прямо на посадочной платформе конторы. К счастью, в этот час не было народу. Впрочем, плевать. Брель обедал в одиночестве. Сидел за отменно сервированным столом и нанизывал на вилку румяную капангу.

Я вошел прежде, чем раб успел доложить обо мне, оттолкнул на полуслове. Брель побросал приборы, подскочил, не догадываясь вытереть жирные губы, и согнулся в поклоне:

— Ваше сиятельство… какая неожиданность.

Я молчал, смотрел на согнутую фигуру с розовой лысиной, просвечивающей сквозь хлопковую седину, будто сквозь рыхлый ком взбитой ваты. Трогательно до омерзения. Он был не так стар, как казалось, не так ничтожен и подобострастен. Хитрый жадный скользкий урод.

Брель, наконец, разогнулся, махнул рукой рабам, приказывая выйти:

— Не желаете ли кофе?

Я сцепил руки на груди, борясь с желанием тряхнуть старика за грудки:

— Кому ты продал мой долг?

Он попытался улыбнуться и заюлил:

— Я уже говорил вашему сиятельству, что этот вопрос составляет коммерческую тайну.

— Говори!

Он теребил пояс халата и покачивался из стороны в сторону:

— Меня уверили, что эти действия исключительно для пользы вашего сиятельства. Для вашего спокойствия.

Ну, конечно же!

— Сколько тебе заплатили за молчание?

Я подошел ближе и смотрел на него сверху вниз. Он лишь сгибался все ниже и ниже, будто умалял свою значимость.

— Кто?

— Я не должен…

— … кто? Мой брат?

— Я не…

Я все же ухватил его за халат и тряхнул. Голова заболталась, как кукольная:

— Это был мой брат?

— Да, да!

Я разжал хватку и оперся о стол.

— Высокородный господин де Во заверил меня, что хочет сделать приятный сюрприз, выкупив долг. Очень просил, чтобы я не разглашал. Отчего не согласиться… Брат вашего сиятельства… Семейные дела…

— Сворачивай свою лавку — у тебя отзовут лицензию.

Я развернулся и вышел, не видя и не слыша ничего вокруг. Только биение сердца, только красные пятна. Дом отца. Первое, что я выкупил, возвратившись сюда. Двести тысяч… Теперь эта сумма не казалась совпадением. Никогда не было совпадений. Он вынудил заложить дом. Это было целью. Я сел в корвет и откинулся на спинку сидения. Первое желание — ехать к Лариссу, но я подавил его. Он сам всегда говорил, что я принимаю горячечные решения, действую без раздумий, не думаю о последствиях. Самое сложное — не действовать сгоряча, надо обдумать и попытаться понять, чего он добивается. Вероятнее всего, Брель тут же сообщит о моем визите, когда придет в себя. И Ларисс будет ждать действий. Пусть ждет.

Едва за Лариссом закрылась дверь, я в бессилии опустилась на пол, обхватила колени и сжала с такой силой, будто хотела сломать кости. Все это не может быть правдой. Просто не может. Второй раз в шаге от свободы и второй раз в капкане. В ушах шумело, я с трудом осознавала реальность.

Я подняла голову и увидела перед собой лаанский светильник. Раскидистое деревце из серебра и цветного стекла с множеством затейливых плафонов. Среди сверкающей листвы висела маленькая клетка с запертой малиновой птицей. Запертой, так же, как и я. Я схватила серебряный ствол и наотмашь ударила об каменный пол. Битое стекло разлеталось с мелким звоном, серебряный остов гнулся, утрачивая изящество линий. Чертов светильник символизировал для меня все имперское. Я колотила и не могла остановиться, вымещая всю накопленную злость. Остановилась только тогда, когда устали руки, когда узорный металл глубоко врезался в кожу. Я опустилась на битое стекло и заплакала.

Я больше не могу.

Я всю ночь не сомкнула глаз. В моей жизни было много отвратительных ночей, но эта казалась самой невыносимой. Нет, мне не было страшно или больно. Я не боялась за собственную жизнь, я не смирялась со своей участью. Ларисс просто дал мне в руки оружие и приставил его к сердцу другого человека. Сказал: «Стреляй, если сможешь, и уходи». Но тут же обвинил меня в бессилии, в невозможности спустить курок. Он прав: я слишком мягкая, слишком терпеливая.

Слишком глупая, бесхребетная.

Ответ предсказуем. Самый лучший ответ — выйти на посадочную платформу, нанять корвет и ехать в порт. Послать все и всех ко всем чертям. И не думать. Я толком и не знала, кто такой Гектор, не понимала, что я для него. Я придумала себе образ, сказку, в которой отчаянно нуждалась тогда. Нет, теперь мне было это все равно — между нами ничего не может быть. Теперь ничего. Он не сделал ничего, чтобы помочь мне. И я не должна. Я вырвалась из рабства, но полукровка вновь навязывал мне его. Это то же рабство, то же бессилие, только еще более мерзкое, запакованное в приличную личину. Жена… жена Ларисса… Я покачала головой, и сменяя передернуло. Рабство или чужая жизнь… Ответ слишком очевиден. Он не стоил раздумий.

Я порывисто поднялась и потерла пальцами виски. Я чувствовала себя полной дурой. Идиоткой. Зачем я вообще пошла с ним? Зачем слушала? Зачем раздумывала? Теперь все это не укладывалось в голове: глупость за глупостью. Я с трудом осознавала, что теперь полукровка не управляющий — он никто. Никто. Пустое место. Об этом нужно постоянно напоминать, засыпать и просыпаться с этой мыслью. Он знал, что так будет — он выучил меня. Он знал, что такое привитые рефлексы. Я покачала головой — он застал врасплох и заставил выслушать. Я выслушала. Но на этом все.

Лора бы сказала, что я ненормальная. Хватит думать о других — надо думать о себе. Не смотря ни на что, она мудрее меня, более живучая. Я представила ее дома, в белой джеллабе. Как она идет на рынок, загребая песок сапогами. Теперь у нее новый дом. Где-нибудь подальше, с западной стороны, куда переползает Город, подгоняемый Большой дюной. Мой дом будет там же.

Хватит думать о других. Я решительно поправила платье: нужно думать о себе. Отныне только о себе.

Довольно.