— Пиво!

— Aber naturlich![32] — ответил Шмидт, принимая фляжку обратно. — Герр Бленкайрон?

Лэрри отказался. Эд тоже.

Мы везли с собой походный холодильник и перед началом спуска в этот последний пункт нашей экскурсии освежились прохладительными напитками. Путь ко входу в гробницу пролегал по узкому руслу высохшего бокового притока и не был трудным. Короткий марш мелких ступенек вел вниз. В конце галереи брезжил неяркий свет.

Фейсал собрал нас в кружок и начал рассказывать. Шмидт не смотрел на Фейсала, он смотрел на меня. Готовясь спуститься в слабоосвещенный тоннель, он снял солнцезащитные очки, и я увидела тревогу в его глазах-бусинках.

Шмидт, один из немногих, знал, что как-то раз я была заживо погребена под руинами одного баварского замка. Звучит мелодраматично, но это чистая правда: в тоннеле, по которому я двигалась, осыпалась земля, и мне пришлось откапываться. Никаких приспособлений у меня не было, только голые руки, никакого света, кроме нескольких спичек, а под конец не так уж много и кислорода. С тех пор я избегала темных замкнутых пространств под землей. Даже Шмидт не знал, что мне тот случай до сих пор иногда снится.

Знал Джон. Знал потому, что однажды, когда мы были вместе, мне как раз приснился такой сон. Джон крепко обнял меня тогда и держал, пока я задыхалась, давилась и выставляла себя проклятой дурой, прижимаясь к нему и бессвязно бормоча мольбы о воде и свете. После того как я успокоилась, он заставил меня все рассказать. «Это помогает изгнать демонов», — заявил он.

Джон тоже следил за мной во все глаза. Его взгляд поверх головы Мэри, пристальный и немигающий, встретился с моим. Я отвернулась.

Когда группа начала спускаться в усыпальницу, Шмидт подошел ко мне:

— Вики, может, вам туда не ходить?

Ему казалось, что он шепчет, но несколько человек обернулись на его голос, а Фейсал приблизился ко мне:

— Что-то не так, Вики?

— Все в порядке, — коротко ответила я.

Все действительно было более или менее в порядке. Вовсе не классическая клаустрофобия тревожила меня. Если имелся свет и вокруг были люди, я не так уж боялась замкнутых пространств. Во всяком случае, старалась убедить себя в этом.

Да и на самом деле все оказалось не так страшно: через равные промежутки пути были развешены светильники, а над сильно разрушенными участками древней штольни проложены сходни. Кроме того, меня окружали люди. Шмидт, да благословит Господь его заботливое маленькое сердечко, постоянно находился рядом.

Я никогда не увлекалась архитектурой египетских гробниц. Свит же, видимо, решил доказать, что это его страсть. На протяжении всего путешествия он не давал прохода Лэрри, несмотря на все попытки того улизнуть, так что теперь мог рассказать мне все и обо всем. Подойдя, он начал взахлеб делиться познаниями об изменении геометрических осей и углов наклона в поздних гробницах по сравнению с ранними. Надо признать, урок он знал назубок. Элис и Шмидт дискутировали по поводу минойского влияния на искусство Амарны. Таинственно отражался от стен голос Фейсала, обращавшего наше внимание на то, что представляло особый интерес.

Такого, впрочем, нашлось немного. На осыпавшихся стенах крутого спуска не сохранилось никаких росписей. Тем не менее они внушали суеверный трепет, и к тому моменту, когда мы достигли погребальной камеры, никто не решался говорить.

Здесь тоже не было ничего особенного, лишь несколько царапин на грубых стенах. Но, рассказывая о тех сценах, которые когда-то здесь были изображены и от которых нынче остались лишь эти царапины, Фейсал силой воображения сумел отчасти воссоздать ту, былую красоту. Перед глазами вставала картина: фараон и его царственная супруга приносят в дар богу Солнца, которому они поклонялись, солнечный диск с многочисленными расходящимися от него лучами, каждый из которых заканчивается маленькой, ласкающей ручкой, а вокруг стоят плакальщицы в изодранных одеждах, их руки воздеты к небу в ритуальной скорби. Но разобраться в деталях изображения фигуры на саркофаге не помогло даже красноречие Фейсала, который утверждал, что некоторые из них указывают на то, что там изображена женщина.

— А я думала, это гробница фараона, — сказала дама из Гамбурга.

— Мы не знаем, кто та женщина, изображенная на саркофаге, — ответил Фейсал. — Предполагается, что она была...

— Нефертити! — Луиза, словно вихрь, налетела на него, размахивая руками, ее развевающиеся покровы напоминали крылья. — Да, я чувствую! Я чувствую ее присутствие!

Она шлепнулась на пол, скрестив ноги по-турецки, и забормотала что-то себе под нос.

Остальные наблюдали за ней со смесью отвращения и недоумения. Свит проворчал что-то пренебрежительное по поводу мистики Новой эры, а на лице Бленкайрона появилось брезгливое выражение.

— Поразительно, сколько людей распускают нюни по поводу Нефертити, — пророкотал саркастический голос. Джон стоял, засунув руки в карманы, его волосы блестели под светом фонаря над головой. Он взглянул на меня и улыбнулся.

Пожалуй, лишь Фейсала происходящее скорее позабавило, чем удивило. Вероятно, ему и прежде приходилось наблюдать нечто подобное.

— Это не Нефертити, — спокойно возразил он. — Ее погребальный покой находится в другом месте. Правда, один знаток предположил, что это ее усыпальница, а не усыпальница ее мужа, но в целом ученый мир этой точки зрения не разделяет. Для захоронения царицы, вероятно, предназначалась незавершенная анфилада покоев, отходящих в сторону от наклонной галереи. Позднее мы осмотрим эти боковые покои, но прежде нам предстоит увидеть лучше всего сохранившуюся часть усыпальницы, предназначавшуюся для одной из наследниц.

Не обращая внимания на Луизу, он повел нас туда, откуда мы пришли.

Все гурьбой поспешили за ним. Едва ли кому-нибудь было здесь уютнее моего, причем я имею в виду не только температуру и спертость воздуха. Погребальная камера была достаточно просторна, по словам Фейсала, — около тридцати квадратных футов, и головой потолок не задевала даже я. Тем не менее, меня не покидало ощущение, что он нависает надо мной, а подпиравшие его каменные столбы вот-вот рухнут.

Непочтительно что-то насвистывая, Джон изучал стену, а Мэри робко подошла ко мне.

— Вам хочется уйти отсюда так же, как и мне? — прошептала она.

— Не знаю. А вам очень хочется? — Я вытерла испарину со лба.

— Думаю, отчасти дело в психологии, — пролепетала Мэри. — Напоминание о смерти, распаде, темнота...

Эти слова произносить в моем присутствии не следовало. Ничего не ответив, я решительно направилась к выходу.

Однако я не стала подавать вида. Погребальные покои, которые мы осматривали в мастабах Саккары, находились над землей; гробницы Амарны вырублены в скалах, но там мы не спускались в погребальные камеры, а в помещениях, где побывали, всегда в отдалении виднелся дневной свет. Нынешняя экскурсия оказалась для меня самым трудным испытанием. Но я решила, что должна победить свою фобию. Однако почему нужно делать это так стремительно? Лучше постепенно. Какого дьявола прыгать сразу на спину здоровенной лошади, начну-ка я с маленького пони и буду продвигаться вперед потихоньку.

Одна из дочерей Эхнатона умерла в детстве и похоронена в отцовской гробнице, в анфиладе боковых покоев. По тому, что здесь сохранилось, трудно восстановить картину, представлявшуюся мне столь трогательной: маленькое спеленатое тельце на смертном одре и безутешные родители, горестно склонившиеся над ним. Какие-то вандалы пытались вырубить часть рельефа: глубокие зазубрины разрушили верхнюю половину изображения тела царевны и ряд других деталей.

— Вот почему я панически боюсь того, что эти памятники становятся все более доступными, — сказал стоявший рядом со мной Лэрри. — Эти рельефы были целехоньки вплоть до тридцатых годов.

— Но нельзя же всю вину возлагать на бедных крестьян, — заявил стоявший по другую сторону от меня Шмидт, этот тайный социалист. — Ответственность за подобные безобразия несут европейские и американские коллекционеры, которые платят бешеные деньги за незаконный вывоз антиквариата. Разумеется, я не имею в виду вас, — спохватился он.