В письме не было ни адреса, ни даты.

«Любимый, дорогой мой, надеюсь, Вы не сходите с ума оттого, что в этом году я не смогу приехать в Сан-Мориц. — Дрожь пробежала у меня по всему телу, словно снежная лавина низверглась с вершин окружающих гор и потрясла все вокруг. — Мой бедняга Джон три дня назад вернулся с охоты с переломом бедра. Местный врач, который, должно быть, практиковал во времена Крымской войны, только разводил руками, когда его спрашивали о диагнозе. Пришлось везти больного в Лондон. Там хирурги затеяли бесконечный спор, надо ли оперировать или нет, а мой благоверный лежал и стонал от боли. Естественно, что его любящая супруга не могла носиться по склонам Альп, пока несчастье было так свежо и ужасно. Итак, я моталась туда и сюда, принося в больницу цветы, джин и уверяя больного, что на следующий год он снова отправится на охоту, которая, как вы знаете, его главное и, по существу, единственное занятие в жизни.

Однако еще не все потеряно. Я обещала, что Fev. Quatorze[5] навещу мою милую тетушку Эми во Флоренции. Вскоре благоверному станет лучше, и я уверена, что он сам будет настаивать, чтобы я поехала. У тетушки Эми всегда полно гостей, потому я остановлюсь в «Эксцельсиоре», где так же хорошо или даже еще лучше. Буду искать в баре этого ресторана ваше сияющее приветливое лицо. С нетерпением, Л.»

Я еще раз перечитал письмо, и у меня сложилось не очень лестное мнение о женщине, которая писала его. Мне показалось манерным, что она не указала адреса, даты, «четырнадцать» написала по-французски и подписалась лишь одним инициалом. Я попытался представить себе, какова она. Наверное, это вполне модная, холодная английская красавица лет тридцати — сорока с манерами героинь Ноеля Говарда и Майкла Арлена. Но какова бы она ни была, она существует, а потому мне следует 14 февраля быть в отеле «Эксцельсиор» во Флоренции, чтобы встретить ее там вместе с любовником. Я припомнил, что 14 февраля — день св. Валентина, праздник влюбленных.

На мгновение мне пришло в голову, что я вполне мог встретить распутного похитителя в Сан-Морице или даже в отеле «Палас», так что я призадумался, не вернуться ли туда. При мысли, что приятель мадам Л. может безнаказанно транжирить мои деньги в Сан-Морице целую неделю, мне стало не по себе. Но ведь, если я не нашел его до сих пор, где гарантия, что мне удастся распознать его сейчас? Из письма я выяснил лишь то, что в присутствии возлюбленной у него должно быть сияющее и приветливое лицо, да еще то, что он, по всей видимости, не женат или же приехал в Европу без супруги. И еще: он умеет считать по-французски, по крайней мере, до четырнадцати. Придется запастись терпением и подождать неделю.

Из Давоса, заполненного кашляющими личностями с впалой грудью, я уезжал в приподнятом настроении: снег мне порядком надоел. Поезд Цюрих — Флоренция проходил через Милан, где я сошел и даже провел одну ночь. Днем же я полюбовался на «Тайную вечерю» — грустный отголосок великой старины на каменной стене полуразрушенной церкви. Леонардо да Винчи вверг меня в состояние восторженной печали, и остаток дня я бродил по туманным миланским улочкам, упиваясь своей меланхолией.

Потом мне пришлось пережить несколько довольно тревожных минут. Началось все с того, что в стенах сводчатой галереи, вознесенной над самым центром Милана, мне показалось, что за мной следит смуглый моложавый субъект в длинном плаще. Я зашел в ближайшую закусочную, заказал чашечку кофе «эспрессо», субъект же удобно расположился напротив входа, не спуская с меня глаз. В Швейцарии я чувствовал себя в безопасности, здесь же, в Италии, где, припомнил я из газетных сообщений, царит организованная преступность, я начал чувствовать себя не в своей тарелке. Я медленно выпил вторую чашечку кофе, потом набрался мужества, расплатился и быстро вышел на улицу.

Незнакомец поспешно пересек аркаду, подскочил ко мне и уцепился за локоть. Стеклянный глаз придавал его лицу зловещее выражение, а пальцы вцепились в мой локоть, словно стальные когти.

— Что за спешка, босс? — произнес он, шагая в ногу со мной.

— Опаздываю на свидание. — Я попытался высвободиться, но не тут-то было.

Он сунул руку в карман, и душа моя ушла в пятки.

— Не хотите купить прекрасное ювелирное украшение? — вдруг выпалил он. — Подлинное. Очень дешево.

Выпростав руку из кармана, он протянул мне какой-то завернутый в тряпочку предмет, который легонько звякнул.

— Замечательная золотая вещица для женщины, — пояснил он. Потом развернул тряпочку, и я увидел перед собой золоченую цепочку.

— У меня нет женщин, — отрезал я и прибавил шагу.

— Смотрите, какая красивая, — взмолился он. — В Америке вам такая обойдется в несколько раз дороже.

— Мне очень жаль, — отчеканил я и зашагал прочь. Да, если и были у меня надежды затеряться в Европе, то они растаяли как дым. Куда бы я ни пошел, во мне повсюду узнают американца. Я всерьез раздумывал, не отпустить ли бороду.

На следующий день я отправился на скором поезде в Венецию, рассудив, что, быть может, другой возможности увидеть это чудо мне не представится. После Милана увиденное в Венеции загнало меня в щемящую тоску. Окутанные туманной дымкой каналы, печальные гудки паромов, темнеющие воды и заросшие зеленым мхом парапеты набережных в сером свете зимней Адриатики заставили меня задуматься о бренности существования и напрочь стерли из памяти фривольную живость и безрассудство Сан-Морица. Я вспомнил, что Венеция медленно погружается в море. Бродил по узким улочкам, бесчисленным набережным и храмам, потягивал легкое белое вино в пустых кафе на площади Сан-Марко и наблюдал за итальянцами — занятие, которое мне особенно пришлось по душе. А вот в бар Гарри, где в любое время года толклись американские туристы, я заглянуть не рискнул. Меня интересовал лишь один американец, а уж он-то едва ли мог повстречаться мне в Венеции.

После этой прогулки я воспрял духом. Расшатанная швейцарскими приключениями нервная система, похоже, восстановилась. Так что в отель «Эксцельсиор» во Флоренции я приехал вечером тринадцатого февраля, преисполненный спокойствия и уверенный в том, что сумею справиться с любыми неожиданностями.

После превосходного ужина я отправился бродить по улицам Флоренции, постоял перед копией монументальной микеланджеловской статуи Давида на пьяцца Синьории, размышляя о сущности геройства и сокрушении злодейства. Флоренция, чья история полна заговорами и местью, борьбой гвельфов и гибеллинов, была подходящим местом для решительной встречи с похитителем моих денег.

Вполне естественно, что ночью я плохо спал и проснулся еще до того, как первые лучи солнца упали на беспокойные воды вздувшейся реки Арно, протекавшей под моим окном.

Расспросив в отеле о прибытии самолетов из Лондона в Милан и поездов из Милана во Флоренцию, я рассчитал, что она должна появиться около шести часов вечера. К этому времени я и займу в вестибюле подходящее место, откуда можно наблюдать за приезжающими, когда они регистрируются у портье.

В этот день я выпил очень много черного кофе, но ни капли алкоголя или даже пива. Изображая туриста, я расхаживал по залам галереи Уффици, но чудесное флорентийское искусство не производило на меня никакого впечатления. Я решил, что надо будет прийти в другое время и в другом расположении духа.

В маленькой лавке сувениров я купил нож для разрезания книг, он был наподобие острого стилета с серебряной рукояткой, украшенной затейливым орнаментом. Покупка не связана с какой-то определенной целью, уверял я себя, просто мне понравилась эта вещица. Позднее, ближе к ожидаемому часу, я купил газету «Rome Daily American» и уселся с ней в одном из изящных кресел в вестибюле, но не у самого входа или конторки портье, а в некотором отдалении, откуда можно было следить за всеми входившими. Я был в своей одежде, чтобы ничем не выдать себя.

К шести часам я дважды перечитал газету. Никто не приехал, кроме какой-то американской семьи: дородный шумливый отец, изможденная мать в узких ботинках и трое бледных долговязых детей в одинаковых трехцветных (красно-бело-синих) с капюшонами куртках на молнии. Как я услыхал, они приехали из Рима, на дорогах была гололедица. С трудом удержался я, чтобы не подойти к портье и не справиться, не опаздывает ли поезд из Милана.