Стерев ладонью с лица капли, я возвращаюсь к Пахому. Он попивает чаёк с баранками, когда захожу в его чулан.

— Сваливаешь? — спрашивает с набитым ртом.

— Сваливаю, — бурчу я. — Набери меня, когда будет понятно с реваншем.

Пахом с противным хлюпающим звуком втягивает чай из кружки:

— Ты отсидись пока.

— Мне нужны деньги.

— А не хрен было ставить всю сумму на самого себя. Есть такое выражение: жадность фраера сгубила. Ты слишком самоуверен, пацан. Приди в чувство. А то, как в прошлый раз, будешь кулаками мимо махать, — Пахом осуждающе хмыкает.

Воспоминания о прошлом бое тут же неприятно отзываются в теле и в голове. Стискиваю зубы от вспышки злости в груди. Сам не знаю, как так вышло. Я пропустил едва ли не все удары. Не мог сосредоточиться. Будто бы первый раз вышел на бой. А ведь далеко не первый. Больше десяти лет я учился в боксе концентрации, самоконтролю и умению считывать противника по его движениям и взгляду. Медали, первые места, кубки по боксу в одно время были мои, пока всё не пошло куда-то по одному месту…

И в этот раз я всё провалил к чертям собачьим. Мне напихали крепких тумаков, от которых до сих пор трещит башка. Ещё и деньги все проиграл. Сука! Я должен отбить эти бабки как можно быстрее.

Только с таким намерением я ищу на диване и возле него свои вещи. То, что одолжил мне Пахом из своего: старые спортивные штаны и футболка на размеров десять больше, — точно не для выхода в свет. Но ни под подушкой, ни под кроватью, да и вообще в этом чулане нет признаков присутствия моих джинсов и худи.

— Где мои шмотки? — ворчу я, в очередной раз переворачивая подушку.

— Так это, у девахи твоей стираются, — заявляет Пахом.

Я выпрямляюсь над диваном. От такого резкого движения словно стрелу в мозг пустили. Приходится скривиться, пропуская через себя волну боли. Выждав несколько секунд, когда она утихнет, наконец могу впустить в свою башку слова Пахома.

У моей девахи? Он об Ане, что ли? Да какого чёрта-то, а?! Поднимаю на Пахома удивлённый взгляд, на который он реагирует, лишь пожав плечами:

— Чего? У меня коврик в параше чище, чем твои вещи были. Позвони ей. Пусть привезёт. Авось постирала уже.

Продолжаю смотреть на Пахома, жрущего свои бублики и прихлёбывающего чай, и хочется двинуть по его квадратной морде. Он-то тип адекватный, порой разумные вещи даже говорит, выручить готов, вот как в случае со мной, но блин! Звонить этой блондинке со взглядом перепуганного воробья я не собираюсь.

Чуть протрезвев от алкоголя и боли, я понял — тащить сюда Аню было глупостью высшего разряда. Ляпнет же кому-нибудь. Бабский язык хуже ящика Пандоры. А я вообще, считай, сдал ей все явки и пароли. И сейчас совсем не знаю, что с этим делать.

Не по себе мне, когда она таращится на меня своими глазищами. Как будто высмотреть что-то во мне хочет. Аж желудок сводит. Какая-то она не от мира сего. Её обидеть — как два пальца об асфальт. И в то же время сама лезет на рожон. С таблетками сюда приехала и вопросы задаёт лишние. Как будто не боится за свой любопытный нос в конопушках.

Я сам виноват. Тогда я был готов подохнуть от боли, вот и пришлось просить её о помощи. Но лучше отсепарироваться от этой Ани окончательно. Припугнуть ещё раз как следует. Чтобы в мою сторону и посмотреть боялась, не то что обсуждать с кем-либо свои приключения.

Страх — один из лучших инструментов управления. Будет меня бояться — будет держать рот на замке. Всё просто.

И этим надо заняться в ближайшее время. А пока что мне нужно всё-таки свалить домой. И кажется, придётся делать это в вещах Пахома.

— Я возьму на время у тебя твоё тряпье, — говорю ему, а тот и не против.

Он снова безразлично пожимает плечами, но всё же добавляет:

— Таблетки-то забери.

Мне точно в руки летит небольшой аптечный пакет. Ловлю его и засовываю вместе с телефоном и ключами от машины в карманы растянутых спортивок. А потом я оставляю Пахома допивать чай в одиночестве.

***

Дом. «Милый дом». Триста квадратов, три этажа модного интерьера, пятьдесят соток с бассейном и даже своим прудом с утками. Такие хоромы обычно красуются на рендерах строительных компаний или в фильмах, но для меня это реальность: я живу здесь.

И ненавижу каждый сантиметр этого дома. Меня воротит от идеально зелёного газона и ровных клумб. Каждый раз, когда я возвращаюсь сюда, то мечтаю уйти отсюда как в каком-нибудь блокбастере: чтобы позади меня эпично взорвался этот трёхэтажный особняк. Но он всё так же стоит на месте.

Поэтому сегодня мои желания не меняются. Ну за исключением того, что всё же в первую очередь мне надо закинуть в желудок что-нибудь съедобное. А потом уже можно снова возвращаться к мечтам, что здесь всё горит синим пламенем.

Заехав во двор, паркуюсь прямо с накатом передними колёсами на клумбу с только что посаженными цветами. И делаю это специально. Испытываю удовлетворение лишь от одной мысли о том, как будет вопить Крысёныш, когда увидит, как моя машина проехалась по её саду.

Я выхожу из тачки под косые взгляды охраны. Показав им приветственный фак, хлопаю дверью машины и иду в дом. Естественно, делаю это не по идеальным каменным дорожкам, а прямо по газону. Надеюсь, охрана уже доложила Крысёнышу о кончине её новорождённой клумбы. И пускай у меня дико разрывается голова, но слушать её вопли всё равно будет наслаждением. Даже через боль.

Но в доме тишина. Скидываю в коридоре кроссовки и сразу направляюсь на кухню. Да, это мой дом, но ощущаю себя здесь как в музее. Вензеля, статуи, картины, диван в гостиной — всё будто бы из века, в котором проводились балы и дуэли. Жуть, короче. Плеваться хочется, ведь это всё — дело рук Крысёныша.

С ней-то я и встречаюсь, едва переступая порог кухни. Лена или, как зовёт её мой отец, Леночка — моя мачеха. Но я зову её Крысёнышем. Она ведь даже похожа на крысу, правда, прокачанную пластическими хирургами: окрашенные в пепельный цвет волосы, худое вытянутое лицо, острый нос, глазёнки, моргающие искусственными ресницами, и рот типичной сосалки — огромные, набухшие губы, которые почти всегда выкрашены красной помадой. Отец нашел её на какой-то модной выставке и сразу притащил в дом.

А сейчас Крысёныш в чёрном брючном костюме стоит у окна и попивает кофе, прикладываясь своими красными губёшками к чашке. Жаль, что окна здесь выходят не на ту часть двора, где припаркована моя тачка. Было бы классно.

— Явился. Твой отец переживал, — язвительно произносит Лена, не поворачивая ко мне головы.

— Я рад за него, — отвечаю сухо, подходя к холодильнику.

Распахнув его дверцы, достаю тарелку со жратвой. Кажется, там мясо, запечённое с какими-то овощами. Сойдёт. Запихиваю еду в микроволновку и, пока жду её разогрева, ощущаю острый приступ сушняка. Да такой, что нет сил брать стакан. Я наклоняюсь над раковиной, врубаю воду и жадно глотаю её прямо из-под крана. И всё это под пристальным взглядом Крысёныша.

Она вдруг ставит свой кофе на стол и, цокая каблуками по паркету, идёт к микроволновке. Я даже пить начинаю медленнее, когда вижу, как Лена достаёт оттуда мою еду и запихивает её обратно в холодильник.

— Эй! — Я выключаю воду и быстро вытираю мокрые губы тыльной стороной ладони. — Ты офигела?

— Пожрёшь потом, — фыркает Крысёныш и снова складывает руки у себя на груди. — Сейчас здесь будут фотографы и журналисты.

— С какого хрена?

— Про меня будет целая статья на развороте в модном журнале. — Губёшки Крысёныша демонстративно складываются в трубочку.

А я кривлюсь. Статья? О чём? Как насосать на особняк?

— Да мне срать, кто сюда приедет. Когда мне жрать в этом доме, решу сам. — И я снова иду к холодильнику.

Открываю его, собираясь достать ту тарелку с едой, но дверца резко захлопывается перед моим носом. А за дверцей стоит Крысёныш.

— Исчезни отсюда, — шипит она.

Злость молниеносно заполняет мои лёгкие. Ладони неосознанно сжимаются в кулак. Костяшки уже зудят пройтись по лицу моей мачехи. Я делаю шаг, становясь к ней вплотную. Резкий, ядерный аромат духов тут же подзывает к моему горлу тошноту. Но я даже не пытаюсь её сдержать. Если меня вдруг вырвет на костюмчик Крысёныша, я несильно расстроюсь.