Не опознав Макса, я не была уверена, что Лэрри во всем этом замешан. Преступники могли действовать и без его ведома, хоть это оказалось бы затруднительно. Но Лэрри солгал, сказав, что Макс работает у него уже два года. На самом деле Макс еще год назад сидел в шведской тюрьме. Лэрри дергает за ниточки, а сам, когда придет время, легко выйдет сухим из воды. Кошмар! Какую же все-таки силу имеют деньги! Влияние и богатство Лэрри сделали гораздо более легким осуществление всех сложных аспектов плана. Вероятно, он был владельцем «Царицы Нила», вместе с ее командой, капитаном и инженером, исполнительно разрушившим холодильную систему на теплоходе. И Жан Луи с Фейсалом тоже были его людьми. Это несправедливо. Все оказывались на стороне Лэрри. Кроме Джона, который, как всегда, был на своей собственной стороне. Впрочем, не совсем, уже не только на своей. Я не смела думать о том, что заставило его бросить вызов остальным и какую цену ему, вероятно, придется за это заплатить. О многом я не смела думать, чтобы не рухнули защитные стены, которые я годами возводила вокруг себя, — сейчас нельзя было позволить себе подобной слабости.

Приблизившись к боковому входу, я услышала голоса. Носильщики все еще работали, несмотря на поздний час, но даже беглый осмотр позволил мне убедиться в том, что второй раз идея смешаться с ними, чтобы проникнуть в дом, не пройдет. Человек, стоявший у двери и внимательно следивший за тем, как они входят и выходят, был в европейском костюме. Хотя полная темнота еще не наступила, прожекторы уже освещали вход, что позволяло ему хорошо видеть лица шныряющих туда-сюда рабочих. Мне же это позволило рассмотреть самого человека в европейском платье — я знала его под именем Брайт, хотя уже давно подозревала, что это не настоящее его имя.

Прожекторы оказались полезны еще и потому, что отчасти слепили его, мешая видеть то, что происходило в неосвещенной зоне. Я проскользнула через кусты к террасе. Когда под сомнительным прикрытием низенькой стены я на четвереньках ползла по земле, один из шлепанцев свалился с ноги. Вместо того чтобы подобрать его, я сбросила и второй: в доме босиком двигаться тише и быстрее, чем в этой шлепающей обуви.

Я готовилась при необходимости выдавить стекло, у меня был навязанный Шмидтом рулон пластыря, который в этом случае мог бы очень пригодиться. Однако французские двери оказались незаперты. В вестибюле горел свет, но там никого не было. Закрыв за собой дверь, я немного расслабилась, хотя понимала, что считать, будто теперь я в большей безопасности, — значит выдавать желаемое за действительное. Здесь было где спрятаться — за шторами, за мебелью, хотя кое-какие предметы, которые я видела раньше, уже унесли. Очевидно, их погрузили в один из фургонов.

Хотелось бы получше знать план дома. Я чувствовала, что где-то должны быть комнаты, недоступные постороннему взгляду, а также хорошо бы знать, где находятся кухня и служебные помещения. Но если тайники скрыты, как положено, под землей и оснащены всеми возможными средствами охранной сигнализации, добраться до них будет нелегко. Для начала я решила обследовать спальни. Мой платок размотался, а руки слишком дрожали, чтобы справиться с проклятым маскировочным головным убором, поэтому я просто повязала его вокруг шеи аккуратным галстучком, как у девочки-скаута, и неслышным шагом направилась к парадной лестнице.

Если бы мужчина, спускавшийся по ней, был бос, я бы налетела прямо на него. К счастью, он был в ботинках и ступал уверенно и твердо. Я услышала, как он приближается, и нырнула обратно в вестибюль, моля Бога, чтобы местом его назначения было какое-нибудь другое помещение. Он действительно направился в другую сторону, в кабинет Лэрри, и открыл дверь. Прежде чем она снова затворилась, я услышала голоса.

Очевидно, там происходило деловое совещание. Голосов раздавалось несколько, в том числе и женское сопрано, звучавшее сейчас гораздо громче и резче, чем было привычно для меня, — куда подевались мягкие интонации этого голоса? Я не решилась выглянуть, чтобы узнать, кто вошел в кабинет последним — Макс? Лэрри? — но там было не меньше четырех человек.

Подобрав подол, я побежала вверх по лестнице. Все двери вдоль коридора были заперты; лампочки в старинных бронзовых канделябрах горели ярко.

Если искать методично, следовало открывать каждую дверь, что, однако, небезопасно. Предположить, что все находятся сейчас в кабинете Лэрри, было бы слишком самонадеянно. Если бы какая-то комната оказалась пустой, мои поиски закончились бы тут же на месте. Сначала я заглянула в бывшую спальню Шмидта, затем в собственную. В обеих было темно. Пришлось включить свет, чтобы убедиться, что там никого нет. Не слишком умно, но что делать? Я забыла захватить фонарик. Я много чего забыла.

Время поджимало. Совещание могло окончиться в любую минуту. Я подумала, что следовало бы присмотреть местечко, где можно спрятаться, если кто-то станет подниматься по лестнице. Если я не найду Джона сейчас, если он находится в другой части дома, придется ждать, пока все улягутся спать, чтобы возобновить поиски. А что, если удастся подслушать обрывок разговора, что-нибудь вроде: «Пойдем-ка в подвал, что под лестницей рядом с кухней, посмотрим, как поживает наш гость (издевательский смех)»?

Это было бы слишком хорошо, а я достаточно долго общалась со Шмидтом, чтобы поверить в такую удачу.

Похоже, Джон действительно в подвале (если здесь есть подвал) или в другом здании. Осмотр спален скорее всего был пустой тратой времени, но проверить их надо, и сейчас для этого самый подходящий момент — пока публика, занимавшая дом, не начала отходить ко сну. Однако прежде следует найти себе временное убежище. Узкая простая дверь в неглубокой нише в конце коридора, возможно, вела в кладовку для веников или в бельевую, туда я для начала и направилась. Внутри никого быть не должно. Но там кто-то был!

Комнатка оказалась крохотной — всего восемь — десять квадратных футов, с единственным окошком. Полки вдоль стен указывали на то, что изначально она действительно служила кладовкой для белья или иных хозяйственных принадлежностей. Мебель состояла из койки, стола и нескольких стульев.

Они не сочли нужным даже запереть дверь. Голова его упала на грудь, а тело бессильно обвисло на веревках, которыми его привязали к стулу. Я, конечно, и думать не смела, что найду его абсолютно невредимым. Я даже была готова к виду крови — небольшой. Но то, что увидела, не могло мне присниться даже в самом страшном сне. Ржавые и алые пятна покрывали его рубашку каким-то жутким узором, некоторые были еще влажными и яркими, другие высохли и приобрели отвратительный коричневатый оттенок.

Звук, который вырвался у меня из груди, был скорее похож на птичий клекот, чем на человеческую речь, но Джон, видимо, узнал мой голос, тревожно вскинул голову, и на лице его появилось грозное выражение.

— Опять ты, — сказал он безо всякой радости.

— Что?.. — На лице ссадин не было, только губы распухли. Я прочистила горло и попробовала еще раз: — Что они с тобой сделали?

— Это у них называется «Смерть от тысячи и одного ножа» или что-то в этом роде, столь же образное. Для убеждения и наведения дисциплины применяется более низкая процентная норма. — Выражение его лица стало еще суровее. — Основная цель допроса состояла в том, чтобы выяснить твое местонахождение. Я сказал, чтобы они не беспокоились, очень скоро ты сама объявишься. Боже милостивый, Вики, разве тебе недостаточно одной встречи с этой ужасной женщиной? Я два дня старался удалить тебя отсюда, а ты возвращаешься, как... как проклятый бумеранг!

— Ты самый несносный, самый неблагодарный негодяй, какого я когда-нибудь... — начала я.

— Если собираешься кричать, закрой по крайней мере дверь!

— О! — Я закрыла.

— Могу ли льстить себя надеждой, что на сей раз ты явилась за мной? — ядовито-вежливо поинтересовался Джон. — Очень мило с твоей стороны. Ну ладно, давай опять попробуем потихоньку выбраться. Если поупражняемся еще немного, в один прекрасный день, может быть, и получится. Надеюсь, тебе пришло в голову захватить с собой оружие? Может быть, даже нож? Если нет, там на столе лежит один.