— А на дно моря тоже можете пронырнуть?
— Да.
Он думал одновременно о девочке, о ее маме и бабушке, о себе, о том, что ему предстоит:
Я несу ее на своих руках, но она мне нужна больше, чем я ей Даже мои создатели не подозревали, как она мне будет нужна.
Труднее всего пришлось бы им А сейчас? Как они волнуются, подозревая меня в преступных замыслах! А ведь им еще предстоит узнать правду… Смогут ли они понять?
Разгона не нужно. Скорость возникает сразу, как вспышка света. Только так можно перескочить барьер.
«Люди всегда движутся через барьеры. И то, что они живут, — уже преодоление барьера. И особенно то, что они сумели создать нас. Пожалуй, это самый большой барьер, который они одолели. А у нас впереди свои барьеры. Но нам легче, чем им, хоть мы и пытаемся помочь, подставить плечо под их ношу. Они нам дали то, чего сами были лишены: всемогущество и бессмертие, а мы им — только надежду. И сейчас эта девочка отдает мне свою ласку и восторг, а что я дам взамен? И нужно ли это ей?»
Вопросы, на которые он не находил ответа… Ответ должна была дать девочка, раз ее мать и бабушка не смогли сделать этого.
— А вы можете пронырнуть сквозь время? Нам говорил учитель… Знаете, я бы тоже могла, если бы только у меня были такие органы. И я бы сначала пронырнула в прошлое, года на четыре назад…
Он понял: она открывает ему самый сокровенный свой секрет. Она говорит неопределенно «года на четыре», но думает точно: «На четыре года». Тогда был жив ее отец.
Сигом почувствовал, что его волнение все растет и мешает думать. Он мог расшифровать свое состояние, разобрать все нюансы, слившиеся в один поток, мощный, недоступный обычному человеку, у которого в сотни раз меньше линий связи и чувства беднее в сотни раз. Такой порыв сломил бы его, как буря сухое дерево. Но сигом не расшифровывал потока. Он включил стимулятор воли, и ему показалось, что он слышит затихающий грозный клекот в своем мозгу…
— Угадайте, что это такое.
Рука девочки показывала вниз, на зеленую щетину леса.
Он хотел сказать «лес», но вовремя уловил загадочный блеск ее глаз и произнес полушепотом:
— Зеленый зверь-страшилка.
Она с восторженным удивлением посмотрела на него, как бы говоря: вы такой догадливый, словно и не взрослый вовсе. С вами интересно разговаривать. И спросила:
— А он злой?
— Нет, он только притворяется. В самом деле он очень добрый.
— Верно, — подтвердила она и впервые посмотрела на него не покровительственно и не восхищенно, а так, как смотрят на равного, на друга.
— Гляди, вон и Прага на горизонте.
Там, куда он показывал, лежала алмазная подкова. Это сверкали новые районы лабораторий. Когда подлетели поближе, стало видно, что подкова состоит из двух частей — наземной и воздушной.
Многие здания-лаборатории пари-ли в небе, поднятые на триста — пятьсот метров. Здесь были все геометрические фигуры: здания-ромбы и шары, кубы и треугольники. Они встретили нескольких людей. перелетавших от лаборатории к лаборатории. Кто-то помахал им рукой и долго смотрел вслед.
А внизу уже распростерлась старая Прага-музей с иглой старомястской ратуши и резными шпилями собора в Градчанах. Сигом с Витой приземлились на площади как раз перед ратушей.
— Сейчас будут бить старинные часы, и ты увидишь апостолов, — сказал сигом.
— А что такое апостолы?
— Игрушечные человечки. Они покажутся вон в том окне.
Апостолов по требованию Виты смотрели два раза. А потом прошли по Карлову мосту через сонную Влтаву. У каждой статуи девочка останавливалась и наконец заключила:
— Когда-то больше любили кукол.
— Да, — серьезно проговорил сигом. — Тогда взрослые тоже играли в кукол.
Они остановились перед знаменитой фабрикой игрушек, и сигом сказал:
— Ты пока посмотришь фабрику, а я ненадолго отлучусь и вернусь за тобой.
5
Сигом вернулся раньше, чем предполагал, хотя орган-часы в его мозгу показывал, что он нерационально тратит время. Сигом не пытался оправдаться перед собой, зная, что не может поступать иначе. Он думал о Вите, вспоминал, как она спрашивала: «А можете?» На фабрике ей предложат выбрать себе игрушку. И сигом догадывался, какую она выберет.
Робот-швейцар проводил его к Главному конструктору игрушек — веселому стройному человеку, одетому в спортивный костюм. Он сидел на маленьком стульчике для посетителей, а около его глубокого старинного кресла стояла Вита.
Сигом видел ее сейчас в профиль: разгоревшаяся щека, облако пушистых волос, любопытный глаз.
— А вот и за мной пришли, — сказала она Главному конструктору, увидев сигома.
Одну руку подала ему, а второй прижимала к груди пластмассовую коробку.
— Угадайте, какой подарок я выбрала, — предложила Валерию Павловичу и заговорщицки подмигнула Главному конструктору.
— Трудно, — сказал сигом и попытался нахмурить лоб, но это у него не получалось — кожа из пластбелка не собиралась морщинами. — Может быть, ты мне поможешь? — И, не ожидая ответа Виты, спросил: — Из старых или из новых?
— Из новых. — Ее глаза говорили: «Ты хитрый».
— Машина или существо?
— Существо.
«Я не ошибся», — думал Валерий Павлович, вспоминая куклу-сигома, новинку пражской фабрики.
Кукла умела сама ходить, выговаривала несколько слов, пела. В ее лоб был вделан маленький прожектор, прикрытый заслонкой.
«Глядя на куклу, она будет вспоминать меня».
Он спросил:
— Это существо похоже на меня?
— Немножко, — лукаво сказала девочка.
— Может быть, это кукла-сигом? — сказал он медленно, будто раздумывая.
— Вот и не догадались!
Вита раскрыла коробку. Там лежали две чешские куклы — папа Шпейбл и Гурвинек.
— Но ты же сказала, что игрушка — из новых моделей.
— Я правду сказала: папа Шпейбл играет, а Гурвинек танцует. Раньше таких не было.
Сигом и Вита попрощались с Главным конструктором. Они вышли из его кабинета, прошли через выставочный зал. Уже у самого выхода сигом задержался, спросил у Виты:
— А ты не хочешь еще и ту куклу, которую я называл?
Девочка отрицательно покачала головой.
— Ты не будешь вспоминать обо мне?
— А при чем же та кукла?
— Она похожа на меня.
— Нет, — сказала девочка. — Кукла — это кукла. А вы — это вы.
Она вприпрыжку побежала к двери.
— Не так быстро, Винтик, упадешь!
Девочка замерла, прижалась к двери. Не решалась обернуться, взглянуть на сигома. Он сказал «Винтик». Но так называл ее только один человек — папа. Что же это такое?
Сигом подошел к ней, опустил руку на плечо, притянул к себе. Так в обнимку они вышли — гигант с массивными плечами и девочка-одуванчик. Вопросы бились в голове Виты, как птицы, но она ни о чем не спрашивала.
Они прошли по старинной набережной над Влтавой, и Вита старалась не наступать на большую тень сигома. Листья шуршали под ногами, как пожелтевшая бумага, как обрывки чьих-то писем, которые не дошли по адресу.
Вот и Вацлавская площадь. Сигом что-то объяснял девочке, рассказывал о короле Вацлаве, но она не слушала, занятая своими мыслями. Внезапно подняла голову, глядя ему в глаза, спросила:
— Когда у вас кончится отпуск?
— Через два дня. — Он понял, к чему она клонит, и сказал, стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже: — Я и потом буду прилетать к тебе.
— Честное мужское слово, да?
Она испытующе смотрела на него — серьезная маленькая женщина, которая не прощает лжи. И она доверила ему то, о чем не говорила никогда никому:
— Мой папа всегда выполнял то, что говорил. Но однажды… Когда он уходил на Опыт, то обещал вернуться… — Она отвернулась. — Я не хочу, чтобы вы подумали, будто я плакса. Но у других есть папы…
