Его кафарха! Его упыря. Его… собственность. Никто… не смеет!

Лезвие прошло сквозь плоть, как сквозь воду. Мартин понял это не сразу. Голем понял это не сразу. Прежде чем понял, кольца руки-бича ослабели, чтобы выпустить разрубленное пополам тело, и Заноза вырвался, вывернулся, одним прыжком оказался у дверей.

А Голем так и не отошел от окна, когда Мартин прыгнул к нему. Задние лапы оставили в мраморе глубокие следы от когтей. Мартин ударил всем телом — чешуя на плече высекла искры из брони. И силы удара хватило, чтоб огромную, тяжелую махину вынесло в окно. Вместе со стальной рамой. С цветными, витражными осколками.

В Хаос.

Кафарх набросился сзади в следующую секунду, и они покатились по полу, сцепившись, круша мебель, кусаясь, раздирая когтями плоть и чешую. Мартин помнил, что зверя нельзя подпускать к людям. Нельзя подпускать к двоим смертным, забившимся в угол кабинета, нельзя выпускать наружу — в полный смертных зал. А кафарх… вообще забыл про людей. Он хотел драться, а не убивать. Драться по-настоящему, в полную силу, с равным себе. Он нашел равного, и до людей ему больше не было дела.

Бешенство и азарт. Быть первым, всегда и во всем быть лучшим. Только в бою с равным можно испытать это в полной мере, только в бою с равным, можно чувствовать себя по-настоящему живым.

Можно вообразить себя настоящим.

Чье это? Чей азарт? Чье бешенство? Чей восторг?

Разве он когда-нибудь чувствовал себя мертвым?

Победа или поражение не имеют значения, пока идет бой, пока длится танец, смертельный и опасный. Кровь, веселье, радость и злость. Желание убить, умереть, выиграть, проиграть. Кафарх и демон,  кафарх и вампир — великолепный и страшный союз себя с собой, великолепный и страшный танец, в конце которого смерть. Без нее танец не будет завершен. Без нее он не будет совершенен…

Мартин не заметил когда, не осознал как — просто понял, что не может убить. Не может убить того, кто танцует так же, как он.

Он не знал, как заканчивать бой без смерти. Никогда раньше не думал об этом, если просыпался «хищник». Никогда раньше… да, штезаль! кафарх вообще никогда ни о чем не думал. Сейчас все изменилось. А значит, изменились и правила. Убивать нельзя. Нельзя умирать. Они будут танцевать еще, потом, когда-нибудь, часто или всегда. А смерть — для других. Для врагов, а не для друга. 

Среднестатистический демон в рукопашном бою сильнее самого сильного вампира. Мартин хоть и был полукровкой, мог потягаться с лучшими бойцами Карианы — если б только они решились выйти против него в рукопашную — а любого среднестатистического демона превосходил на голову или две. Поэтому закончился бой предсказуемо, хоть и не так скоро, как Мартин ожидал. Тот фокус, который кафарх проделал с мечом Голема, сработал еще несколько раз. Упырь будто превращался в дым или в воду, и самые эффективные атаки, хоть и достигали цели, не причиняли никакого вреда. Но сила силу ломит, вампиру с демоном не тягаться, да и запасы крови не бесконечны. Веселье закончилось так же неожиданно, как началось. Мартин ударил когтями по кафарху, а попал уже по Занозе. Тот отлетел в угол кабинета, остался там валяться, задыхаясь от смеха. Страшный, располосованный до костей, потерявший оба пистолета, и полностью счастливый.

— Если… это то, что видел Зуэль… чува-ак, я завидую его нервам.

Мартин посмотрел на свои руки — чешуя уже исчезала, когти втягивались. И, судя по тому, что он почти мог говорить членораздельно, череп тоже становился человеческим. Одежде, конечно, хана. Раз за разом такая подлость. Как будто он не демон, а какой-то несчастный оборотень.

Раз за разом?.. Только во все прежние разы, принимая боевую форму он убивал все, что двигалось. Или нарывался на Эрте, который выдавал ему дюлей и возвращал в человеческий облик. А сегодня… что пошло не так? Сегодня он стал кафархом, чтоб защитить людей от другого кафарха. Не для того, чтобы убивать, а для того, чтоб не дать убить. Чтоб защитить многих и многих снаружи, в вестибюле Адмиралтейства, и, возможно, в Порту. Чтобы защитить этих двоих, здесь.

Что с ними?

Медвежатника и Верну по-прежнему удерживали защитные поля. Россыпь пуль по периметру выглядела достаточно убедительно, чтоб даже дурак понял — поля именно для защиты. Не для удержания. Удержание — побочный эффект.

Медвежатник дураком не был. Его женщина — тоже. Или не его? Она плакала от страха или из-за того, что Заноза убил Койота? Или из-за того и другого?

Заноза проследил взгляд Мартина. Фыркнул, зашипел и сел.

— О чарах можешь забыть, дайны на такой стресс не рассчитаны. Но эти двое нам нужны, — он поднялся на ноги и замер, глядя, как затягиваются дыры на плаще. — Охренеть! Оно все еще работает.

— Что ты собираешься делать? — Мартин не спешил убрать поля. Они защитили от пуль, защитят и от Занозы.

— Я собираюсь делать Слуг, — ответил упырь медленно, словно раздумывая над каждым словом. — И подобрать пистолеты. Стрелять не буду, обещаю.

Двигался он неторопливо, так же, как говорил. Неторопливость была обманчивой. Раны не заживали, не затягивались, значит, Заноза не тратил кровь. Сколько там ее было в запасе, Мартин не знал, но предполагал, что достаточно, чтоб снова стать сильным и быстрым, как кафарх. Разве что, не таким бешеным.

Один пистолет нашелся в обломках стола. Второй — под перевернутым и тоже сломанным креслом. Потом взгляд синих глаз, внимательных и веселых, вновь обратился к Мартину:

— Ты уберешь эту… упаковочную пленку? Или превращение людей в Слуг противоречит демонским правилам обращения с живыми?

— Что бы ты ни задумал… — заговорил Медвежатник.

— О, я тебя прошу… — перебил Заноза, — у тебя выбор: умереть и дать умереть Верне, или уйти отсюда живым, полным сил, и полноправным хозяином Порта. Верна, ты не жалеешь о Койоте, это просто шок. Поверь мне, — голос его стал мягким, — пожалуйста, вспомни, ты давно думала, что он плохой человек. Последние несколько месяцев ты точно знала, что он плохой человек. Хуже, чем… — Заноза кивнул на выбитое окно. — Голему хотя бы не нравилось убивать. Голем — машина. А Койоту нравилось убивать Големом. Он даже Стаббса убил.

Верна всхлипнула, зажала рот ладонью и уставилась на Занозу огромными, заплаканными глазами:

— Убил Альфи? За что?

— Потому что мог, — Заноза пожал плечами. — И не сделай Мартин эту защиту, убил бы и вас тоже. Верна, ты-то знаешь, что это так. Медвежатник, если уйдете отсюда живыми, Верна расскажет тебе о Койоте много странного. Ну, так что? — он поднял указательный палец, с интересом посмотрел, как аккуратно накрашенный черным ноготь удлиняется, превращаясь в коготь с черным пятнышком на конце, — жизнь или смерть? Медвежатник, помни, что решаешь не только за себя.

С дайнами или нет, Заноза умел быть убедительным.

Мартин мог бы уйти, когда снял поля. Мог бы не смотреть. Наверное, он даже должен был уйти, потому что некоторые вещи не предназначены для посторонних глаз. Но после боя двух кафархов, посторонним он себя точно не чувствовал.

— Теперь, как честный демон, я обязан на тебе жениться, — пробормотал он негромко.

Заноза услышал. Не удивился, только весело оскалился.

— Так-то, да.

Он снял плащ, аккуратно положил его на пол. Подошел к Медвежатнику и Верне и когтем разрезал себе вену от запястья почти до локтя. Зазвенели браслеты. Кровь показалась очень темной, почти черной, по контрасту с белой кожей.

— Пейте! — низкий голос обрел такую власть, что даже Мартину захотелось попробовать глоток текущего в венах Занозы волшебства, узнать, какая она на вкус, эта сила.

Верна первая опустилась на колени, но не сразу решилась коснуться губами открытой раны. Медвежатник опередил ее.

Мартин смотрел. Как смотрел в «Нандо», когда девушки, одна за другой, отдавали Занозе свою кровь. Здесь все было так же. Все было иначе. Любовь, желание, преклонение, сила и власть. Ему приходилось видеть, как в одно мгновение меняется жизнь людей, приходилось видеть, как люди ломаются в один миг. Но Мартин не видел раньше, как перемены создают людей. Новых. Других. Заноза покорил этих смертных, подчинил, сделал своими, но не сломал, и не лишил души и воли. Он отдал им силу и любовь. Всего-то лишь. Любовь и сила, отданные, а не отнятые — чудо уже потому, что так не бывает. Просто не бывает. Никто не отдает их. Всегда только берут, на время или навсегда. Вампиры и здесь отличились. Умеют по-настоящему любить. Умеют по-настоящему отдавать. И до чего же легко забыть о том, что и то, и другое — искажение самой сути любви и самой сути бескорыстности.