Чему бы мы ни были обязаны изменением нашей программы — террористам ли, низкому ли уровню воды в Ниле, — оно оказалось весьма кстати, так как позволило мне собраться с мыслями и зализать свои раны. Я несколько преувеличила: синяк на заднице был величиной всего лишь с салатницу. Медленно погружаясь в горячую пенную ванну, я попробовала взглянуть на событие в менее мрачном свете.

Цветочный горшок не был смертельным оружием; даже если бы он приземлился прямо мне на макушку, от повреждений я страдала бы недолго. По излишне покровительственному замечанию Джона, это было предупреждением. Итак, теперь я знала: злоумышленники, находящиеся на теплоходе, едва ли хотят убрать меня насильственным путем. Их намерения были несколько неопределеннее: напомнить мне, что на корабле нет ни единого места, где я чувствовала бы себя в безопасности, что «они» могут добраться даже до моей каюты. Ведь именно под собственным балконом я стояла в тот момент, когда свалился горшок.

Слишком многие, черт возьми, имеют доступ ко мне в комнату. Я высунула из воды кончики пальцев ног и стала задумчиво их разглядывать, припоминая взволнованные лица членов команды, которых опрашивали по поводу происшествия. Пэрри настоял, чтобы я немедленно заявила о случившемся, и Хамид, помощник капитана по интендантской службе, тут же велел притащить к нему в кабинет всех вероятных подозреваемых.

Хамид отвечал за «внутренние дела» на теплоходе, он был как бы управляющим при капитане. Стройный интересный мужчина неопределенного возраста, он излучал спокойствие и уверенность человека, в совершенстве знающего свое дело. Мне уже приходило в голову, что он — загадочный агент Буркхардта: у него были ключи от всех кают и прекрасный предлог входить в любую из них, он всегда мог сказать, что проверяет работу персонала.

Если таково его прикрытие, то оно идеально. В щегольской, отлично сшитой форме, с красивой сединой на висках, он производил впечатление умелого администратора крупного отеля. Но, напомнила я себе, не только он имел ключи от кают. До того момента я не отдавала себе отчета в том, сколько в команде стюардов. Один пополнял запасы спиртного в холодильниках; он был коптом[22], поскольку для мусульманина оскорбительно иметь дело с алкоголем; другой собирал и относил вещи в прачечную; третий заправлял постели и менял белье... Хамид выстроил всех в подобострастную шеренгу и о чем-то резко расспрашивал их по-арабски. Они многословно и страстно оправдывались. Наиболее вероятным подозреваемым был юноша по имени Али, ответственный за уборку помещений, в том числе и уход за цветами. На вид ему было не более восемнадцати — грациозный, улыбчивый молодой человек с густыми, черными, как у многих египтян, ресницами. Он все отрицал. Да, он поливал цветы и обрезал засохшие веточки, но когда покидал каюту, все было в полном порядке, он проверил, чтобы все горшки были надежно закреплены в подставках. Али заламывал руки, потом начал плакать.

Вот тут-то я и прекратила допрос. Пустая трата времени, к тому же не выношу мужских слез. Когда я сказала, что ни в чем его не виню, Али заплакал еще горше.

Хамид и Пэрри последовали за мной в мою каюту. Как я и подозревала, с цветами на балконе все было в порядке. Каждый горшок стоял на своем месте и был хорошо закреплен. Наиболее логичное объяснение, с явным облегчением предложенное Хамидом, состояло в том, что кто-то из пассажиров — моих соседей невзначай тронул цветочный горшок у себя на балконе. Он, конечно, выяснит... Я сказала «Прекрасно» и выпроводила их с Пэрри. Особо стараться он не станет, не те у него пассажиры, к тому же я точно знала, что горшок упал именно с моего балкона, даже если раньше его там не было.

Я сдула пену с ладони и решила, что лучше поискать негодяев в другом месте. Я сосредоточилась на Джоне и ослабила бдительность, но совершенно очевидно, что он — не единственный злодей на борту. Я и прежде догадывалась об этом, инцидент с цветочным горшком укрепил мои подозрения. У меня была блестящая возможность провести расследование, так как ситуация напоминала старомодный английский детектив из сельской жизни с убийством: все подозреваемые находятся вместе в изолированном от внешнего мира пространстве. Я побеседую со всеми, включая тех, с кем еще не имела случая лично познакомиться; буду невероятно общительна, обворожительна и необычайно хитра. И очень, очень осторожна!

Помимо всех прочих неприятностей вроде необходимости размышлять, кто нанесет мне следующий удар и чем, в моем роскошном путешествии появилась еще одна загвоздка. Мэри решила, что должна «помирить» нас с Джоном, и взялась за дело в тот же вечер. Увидев, как я вхожу в ресторан, она вскочила и подбежала ко мне.

— Мы заняли вам местечко, Вики. Вы ведь не откажетесь сесть с нами?

Более всего в ту минуту я желала сбить ее с ног и пройтись по ней, но тем не менее никак не могла увернуться от этих маленьких ручек, вцепившихся в меня и с беспощадным добродушием подталкивавших к столу. Джон ожидал стоя. В тот день никто специально не переодевался к ужину, но на нем даже обычная одежда — белая тенниска со скромной монограммой на нагрудном кармане — выглядела так, словно это костюм, купленный на Севил-роуд[23], и стрелки на брюках были такие острые, что, казалось, о них можно порезаться. Он оглядел меня всю — от дешевых сандалий до имитации гермесова кольца, которым были схвачены волосы на затылке, — а затем сосредоточился на медальоне, висевшем у меня на груди.

— Как мило с вашей стороны оказать нам такую честь. Не похоже, чтобы вы хромали; надеюсь, это означает, что пресловутый синяк оказался не столь обширным?

Он пододвинул мой стул, когда я садилась. Я ожидала подвоха, поэтому сумела затормозить прежде, чем край стола впился мне в живот.

— А ваше бедное запястье? — невинно спросила я. — Вижу, ни одна косточка на нем не пострадала.

Так продолжалось на протяжении всех пяти блюд. Джон вел себя с такой оскорбительной изысканностью, как умел только он: говорил с подчеркнутой медлительностью, которую я совершенно не выношу, и словно мебельными гвоздями обивал свою речь язвительными насмешками. Думаю, Мэри было непонятно большинство двусмысленностей, которые Джон позволял себе, но когда он прошелся насчет моего медальона, назвав его «очень большим и очень золотым», она вспыхнула и быстро сказала:

— Послушай, дорогой, не все разделяют твои вкусы. Античные украшения — одно из его профессиональных увлечений, — пояснила она мне.

— Неужели? — притворно удивилась я.

На ней по-прежнему были греческие сережки. В электрическом освещении нежно светилась покрывавшая их легкая патина, а утонченные лица на маленьких головках выражали такое же равнодушное презрение, как и лицо Джона.

— Исида, — пояснил он, проследив направление моего взгляда или угадав мои мысли, что было совсем не сложно в подобных обстоятельствах. — Хоть она и египетская богиня, культ ее был весьма распространен в Греции в эллинистическую эпоху: между трехсотым и тридцатым годами до новой эры.

— Спасибо, что объяснили. — Я оперлась подбородком на тыльную часть ладони и сладко улыбнулась ему: — Они восхитительны. Где, скажите на милость, вы достаете такие вещи?

— Там и сям, — ответил Джон, отнюдь не столь сладко улыбаясь мне в ответ. — Эти серьги, например, я нашел в антикварном магазине в Нью-Йорке. Вы, должно быть, знаете этот магазин на Мэдисон-стрит, в районе Семидесятых.

Это был удар прямо в печень. Конечно же, я знала этот магазин: моя золотая с эмалью розочка происходила оттуда же.

Во время обеда я попыталась провести легкую рекогносцировку, с простодушным девичьим любопытством расспрашивая о других пассажирах. Джон прекрасно понял, что мне нужно; с учтивой улыбкой он изливал на меня массу бесполезной информации. От Мэри было больше толку. Она уже успела познакомиться с большинством гостей.