— Здешний лед не годится, он приготавливается из местной воды.

Фейсал по-арабски сделал заказ, потом сказал:

— Пойду позвоню отцу.

— Вы уверены, что это хорошая идея?

— Моя мать сходит с ума, — просто ответил Фейсал. — Хочу, чтобы она знала, что я жив и не виновен в тех грехах, в которых меня обвиняют.

Если бы он привел какие-то другие доводы, я, может быть, и возразила бы, но этот глубоко тронул меня.

Я знала, что такое ждать час за часом, день за днем известий о судьбе дорогого человека, предполагая самое плохое.

О Боже, мне ли было не знать!

— А ведь и моя мать, наверное, не в восторге, — виновато заметила я. — Полагаю, уже всему миру известно, что меня похитили?

— Будем уповать на это, — сказал Фейсал, состроив гримасу.

— Да, репортеры любят подобные истории. Черт! Мой отец, вероятно, уже летит в Каир. Тем не менее моим родителям придется подождать еще несколько часов, я не могу заказывать международный разговор из общественного места.

Принесли еду — крупные куски мяса со сладким перцем и луком на маленьких деревянных вертелах.

— Это не займет много времени, я скоро вернусь, — сказал Фейсал.

Было два часа. Ждать оставалось еще три. По меньшей мере. Если в пять их не будет в условленном месте... Я старалась об этом не думать.

Фейсал вернулся, улыбаясь. Только теперь я поняла, как он устал, — даже выглядел постаревшим.

— Все в порядке, — объявил он, усаживаясь за столик. — Отец хочет с нами встретиться.

— Ваш отец?

— Начал он, конечно, с того, что велел мне добровольно сдаться. Но когда я все ему объяснил и сообщил, что вы со мной и можете подтвердить мой рассказ, он сказал, что с интересом послушает.

— Очень мило с его стороны. Знаете, Фейсал, я не уверена...

— Все в порядке, уверяю вас. Один его сослуживец сейчас в командировке, у отца ключи от его квартиры, которая находится неподалеку от вокзала. Мы можем укрыться там на время, и вы позвоните оттуда в Мюнхен, вашим родителям и, если хотите, в посольство. Это гораздо безопаснее, чем звонить с центрального телеграфа. И душ сможете принять, и даже, наверное, выпить чего-нибудь со льдом.

— Где он хочет встретиться?

— В парке «Избекия». Это рядом с его офисом. Отец не хочет, чтобы мы появлялись у него на работе или у нас дома.

— Да, полиция, вероятно, следит за этими местами.

— Именно на это намекнул отец. Вы закончили?

На сей раз я села впереди, рядом с Фейсалом. Он был в отличном расположении духа, напряжение больше не сковывало его, он улыбался и показывал мне достопримечательности: мечети, музеи, парки. Уличное движение вселяло ужас, а припарковаться можно было лишь при большом везении. Мне место, которое выбрал Фейсал, показалось совсем неподходящим — между тележкой торговца, груженной цветной капустой, и маленькой старушкой со всеми ее пожитками, видимо, устроившей себе официальное жилье на краю тротуара, но Фейсал отмел мои возражения:

— Даст Бог, нам не придется возвращаться к этой проклятой машине. Пару кварталов нужно пройти пешком.

— Хорошо.

— Вики...

— Да?

— На тот случай... — Он колебался. — Уверен, что все будет в порядке, но держитесь футах в ста позади меня. Я переговорю с отцом, возьму ключи от квартиры, а вы ждите, пока я помашу вам или позову. До той поры к нам не подходите.

Он не дал мне возможности ответить и зашагал вперед.

Я пошла за ним, не отставая, чтобы все время держать его в поле зрения, но и не приближаясь. То, что он придумал, казалось разумной предосторожностью: за его отцом могли следить, а от слежки не каждому удается избавиться.

Переходить каирские улицы — значит каждый раз бросать вызов смерти, а улица, идущая вдоль западной оконечности парка «Избекия», широкая, оживленная, и я потеряла Фейсала из виду в те несколько секунд, когда пыталась избежать столкновения с такси, автобусами и грузовиками. Добравшись до тротуара целой и невредимой, но запыхавшись, я увидела, что он стоит у маленького киоска. Парк был огромный, и, видимо, они договорились встретиться именно в этом месте. Держась поодаль согласно инструкции, я заметила высокого красивого седовласого мужчину, который подошел к Фейсалу. Он был одет в европейский костюм, и даже издали я увидела, что они похожи друг на друга. Какое-то время они стояли и разговаривали; затем мужчина обнял Фейсала.

Любой отец обнял бы возвратившегося блудного сына, а на Ближнем Востоке мужчины не стесняются в проявлениях подобных чувств на людях, поэтому никто на них не глазел. До тех пор, пока люди не начали разбегаться, как куры, когда на птичий двор забредает лиса. Только тогда я поняла, что происходит. Фейсал тоже увидел «лисиц» — мудрено было не заметить четверых мужчин с автоматами. Фейсал выскользнул из отцовских объятий, оттолкнул отца так, что тот, спотыкаясь, отлетел назад, и закричал:

— Бегите, Вики, бегите!!!

Сам он не пытался бежать. Он старался лишь предупредить меня, неподвижно стоя на месте, а потом рухнул, как подкошенный. Я услышала треск автоматных очередей, его крик и увидела, как он упал. Вслед за этим раздался другой душераздирающий мужской крик. Наверное, это кричал отец Фейсала.

Люди вокруг визжали и разбегались кто куда, я тоже побежала, ничего не различая перед собой. От гнева, ужаса и горя у меня перехватило дыхание. Какой же отец выдаст собственного сына? Я надеялась, что душераздирающе кричал именно тот пожилой господин. Я надеялась, что он страдает. Может быть, он ожидал, что они будут стрелять лишь в воздух? Но он ведь должен знать своего сына, доверять ему, дать ему шанс оправдаться...

Я бросилась наперерез такси, с трудом оторвалась от его капота и рванула дверцу.

— В американское посольство! — задыхаясь, крикнула я. — Шари[59] Латин Америка.

Я — патриотка, как всякий американец, но вид американского флага никогда еще не вызывал во мне такую бурю чувств, как в тот момент. Чем дальше от дома находишься, тем милее кажется это звездно-полосатое полотнище. Я проследовала к воротам с гордо поднятой головой и потребовала, чтобы меня впустили.

Приятно быть знаменитостью. Как только я назвала свое имя, меня тут же повели от одного чинуши к другому, пока не доставили в кабинет, который не многим туристам удается повидать. Здесь тоже стоял национальный флаг, а над большим письменным столом красного дерева висел портрет президента. Я голосовала за него, и мне всегда казалось, что у него приятная приветливая улыбка, но такой приветливой она еще никогда не была.

— Доктор Блисс? Доктор Виктория Блисс! Слава Богу! Вы представить себе не можете, какое облегчение для меня видеть вас. — Человек, который поспешил мне навстречу, не совсем отвечал моим представлениям о том, как должен выглядеть посол: слишком молод, и волосы не седые. Однако он искренне был рад меня видеть: предложил называть его Томом, долго тряс мои руки и, не переставая, рассказывал, какая гора свалилась у него с плеч теперь, когда я нашлась.

— Посол сейчас в Штатах, я остался за него «на хозяйстве», так сказать, а кошмарнее похищения соотечественника для дипломата ничего быть не может.

— Фу ты! Как я оплошала, мне страшно жаль, что доставила вам столько неприятностей, — притворно огорчилась я.

Он вспыхнул и мысленно наверняка дал мне пинка. Я становилась похожей на Джона и начинала валять дурака, v вместо того чтобы постараться расположить к себе Тома и заставить его все выслушать. Мне, совершенно очевидно, следовало успокоиться. Если я выйду из себя и сорвусь, он примет меня за истеричку, и тогда уж мне точно не убедить его, что моя невероятная история достоверна.

— Простите, — сказал он с очаровательной улыбкой, которая, вероятно, является одним из условий для поступления на дипломатическую службу. — Мы, разумеется, прежде всего беспокоились о вашей безопасности. Присядьте. Нет-нет, я настаиваю. Не стану больше задавать вам вопросов, пока вы не придете в себя.