— Мне кажется, всё безупречно, — сказал я. Я откупоривал бутылку, а она доставала нам стаканы. — Надеюсь, с ним всё будет в порядке, миссис Карр. Но если вы хотите какое-то время не приходить...

— О нет, я могу приходить как раньше. Он будет дома всего несколько дней, но сегодня его привезли в два часа, как раз когда я собиралась идти сюда, и этого достаточно, спасибо.

Мы коснулись стаканов, и я осушил свой, пока она выпила едва ли половину.

— О, вам звонили час назад, — сказала она. — Сразу как я пришла.

— Узнали, кто это был?

— Он не сказал мне, просто заметил, что это неважно.

Я с грустью покачал головой.

— В этом, миссис Карр, одно из главных заблуждений человеческого ума. В представлении, что вещи можно произвольно делить на важные и несущественные. Как кто-либо способен решить, важен или нет некий факт, если он не знает о нём всё; а нет никого, кто знал бы о чём-либо всё.

Она улыбнулась, но слегка неопределённо, и я решил спустить её на землю.

— Что бы вы назвали важным, миссис Карр? — сказал я.

Она склонила голову набок и серьёзно задумалась.

— Ну, работа ведь важна?

— Нет, — ответил я. — Ставлю вам ноль баллов. Работа — лишь средство для достижения цели. Мы работаем, чтобы иметь возможность делать важные вещи, те, что мы хотим делать. Делать то, что мы хотим, — вот что важно, если важно хоть что-то.

— Звучит занятно, но, возможно, вы правы. Ну, в любом случае, этот человек, который звонил, сказал, что позвонит или зайдёт попозже. Я сказала ему, что вас, наверное, не будет дома раньше восьми-девяти.

Она допила и отказалась повторить на бис. Я проводил её до дверей, сказав, что рад был бы отвезти её домой, но у меня на машине спустились две шины. Я обнаружил это утром, когда собирался ехать на работу. Одну я мог бы, задержавшись, починить, но две обескуражили меня; я решил оставить машину в гараже до субботы, когда у меня будет много времени. Кроме того, я ведь знаю, что должен ходить на работу и обратно пешком, но не делаю этого, пока моя машина в рабочем состоянии. Однако ради миссис Карр теперь я жалел, что не починил шины.

— Тут всего пара кварталов, мистер Стэгер, — сказала она. — Я бы не подумала беспокоить вас, даже если бы машина была на ходу. Доброй ночи.

— О, минуточку, миссис Карр. В каком отделении у Бонни работает ваш муж?

— В отделении римских свечей.

И это заставило меня на мгновение забыть, к чему я задал этот вопрос.

— Отделение римских свечей! — сказал я. — Чудесная фраза; мне она нравится. Если я продам газету, провалиться мне, если на следующий же день я не приду к Бонни. Хотел бы я работать в отделении римских свечей. Ваш муж — счастливец.

— Всё шутите, мистер Стэгер. Но вы в самом деле думаете продавать газету?

— И весьма напряжённо. — И тут я вспомнил. — У меня нет никакого материала про несчастный случай у Бонни, я даже не слышал о нём. И мне очень нужна статья на первую полосу. Вы знаете детали произошедшего? Кто-нибудь ещё пострадал?

Она уже спускалась с крыльца, но повернулась и подошла ближе к двери.

— Ох, прошу вас, — сказала она, — не пишите об этом в газету. Ничего важного; пострадал только мой муж, и он говорит, что это его вина. А мистеру Бонни не понравится, если это будет в газете; у него и так хватает проблем, как набрать столько людей, сколько ему нужно в горячий сезон перед Четвёртым, а так много людей боятся работать с порохом и взрывчатыми веществами. Джорджа, должно быть, уволят, если про это напишут в газете, а ему нужна работа.

Я вздохнул; всё это казалось неплохой идеей. Я заверил её, что писать об этом ничего не буду. А если пострадал только Джордж Карр, и никаких деталей у меня нет, вся история не займёт и дюйма.

И всё же мне бы очень хотелось напечатать ту прекрасную фразу, «отделение римских свечей».

Я вернулся в дом и запер дверь. Я устроился поудобнее, сняв пиджак и ослабив галстук, затем взял бутылку виски и стакан и поставил их на журнальный столик у дивана.

Я ещё не снял ни галстука, ни туфель; приятнее делать это постепенно, когда всё больше и больше расслабляешься.

Выбрав несколько книг, я разложил их в пределах досягаемости, налил себе выпить, уселся и открыл одну из книг.

В дверь позвонили.

Рано же, подумалось мне, пришёл Эл Грейнджер. Я подошёл к двери и открыл её. Там стоял человек, поднимавший руку позвонить вновь. Но то был не Эл; этого человека я никогда прежде не видел.

Он был невысок, примерно с меня ростом, но, раздаваясь вширь, казался даже ниже. Прежде всего на его лице выдавался нос; длинный, тонкий, заострённый, гротескно не сочетавшийся с пухлым телом. Свет, падавший из-за моей спины, отражался мерцающими точками в его глазах, придавая им кошачий блеск. Однако в нём не было ничего зловещего. Пухлому коротышке невозможно выглядеть зловеще, как ни падай свет ему в глаза.

— Вы доктор Стэгер? — спросил он.

— Док Стэгер, — поправил я. — Но не доктор медицины. Если вам нужен медик, один живёт в четырёх дверях к западу.

Он улыбнулся, весьма мило.

— Мне известно, что вы не медик, доктор. Доктор философии, Бергойн-колледж, тысяча девятьсот двадцать второй год, полагаю. Автор «Льюиса Кэрролла в Зазеркалье» и «Чёрной Королевы и Белой Королевы».

Я был поражён. Не тем, что он знал мой колледж и год выпуска с отличием; потрясало остальное. «Льюис Кэрролл в Зазеркалье», исследование на дюжину страниц, было отпечатано восемнадцать лет назад едва ли сотней экземпляров. Если один из них существовал где-либо за пределами моей собственной библиотеки, я был бы сильно удивлён. А «Чёрная Королева и Белая Королева» была журнальной статьёй, появившийся по меньшей мере двенадцать лет назад в издании, малоизвестном и тогда, а теперь, когда оно давно перестало выходить, и вовсе забытом.

— Да, — сказал я. — Но не могу представить, откуда вам это известно, мистер...

— Смит, — серьёзно проговорил он. А затем усмехнулся. — А зовут меня Иегуди.

— Нет! — произнёс я.

— Да. Видите ли, доктор Стэгер, меня назвали сорок лет назад, когда имя Иегуди, хотя и малораспространённое, ещё не получило того комического оттенка, который имеет сегодня. Мои родители не догадывались, каким забавным оно станет и как особенно нелепо будет смотреться в сочетании с фамилией Смит. Знай они, с какими трудностями я ныне сталкиваюсь, убеждая людей, что не разыгрываю их, называя своё имя... — Он печально рассмеялся. — Я всегда ношу с собой визитки.

Он протянул мне одну. На ней было написано:

Не было ни адреса, ни иных сведений. Тем не менее, я решил сохранить эту карточку и убрал её в карман, а не вернул обратно.

— Знаете, некоторых людей зовут Иегуди, — сказал он. — Есть Иегуди Менухин[4], скрипач. И есть...

— Прекратите, пожалуйста, — прервал я. — Вы убеждаете в правдоподобии этого факта. Мне больше нравилось обратное.

Он улыбнулся.

— Тогда я не ошибся в вас, доктор. Вы когда-нибудь слышали о «Стрижающих мечах»?

— Во множественном числе? Нет. Конечно, в «Бармаглоте»:

— Но Бог мой! Зачем мы говорим о стрижающих мечах у двери? Заходите. У меня есть бутылка, и я надеюсь и полагаю, что нелепо спрашивать человека, говорящего о стрижающих мечах, пьёт ли он.

Я отступил в сторону, и он вошёл.

— Садитесь где угодно, — сказал я. — Принесу ещё один стакан. Вам смешать или запьёте?

Он покачал головой, и я отправился на кухню за новым стаканом. Вернувшись, я наполнил его и передал гостю. Тот уже устроился поудобнее в мягком кресле.