Я подождал еще минут пятнадцать, потом тихонько вышел. Вдоль коридора стояла разнообразная мужская и женская обувь, выставленная у дверей каждого номера. Мокасины, кожаные туфли, лыжные ботинки, легкие бальные туфельки. Всех по паре, словно перед входом в Ноев ковчег Однако перед дверьми Слоунов стояла только пара изящных ботинок Флоры, что были на ней в поезде. По каким-то причинам ее муж не выставил для чистки те коричневые ботинки. Недоумевая, я вернулся к себе.

— Беспокоюсь о своем мужике, — сказала мне Флора. Мы сидели на залитой солнцем террасе клуба «Карвелия» среди греческих моряков и миланских промышленников, которые так любят фотографироваться у плавательных бассейнов модных курортов. Тут же сидели и женщины разных национальностей, охотившиеся за ними. Флору в прежние времена уж никак бы не назвали «благородно воспитанной»; когда она нервничала, то выражалась языком официанток из столовых Нью-Джерси, обслуживающих главным образом шоферов грузовых машин; однако здесь, на террасе, она чувствовала себя в своей стихии и принимала все знаки внимания с истинно королевским величием. Я же чувствовал себя подобно солдату, который вдруг очутился в тылу врага.

Временное членство (на две недели) в клубе «Карвелия» обошлось мне в сто двадцать пять франков, но оно было необходимо, чтобы не расставаться с четой Слоунов, Правда, сам Слоун теперь показывался редко. По утрам, жаловалась Флора, он часами разговаривал со своей конторой в Нью-Йорке, а днем и вечером играл в бридж.

— У него даже совсем не будет загара, — сокрушалась Флора. — Никто не поверит, что он был в Альпах.

Пока что я имел честь обучать Флору спускаться на лыжах с гор и угощать ее завтраками. Она была сносной лыжницей, но из тех, что визжат на крутых спусках и постоянно жалуются на свою лыжную обувь. Я не надевал алых штанов и желто-лимонной парки, найденных в чужом чемодане, а благоразумно купил себе темно-синий лыжный костюм, на что тоже пришлось потратиться.

Вечерами были неизбежные танцы с Флорой до седьмого пота и шампанское за мой счет. Она обращалась со мной все нежнее, но я хоть и собирался проникнуть в номер к Слоунам и обыскать его, предпочитал бы избрать для этого другой путь. Мое равнодушие не в последнюю очередь объяснялось сейчас тем, что со времени исчезновения семидесяти тысяч я словно лишился силы и потерял всякий интерес к прекрасному полу. Деньги были силой. Это я отлично понимал. Но мне не приходило в голову, что их потеря повлечет за собой и вот такое бессилие. Мне теперь казалось, что при любой попытке я просто попаду в смешное положение. Заигрываний Флоры со мной было более чем достаточно, но ужасно было бы, откликнувшись на них, стать посмешищем.

Мои усилия в качестве детектива были трогательно беспомощны. Несколько раз под тем или иным предлогом я стучался в дверь к Слоунам в надежде, что он или она пригласят меня войти к ним и я смогу, по крайней мере, быстро и незаметно оглядеть комнату. Но они ограничивались тем, что принимали меня на пороге у едва приоткрытой двери.

Каждую ночь, когда все спали, я по-прежнему выходил в коридор, но коричневые ботинки так и не появились. Я уже начал думать, что стал жертвой галлюцинаций в поезде и Слоун вовсе не носил ни коричневых ботинок, ни красного шерстяного галстука. Как-то в разговоре я невзначай ввернул, что перепутал багаж в аэропорту, но ни один из четы Слоунов и ухом не повел. Я решил, что на всякий случай задержусь здесь до конца недели, а потом съеду. Даже не предполагал, куда направлю свои стопы Может, укроюсь за «железным занавесом». Или в Катманду, Мысли о бедолаге Друзеке не давали мне покоя.

— Ах, этот отвратительный бридж, — вздохнула Флора над своим стаканчиком «кровавой мери», — Билл просадит все состояние. Они играют по пяти центов за очко. Все знают, что Фабиан, по существу, профессиональный игрок. Он приезжает сюда каждую зиму на два месяца и уезжает, набив карманы деньгами. Я пыталась убедить Билла, что он играет хуже Фабиана, но он такой упрямый. И слышать не хочет, что кто-либо и в чем-либо лучше его. А когда проигрывает, все зло вымещает на мне. Вы и представить себе не можете, чего только он ни наговорит мне. Его появление после этой ужасной игры — просто кошмар для меня. С того времени как мы приехали сюда, я ни одной ночи не спала спокойно. Утром с трудом заставляю себя надеть лыжные ботинки. А когда выхожу, то выгляжу, как старая ведьма.

— О, что вы, Флора, — с жаром возразил я. — Даже если бы вы захотели, то не смогли бы походить на старую ведьму. Вы в полном расцвете.

И действительно, как днем, так и вечером, в любом платье, она выглядела, словно пышно распустившийся пион.

— Внешность обманчива, — хмуро сказала она. — Я не так сильна, как кажется. Я хрупка, как ребенок. Откровенно говоря, милый, если бы вы каждое утро не ждали меня внизу, то я бы по целым дням не вылезала из постели.

— Бедная девочка, — участливо произнес я. Представить себе Флору лежащей в постели было восхитительно, но вовсе не по тем причинам, которые она могла предположить. Без нее я бы сдал взятые напрокат лыжи и лыжные ботинки и не лазил бы на горы в эту зиму, что не доставляло мне никакого удовольствия и лишь вводило в ненужные расходы.

— Но есть проблеск надежды, — сказала Флора, искоса поглядев на меня тем интригующим взглядом, который я уже стал ненавидеть. — Что-то случилось, и, может, Билл на следующей неделе полетит в Нью-Йорк. Тогда мы все время будем вместе. — Слово «все» она особенно выразительно подчеркнула. — Это будет прекрасно, верно?

— П-прекрасно, — кивнул я, заикаясь, что случилось в первый раз со времени ухода из «Святого Августина». — П-пойдемте завтракать.

В этот день она подарила мне массивные часы с гарантией точности хода при погружении в воду на глубину до ста метров или при падении с крыш высотных домов. У них было приспособление для остановки секундной стрелки и разного рода циферблаты для обозначения года, месяца, дня и прочее. Кажется; часы могли демонстрировать все на свете, кроме разве швейцарского национального гимна.

— Ну, не нужно было, — слабо запротестовал я.

— Я хочу, чтобы каждый раз, как взглянете на них, вы вспоминали эту чудесную неделю, — просюсюкала она. — Разве я не заслужила поцелуя?

Мы были в закусочной в центре города, куда зашли, возвращаясь с лыжной прогулки. Мне нравилось это заведение, потому что в нем не было шампанского. Тут пахло плавленым сыром и влажной шерстяной одеждой лыжников, которые; толпясь, пили пиво.

Я чмокнул ее в щеку.

— Нравится? — спросила она. — Я имею в виду часы.

— Да, нравятся, — пришлось подтвердить мне, — ч-честно говорю. Они такие экстравагантные.

— И я честно признаюсь, милый, что если бы вы не ходили со мной на лыжах, а просто бы развлекали и баловали меня, то мне пришлось бы нанять лыжного инструктора. А вы знаете, как они дороги здесь. Кроме того, их надо кормить завтраками. А как они жрут за чужой счет. Большую часть года они, наверно, сидят на одной картошке, зато уж зимой вовсю отъедаются. — Флора была легкомысленная, но, как видно, расчетливая женщина. — Давайте же вашу руку, — потребовала она и застегнула на ней тяжелый серебряный браслет с часами. — Настоящие мужские часы, не правда ли?

— Совершенно верно, — подтвердил я, решив, что как только развяжусь с четой Слоунов, так сейчас же продам эти часы, которые стоят по меньшей мере долларов триста.

— Не говорите Биллу об этом, — попросила она. — Пусть это останется между нами. Наша маленькая дорогая тайна. Обещаете?

Я пообещал, и это обещание безусловно собирался выполнить.

Кризис наступил на следующее утро. Когда она спустилась в вестибюль, где, как обычно, в десять часов я ожидал ее, на ней не было лыжного костюма.

— Сегодня, милый, не смогу пойти с вами, — сказала она. — Билли уезжает в Цюрих, и я должна проводить его. Вот бедняга. Такой прекрасный снег, великолепная погода. — Она захихикала. — И ему придется остаться ночевать там. Ну разве это не ужасно?