Она ничего не помнила. Или нет, не так. Она ничего не забыла, но даже не знала, что десять дней была другой, не похожей на себя. Для нее ничего не изменилось. И хорошо. Это означало, что обойдется без лишних вопросов. Заноза умел объяснить что угодно кому угодно, умел делать сложные вещи простыми, но не тогда, когда речь шла о Беране. То есть, не тогда, когда она спрашивала о нем… о них двоих.

Это для Бераны их было двое, а для него-то — нет. 

Мартин на нее не смотрел. По крайней мере, пока она не подтанцевала к их столу-под-лестницей, и не уселась на свободный стул.

— Заноза, а Заноза, — Берана наклонилась поближе, воображая, будто шепчет на ухо, хоть шепот и был таким громким, что расслышал, наверное, даже Мигель из-за стойки, — а что это у тебя на мельнице такое делается? Все только и говорят, что ты там еще что-то большое собираешь.

— На кого работаешь? — поинтересовался Заноза. — Для кого шпионишь?

— Да больно надо! Из вежливости спросила.

Во взгляде Мартина появилось любопытство, он перестал уязвлять мисс дю Порслейн ядовитыми замечаниями, и хмыкнул:

— А что там у тебя на мельнице? Бомбу собираешь?

— На бомбу взрывчатки не напасешься.

Заноза бы, может, и собрал ее, просто ради эксперимента. Но алхимики держали составы своих смесей в секрете, промышленным шпионажем занимались только в узком кругу, а зачаровывать их — почти магов — ради того, чтоб выяснить, что именно на Тарвуде можно взорвать с наибольшим эффектом, Заноза был пока не готов. Не после боя в «Кабане». Не так скоро.

Их столик стоял в стороне от остальных. Не в акустической яме — та была в центре зала — но на достаточном отдалении, чтобы не опасаться случайных ушей. От подслушивания это, правда, не защищало. А различить, интересуются им потому, что он всегда вызывает интерес, или потому, что шпионят по поручению Шиаюн, Заноза не смог бы. Для этого надо быть телепатом, а не эмпатом. Впрочем, происходящее на мельнице — не секрет.

— Лесопилка там будет. Колесо есть, надо пользоваться.

Колесо — для отвода глаз. Не слишком любопытных. Для тех, кто заинтересуется всерьез, не станет секретом, что лесопилка будет работать от обычного тарвудского генератора. Придет время, когда нужда в генераторе отпадет, но на первых порах предстоит много работы. Очень много. И это тоже надо бы обсудить с Мартином. И тоже не здесь. Ну, или дождаться, пока народу станет поменьше.

— А почему всегда виски? — спросила Виолет.

Заноза и Мартин взглянули на нее одновременно. И, кажется, с одинаковым недоумением.

— Сеньора дю Порслейн, а вы когда-нибудь пробовали говорить о том же, о чем все остальные? — поинтересовалась Берана. — А то вы всегда так не в тему, будто вы тоже я, только рыжая и худая.

— Но мне не интересны ни лесопилка, ни мельница, — Виолет покачала бокал с виски, — и я не худая. Так почему не коньяк, например? Разве он не вкуснее?

— Не люблю коньяк, — сказал Мартин.

— Ты и виски не любил, — напомнил Заноза.

— Я его не пробовал. А коньяк не люблю.

— Виски можно пить холодным, можно даже добавлять в него лед. А коньяк… мисс дю Порслейн, вы считаете, он вкуснее?

— Не знаю, — Виолет пожала плечами, — он изысканней. Пить коньяк — это по-европейски. Пить виски, даже дорогой, — она чуть сморщила нос, — это по-американски. Или по-английски. Есть в этом что-то… протестантское.

— Разумеется. Но если дело только в изысканности, то забудьте о коньяке. Мартин, может быть, однажды распробует, в чем его прелесть, а вы вряд ли.

— Что правда? — Мартин хмыкнул.

— Ты живой.

— И что?

— И коньяк — живой. Он для живых. — Заноза взял стакан с виски, обхватил ладонью, — тонкое стекло, горячая кровь, теплые руки. Нужно разбудить его, нужно, чтобы он начал дышать, и пить его можно только когда он оживает, когда меняется запах. Так что пейте виски, мисс дю Порслейн. Или водку. Или найдите кого-нибудь живого, кто будет греть для вас бокал. Но не изводите кровь лозы просто ради изысканности.

За столом воцарилось молчание. Мартин понюхал свой виски, посмотрел на стакан Занозы. Берана этот стакан отобрала, сунула в него нос и сморщилась.

— Вкуснее всего шоколад, — заявила она категорично. — Можно добавить в него ликер. Можно корицу и перец. Можно не добавлять. Все равно он всего вкуснее. Но ты не такой мертвый, как я думала. Если хочешь, я могу греть для тебя коньяк. А сеньор Мартин — для мисс дю Порслейн. И все будут довольны.

— Дайте сигарету, Мартин! — Виолет протянула руку. Довольной она не выглядела.

Прежде, чем упрекать Мартина за то, что он жесток с этой несчастной вампиршей, следует самому научиться не говорить ей гадостей.

Не говорить ей правды.

Scheiße, вот так и начнешь понимать Мартина, который говорит, что вежливость — то же самое, что вранье. Он ошибается. Не сказать правду, не значит соврать. Соврать — это сказать неправду. А сейчас, вообще, можно было бы промолчать.

— Мисс дю Порслейн, вы ведь уже осмотрели «Оленью поляну»? — поинтересовался он под насмешливым взглядом Мартина. — Нашли что-нибудь, что захотелось нарисовать помимо заказа Матучески?

И выдохнул, скрывая улыбку, когда глаза Виолет оживленно сверкнули:

— О, мистер Сплиттер, вы бы только знали! Этот дом прекрасен снаружи и изнутри. Там есть такая галерея… и очаровательный эркер с видом на озеро. А охотничий зал открывает анфиладу, которая в сумерках кажется прозрачной, будто сделана из хрусталя. Лишь несколько минут, но мне хватит этого времени, чтобы поймать свет. У вампиров, — она весело прищурилась сквозь сигаретный дым, — есть свои преимущества, правда? Хотя, знаете, Мартин, — Виолет бросила взгляд на заскучавшего демона, — если вы решите согреть для меня бокал с коньяком, я не буду возражать.

— Лесопилка? — спросил Мартин, когда, распрощавшись с Виолет, они вышли из таверны, — ты серьезно?

— Серьезней, чем ты думаешь, — Заноза поднял голову, нюхая воздух. Недовольно фыркнул: — полно народу вокруг. Что им не спится в три часа ночи?

— Это стражники. Патрули усилили из-за убийства.

— На мельницу или в «СиД»?

— К тебе, или ко мне? — Мартин ухмыльнулся.

Заноза оскалился, сверкнули неприятно острые клыки. Он так улыбался, когда считал, что вокруг все свои и никто его не испугается. Даже Лэа приучил считать демонстрацию клыков улыбкой, причем, дружелюбной, и Лэа, в штыки встречающая все нечеловеческое, умилялась, когда видела этот оскал.

Хорошо быть обаятельным. Тогда тебя не просто прощают, а считают все, что ты делаешь хорошим или хотя бы милым.

— На мельницу, — решил Мартин. — Надеюсь, лесопилка строится не круглосуточно?

— Не-не, только днем. Уже почти закончили. Не сегодня-завтра можно начинать работать, и на первых порах я даже людей нанимать не буду… — вспыхнуло кольцо портала, а когда погасло, городские огни сменились темнотой и плеском воды о каменную кладку плотины, — потому что работы предстоит до черта, — закончил Заноза нелогично. — И я надеюсь, тебе интересно, какой именно работы, потому что я все равно расскажу. Мне опять нужна твоя помощь.

Опять нужна помощь? Настроение стремительно начало портиться. Поводов для этого не было никаких, только неясные сомнения, безосновательные и бессмысленные, и Мартин заставил себя вернуться к делам насущным.

— Не будешь нанимать людей потому, что предстоит много работы?

В нелогичность Занозы он не верил. У упыря для всего находились объяснения, порой даже понятные.

Заноза уселся на широкие перила, достал сигареты. Высыпал в воду пригоршню хлебных крошек, которые выцыганил у Мигеля еще в начале вечера.

— Водяному нравится, когда рыба сытая. А мне, — он протянул Мартину открытую пачку, — нравится, что в омуте водяной. Он — естественный постановщик помех… или сверхъестественный? Короче, всякая дрянь из Блошиного Тупика не может подслушать и подсмотреть, что у меня тут происходит. О лесопилке и так все уже знают, но также все знают о том, что я жадный и умею зарабатывать деньги. Этим ее и объясняют.