Кутузов — возможно из-за моего влияния, а может и сам был не прочь попинать ослабевшего противника — с первого же дня вцепился в загривок уходящей на запад армии и принялся терзать ее постоянными нападениями, откусывая отстающих и избивая прикрывающий отход основной армии арьергард Нея. Фельдмаршал, чья армия в сумме составляла около ста тысяч человек вместе с постоянно подходящими подкреплениями, разделил силы на две части, выделив тридцатитысячный корпус под командованием Каменского 2-ого и пустив их по проселочным дрогам в обход. Шаг был с одной стороны рискованным, а с другой — хорошо продуманным. Рискованным, потому что теоретически Бонапарт мог, бы в любой момент развернуться и атаковать уменьшившиеся силы Кутузова. Продуманность заключалась в том, что в отличие от русского фельдмаршала, который о противнике знал практически все, армия Наполеона уже, по сути, шла окруженная со всех сторон туманом войны и ничего о действиях русских знать не могла.

Вьющиеся вокруг французской армии конные летучие команды полностью ослепили Бонапарта, он знал об обстановке вокруг только то, что могли видеть непосредственно бойцы его армии, и даже связь со Смоленском, корпусами Виктора, Сен-Сира, Шварценберга и остальных была более чем условной. Чтобы быть уверенным, что твое послание доберется до места назначения, нужно было посылать не менее конного батальона, а этого после двух сражений у Бородино и массовой гибели французской кавалерии, на чьих плечах лежал относительный успех первого боя, корсиканец позволить себе уже просто не мог.

10 октября Милорадович, назначенный Кутузовым командовать авангардом армии, под Вязьмой нагнал французскую армию и в тяжелом кровопролитном сражении наголову разбил 10-ую пехотную дивизию генерала дез Эссара. Около двух тысяч человек были убиты, остальные попали в плен.

Сто пятьдесят километров от Вязьмы до Смоленска армия Наполеона шла семь дней. С каждым шагом на запад от армии отставало все больше солдат просто неспособных переставлять ноги. Они тихонько, отваливались с дороги в сторону и спокойно дожидались подхода русской армии чтобы сдаться в плен. Русский плен после четырех месяцев бесконечных походов и битв в условиях нехватки буквально всего, уже не казался таким солдатам плохой альтернативой. Поначалу французские офицеры пытались с этим бороться, но потом, поняв, что таким образом лишь замедляют движение армии, а от сдавшихся морально солдат при любом раскладе пользы будет чуть, лишь с ядовитым коктейлем эмоций замешанном на злости, разочаровании и сочувствии, провожали взглядом отваливающихся в стороны от марширующих колонн солдат. Сначала подобные случаи были единичными, но потом по мере ухудшения погоды — после относительно теплого периода с 15 октября температура воздуха все время болталась ниже нуля — и уменьшения запасов продовольствия отстающих солдат становилось все больше.

17 октября передовые части бывшей Великой армии вошли в Смоленск. Город еще со времени прошлого сражения был сожжен и почти полностью покинут жителями. В качестве места для зимовки он был решительно непригоден, разве что как укрепленный — каменные стены оставались каменными стенами — опорный пункт.

Ворвавшиеся в город передовые части французов практически подчистую разграбили и так невеликие продовольственные резервы, сосредоточенные здесь. Пресечь беспорядок голодных солдат офицеры не могли… Да наверное и не желали: все войско стремительно погружалось в пучину безнадежности и отчаяния. О победе уже никто не говорил, главной задачей, вставшей перед каждым отдельным бойцом, стала задача выжить.

Растянувшаяся колонна французских войск подходила к Смоленску в течении пяти дней, а в ночь с 23 на 24 число температура опустилась до минус двадцати градусов. Перед Наполеоном возникла дилемма — попытаться переждать холодные дни пусть и в полуразрушенном, но городе или пытаться уходить дальше на запад прямо сейчас. Очевидно, что минус двадцать для конца октября — ну или начала ноября если считать по григорианскому календарю — температура для этих мест нетипичная и долго продержаться не могла. Вот только даже «не долго» применимо к разваливающейся на глазах армии означало тысячи погибших, дезертировавших и взятых в плен французских солдат. Двадцатидневный переход, холод, голод и несколько арьергардных боев уменьшили армию Наполеона на добрых семнадцать тысяч человек и теперь у него под рукой осталось чуть больше полусотни тысяч штыков. Причем далеко не все из них могли из-за болезней, обморожений и общего упадка сил продолжать движение дальше. Последние несколько дней рацион французов состоял из конины чуть более чем полностью, что тоже не добавляло армии морали.

В такой обстановке, посовещавшись с маршалами Бонапарт принял решение пробиваться на запад, спасая то, что еще можно было спасти. 25 октября из Смоленска вышло уже меньше пятидесяти тысяч солдат.

ЗЫ. Давайте добьем до двух тысяч лайков и я выложу бонусную главу.

Под Витебск в закрывающий северный фланг русской армии корпус Кульнева я приехал 10 октября и был поражен полнейшим разбродом здесь творившимся. У Якова Петровича вместе с недавними подкреплениями из столицы было около сорока-сорока пяти тысяч человек, а все силы Сен-Сира, занимающие Витебск, едва ли насчитывали двадцать. Я думал, что к этому времени город уже будет взят, и мы двинемся наперерез армии Наполеона, отрезая его от западного направления. Но, нет. Пришлось разбираться, что за хрень тут творится.

Оказалось, что все до обидного просто: Кульнев, вчерашний генерал-майор, был до своего неожиданного карьерного взлета даже не командиром дивизии — которых в бывшем 1-ом корпусе Витгенштейна было три штуки — а вполне себе командиром полка. И то, что в критический момент именно он оказался в нужном месте, принял на себя командование после смерти Петра Христиановича и в итоге забрал всю славу себе, прочие генералы, одного ранее с ним звания, явно считали несправедливостью. На практике это выливалось в тихий саботаж приказов новоиспечённого генерал-лейтенанта и полнейший развал управления корпусом. Сам же Яков Петрович, видимо не имея достаточного опыта, оказавшись в трудной ситуации, вместо использования жестких репрессивных мер попытался договориться с теми, кто еще вчера был его начальниками, а теперь стали подчиненными, что опять же было воспринято как слабость. В общем, старая как мир история.

— Понятно, все, Яков Петрович, — выслушав жалобы генерал-лейтенанта, оказавшегося в весьма неудобном положении, я только покачал головой. Война-войной, а мелкие местечковые интриги остаются интригами. Кульнев мне был симпатичен и уж точно не его вина была в том, что после смерти Витгенштейна им решили заткнуть тут дыру в командовании. — Давайте я попробую вам в этом деле помочь. Назначьте совещание сегодня на вечер, постараемся привести ваших подчиненных в чувство.

— Спасибо, ваше императорское высочество, — коротко склонил голову генерал. — Буду очень благодарен… За помощь.

Понятное дело, признаваться в том, что не тянешь высокое назначение — дело малоприятное, однако, учитывая обстоятельства и то, что война еще не закончилась, такое признание собственной неудачи дорогого стоило. Тем более, что как командир полка Яков Петрович был более чем компетентен. Во всяком случае солдаты его любили, что в русской армии случалось далеко не так часто, как хотелось бы.

— Добрый вечер, господа, — после общения с фельдмаршалом и прочими, как сказали бы в будущем, многозвездными генералами, собравшиеся в штабе корпуса командиры дивизий не казались уже столь весомыми авторитетами, поэтому я позволил себе подпустить ехидства в голос и не сильно сдерживаться в выражениях. Тем более, что за первое Бородинское сражение мне повесили на плечи генерал-майорские эполеты и формально в званиях мы были равны. Формально. — Должен сообщить вам пренеприятнейшее известие.

Выдав такую сентенцию, я взял театральную паузу и принялся разглядывать собравшихся. «Ревизора» Гоголь еще не написал — не уверен что Николай Васильевич вообще хотя бы уже родился — поэтому такой заход никто не оценил. Ну да ладно, я как бы и не рассчитывал.