— У меня есть муж, Ленский, и я его люблю.

Почему мне кажется, что сейчас она обманывает не меня, а себя? Может, потому что мне хочется так думать?

— Ты ставишь меня в неловкое положение, — продолжает она. — Я просила этого не делать, но ты продолжаешь. Я тебе просто не нравлюсь? Так и скажи. Совсем не обязательно лапать меня, чтобы вынудить написать заявление.

— Ты чем слушаешь, Варя? Я же сказал, что нравишься.

— Тронешь меня еще раз, хоть пальцем — я уйду. Клянусь, что уйду, хоть мне очень нужна эта работа.

Колючка хватает пальто, сторонится, когда пытаюсь помочь ей одеться.

Не смотрит. Снова не смотрит, как будто я глубоко ей противен, и выбегает в коридор, бросая дверь нараспашку.

Под звук ее каблуков, медленно сползаю по стенке, вытягиваю одну ногу и, начихав на правила, закуриваю прямо в классе.

Это очень глупо, когда взрослая учительница очертя голову сбегает от нахального ученика, но именно так и есть: я буквально бегу, и даже не сразу понимаю, что давно «промахнулась» с нужным спуском в метро, и так нахваталась холодного воздуха, что саднит горло.

Трясусь, кажется, вся. От злости, от негодования, от того, что какой-то сопливый мальчишка расшатал меня до состояния, когда мне хотелось просто отхлестать его по щекам, пока не задеревенеют ладони. Хам! Выскочка! Наглый мажор!

Залетаю в первый же попавшийся супермаркет, хватаю с полки бутылочку с минералкой и, не дожидаясь оплаты, делаю несколько жадных глотков. Нужно запить странную сухость во рту. Охранник тут как тут, что-то басит, но я прикрываю глаза и мигом придумываю оправдание:

— Мне только таблетку запить. Я вот сейчас… Прямо на кассу.

Уже на улице немного прихожу в себя и потихоньку бреду до метро. Хорошо, что Петя уехал к матери в соседний город, и не нужно нестись домой, чтобы приготовить ужин к его возвращению. Свекровь всегда была очень болезненной, а в последнее время все больше жалуется то на спину, то на ноги. А в этот раз у нее сердце и муж отпросился, чтобы съездить и проверить, как она в больнице.

Только поэтому я надела это дурацкое платье. Петя бы ни за что на свете не разрешил мне нарядиться. А ведь я так его хотела это платье, потихоньку копила деньги и купила еще весной, благо, была хороша скидка, а один единственный размер — маленьким и не ходовым. Зато село на меня как влитое. Вечером достала из шкафа и долго сидела на кровати, разглядывая бирку. С момента покупки я ни разу не надела желанную обновку. И уревелась до рези в глазах, потому мне всего двадцать три года, а мой гардероб похож на вдовью жизнь: скучный, черный, мертвый.

Поэтому так радовалась, в кои-то веки принарядившись…

Свалился же мне на голову этот Ленский!

Я проворачиваю ключ в замке — и сердце уходит в пятки. Я что — забыла запереть квартиру?! Дергаю ручку, толкаю, но дверь закрыта. С обратной стороны раздаются шаги. Ключи от квартиры есть только у меня и у Пети, а это значит, что что-то случилось и он вернулся раньше. И если он увидит меня в этом платье…

Быстро запахиваю пальто до самого подбородка, пытаюсь улыбнуться, но дверь распахивается, и Петя смотрит на меня взбешенными глазами. Ничего не говоря, за руку втаскивает через порог, так что я чуть не падаю на слабых ногах. Колени пляшут, пальцы мертвой хваткой вцепились в пальто у горла.

— Ты … приехал?

— Я тебе уже час наяриваю! — орет Петя, и, не спрашивая, отбирает у меня сумку.

Вытряхивает содержимое на пол, берет телефон и начинает клацать, чтобы снять блокировку. Огонек в верхнем правом углу намекает о не отвеченных вызовах. Муж тычет телефон мне под самый нос, где на весь экран висит окно с семью непринятыми вызовами от абонента «Муж». Как я могла пропустить?

И тут до меня доходит, что я выключила звук после сообщения Ленского, которое — господи боже! — до сих пор в моем телефоне! Если Петя его увидит…

— У меня был классный час, — говорю как можно увереннее. — Я не хотела отвлекаться. Ты же вчера только уехал, я не думала, что вернешься так рано. Ничего и не приготовила. Как Тамара Викторовна?

Но Петя уже завелся. Он впечатывает меня в стену, заносит руку — и со всего размаха бьет телефоном в стену в сантиметре от моего лица. Я вскрикиваю, как улитка тяну голову в плечи и молюсь, чтобы в этот раз муж удовлетворил злость только этим. Петя снова и снова крошит телефон, пока от него не останется ничего, кроме кусков смятого корпуса и разбитого экрана. И я даже рада этому, потому что так он хотя ы не прочитает злосчастную СМСку.

— Раз ты так занята, что не можешь ответить на звонок! — Петя буквально сминает остатки в кулаке. — То на хрен тебе телефон?!

Киваю. Просто киваю, потому что любое слово поперек обернется против меня. Хотя, в последнее время даже покорность его редко успокаивает.

Он тяжело вздыхает и отодвигается, наплевав на то, что мои личные вещи хрустят под у него под пятками.

— Матери стало хуже, я добился, чтобы ее перевели в нашу больницу.

— Тут… хорошие врачи… — соглашаюсь я, осторожно, почти по стенке, отодвигаясь от мужа на безопасное расстояние. — За ней присмотрят.

— Будешь ездить к ней каждый день. Поесть повезешь, фрукты, книжки. Что там она попросит. Жаловалась, что ты совсем с ней не общаешься. Какого хера я должен был все это выслушивать?

— Я просто много работаю… — Под его негодующим взглядом тут же прикусываю язык.

О чем мне с ней говорить, если свекровь любую тему сводит либо к своим бесконечным болезням, либо к вопросу наших в Петей детей. Она вообще считала, что я должна была сидеть дома и полностью посвятить себя мужу, как она в свое время, ушла с работы, чтобы обеспечивать уют его отцу. До сих пор не понимаю, как мне удалось убедить Петю разрешить мне работать, потому что мать и его накрутила так, что он и слышать ничего не хотел.

— Если у тебя так много работы, Варвара, то ты на хрен уволишься и будешь сидеть дома!

— Я все успею, — бормочу заплетающимся от внезапной усталости языком. Мне бы просто прилечь на пару минут, закрыть глаза и отпустить этот день. Разгрузить голову. А вместо этого беру сумку, опускаюсь на колени и подбираю свои вещи. — Наверное, сбегаю за курицей. Тамара Викторовна любит бульон.

Петя свысока наблюдает за мной и нехотя разрешает пройти до двери.

Берусь за ручку, мысленно прикидывая, где в этом районе есть магазины одежды. Нужно купить любые джинсы и любой свитер-мешок. Если Петя увидит…

— Что это на тебе? — спрашивает муж, хватает меня за руку и практически срывает пальто с одного плеча.

Закрываю глаза и про себя считаю до трех.

На счете «два» в ушах появляется звон и мир опрокидывается.

28 ноября

— Варюха, ты бледнее смерти. — Паша щелкает пальцами у меня перед носом, потому что я почти заснула, сидя над конспектом.

— Голова очень болит в последнее время.

Зеваю в кулак и радуюсь, что сделала это вовремя, потому что в учительскую заходит математичка, а она объявила мне личную вендетту, и доносит Гавриловне буквально о каждом шаге. Я и не знала, чем успела насолить человеком, с которым и десятком лов не обмолвились, пока мне не рассказали, что она хотела на мое место свою дочь, и та, вроде как, даже приходила на собеседование, но взяли все-таки меня.

Если математичка увидит, что зеваю на рабочем месте — ну и что, что не на уроке, а в свое законное «окно» — она уж расстарается преподнести это в выгодном для себя свете. Да и то, что Паша меня время от времени угощает кофе и конфетами, она явно не оставляет без внимания. А где-то здесь, в «Эрудите» у моего мужа есть «блат», раз он смог пропихнуть меня на прикормленное место. Кто и на какой должности, Петя мне так и не сказал, только намекнул, что даже на моей работе у него есть глаза и уши.

Мы вообще почти не разговариваем. Хоть шишка на моей голове почти зажила, а синяк над левым виском неплохо замаскирован тональником, я все так же боюсь открывать рот в присутствии мужа. Шишка за то, что оделась, как проститутка. А оплеуха… просто так, в довесок, чтобы не забывала, какая тяжелая рука у моего мужа. До сих пор перед глазами стоит сцена, где он выгребает все с моих полок, сваливает вещи на кучу и начинает «ревизию», выбрасывая все «шлюхинские шмотки». Он даже белье мое проверил, и теперь у меня только два лифчика, которые одобрила бы даже церковь. И нет ни копейки денег, чтобы купит новые, потому что я все сбережения откладываю на поездку в Париж. Хоть понятия не имею, как сказать об этом Пете и не получить каникулы в реанимацию.