Твердо взглянув мне прямо в глаза — решение, видно, было уже принято, — она сказала:

— Ужин должен окончиться рано. Милые мои старушки пойдут бай-бай. И если хотите, мы можем выпить на сон грядущий.

— О, конечно.

— Скажем, в одиннадцать часов. Здесь же, в баре.

— Буду ждать.

Она покинула бар, оставив за собой волну сладостного трепета, подобного замирающим в отдалении звукам церковного органа.

Ночь я провел у нее в номере. Все произошло чрезвычайно просто.

Раздеваясь, она сказала:

— Я приехала во Флоренцию грешить. И согрешу.

Кажется, лишь под утро она поинтересовалась, как меня зовут.

Несмотря на свое высокомерие и заносчивость, она была нежной очаровательной любовницей, нетребовательной и благодарной, не могу сказать, что удовольствие обладать этой женщиной было больше оттого, что к нему примешивалась месть за похищенные семьдесят тысяч.

Лили Эббот была начисто лишена даже обычного женского любопытства. Мы мало разговаривали, и она не спрашивала, кто я такой, чем занимаюсь, почему я во Флоренции и куда собираюсь ехать.

Перед тем как уйти от нее (она настаивала, чтобы я ушел, пока в отеле еще не встали), я спросил, можем ли мы вместе позавтракать сегодня.

— Еще не знаю, — ответила она. — Мне должны звонить по телефону. Поцелуйте меня на прощанье.

Я склонился над ней и поцеловал ее, глаза у нее были закрыты, и она, по-видимому, сразу заснула, еще до моего ухода.

Шагая к себе через роскошно обставленный холл, я почувствовал внезапный прилив оптимизма. В Цюрихе, Сан-Морице, Давосе не было ничего хорошего, никаких надежд. Вплоть до этой чудесной ночи. Будущее, правда, было еще далеко не ясным, но возник проблеск надежды.

Будь благословен чудесный день св. Валентина!

Обессиленный ночными переживаниями, я повалился у себя в номере на постель и крепко заснул, проспав почти до полудня.

Проснувшись, я потянулся и лежал неподвижно, уставясь в потолок и ощущая сладкую истому во всем теле. Сняв потом трубку, позвонил. Долго никто не отвечал, затем горничная подняла трубку и сказала:

— Леди Эббот выписалась сегодня в десять утра. Нет, она не оставила записки.

Потребовалась ложь и в придачу к ней десять тысяч лир, чтобы заставить клерка в конторе разговориться и узнать от него, что леди Эббот распорядилась не сообщать никому ее адрес, который она оставила только для пересылки ей писем. Сунув клерку деньги, я доверительно шепнул ему, что леди забыла у меня в номере драгоценности изрядной стоимости, которые я обязан вернуть ей лично.

— Bene, signore,[11] — кивнул клерк. — Отель на площади Атеней в Париже. Пожалуйста, объясните леди Эббот, что адрес сообщен лишь ввиду особых обстоятельств.

— Непременно, — пообещал я.

На другой день я уже был в Париже на площади Атеней. Когда я справлялся в отеле о свободных местах, я увидел ее. Она шла через вестибюль под руку с мужчиной с проседью и пушистыми английскими усами. Он был без шляпы, в темных очках. Я узнал этого субъекта: то был Майлс Фабиан, карточный игрок, который играл в бридж в отеле «Палас» в Сан-Морице.

Они не заметили меня и вышли на щедро залитое солнцем авеню Монтень, направляясь на изысканный завтрак, двое счастливых любовников в этом городе влюбленных, оба чуждые и всему остальному миру, и мне.

Я стоял в нескольких шагах от них, стилет лежал у меня в чемодане, а в сердце моем закипала кровавая жажда мщения.

На следующее утро с половины девятого я занял наблюдательный пост в вестибюле. Прождав часа два, я заметил Лили Эббот, которая выходила из отеля. Во Флоренции мне не пришлось видеть ее при дневном свете, и она теперь показалась мне еще прелестней. Она была именно той женщиной, в которой воплотилась бы американская мечта о многогрешной неделе в Париже.

Убедившись, что она ушла, не заметив меня, я поднялся к себе в номер. Там я быстро — неизвестно, сколько времени могла отсутствовать Лили Эббот, — уложил в чемодан все вещи Фабиана в том порядке, как они лежали в нем. Потом вызвал посыльного, чтобы отнести чемодан.

В карман я сунул стилет в кожаных ножнах. Нервная дрожь охватила меня, дыхание стало частым и прерывистым. Я смутно представлял себе, как встречусь с Фабианом и как буду говорить с ним.

Посыльный пришел, взял чемодан, и я последовал за ним на шестой этаж. И надо ж так, что опять на шестом этаже, подумал я. Лифт остановился, двери открылись, и я вышел вслед за посыльным в коридор. Звуки наших шагов тонули в пышном ковре. По дороге мы не встретили ни души — видно, богатые постояльцы не терпели суеты. У номера, занимаемого Фабианом, посыльный поставил мои вещи и хотел было постучать, но я остановил его.

— Не нужно, — сказал я. — Я сам. Мистер Фабиани мой друг.

Я протянул посыльному пять франков. Он поблагодарил и ушел.

Затем я негромко постучал в дверь.

Открыл мне сам Фабиан.

— Что вам угодно? — вежливо спросил он.

— Полагаю, это ваш чемодан, — сказал я, протиснувшись мимо него в прихожую и входя затем в большую гостиную, где были разбросаны газеты на нескольких языках. Повсюду в вазах стояли цветы. Страшно было даже подумать, сколько в сутки стоил этот номер. Я услыхал, как Фабиан закрыл за мной дверь, и невольно спросил себя, а не вооружен ли он.

— Послушайте, — сказал он, когда я повернулся к нему, — это явная ошибка.

— Никакой ошибки, — отрезал я.

— А кто вы, в таком случае? Мы когда-либо прежде встречались?

— Да, в Сан-Морице.

— А, вспоминаю. Вы тот молодой человек, что в этом году всюду сопровождал миссис Слоун. Боюсь, я не запомнил ваше имя. Гр… Грим… так, что ли?

— Граймс.

— Ах да, Граймс. Простите меня. — Фабиан был совершенно спокоен, говорил ровным приятным голосом. — Я уж собрался уходить, — заметил он, — но на минутку могу задержаться. Присядьте.

— Не беспокойтесь, я постою, — сказал я и указал на чемодан, который поставил посреди гостиной. — Мне бы хотелось, чтобы вы открыли ваш чемодан и проверили, целы ли все ваши вещи.

— Мой чемодан? Дорогой мой, я никогда…

— Извините, что сломан замок, — продолжал я, — но пришлось открыть его, чтоб окончательно убедиться в ошибке.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Никогда в своей жизни я не видел этот чемодан. — Если бы он в течение года репетировал эту фразу, то вряд ли смог бы произнести ее с большей уверенностью.

— Когда вы проверите, что все ваши вещи целы, верните, пожалуйста, мой чемодан. Тот, что вы подхватили в Цюрихе. Верните со всем, что в нем было. — Слова «со всем» я особенно подчеркнул.

Фабиан пожал плечами:

— Чрезвычайно странно. Если хотите, можете обыскать комнаты, и сами убедитесь…

Я вынул из кармана письмо Лили Эббот.

— Письмо это я нашел в вашей куртке. И позволил себе прочесть его.

— Все у вас становится более и более таинственным, — сказал Фабиан, бегло взглянув на письмо и сопроводив это очаровательным протестующим жестом джентльмена, не читающего чужих писем. — В нем нет ни имени, ни адреса, — ткнул он пальцем в письмо. — Его мог написать кто-то кому угодно. Почему же вы решили, что оно имеет какое-то отношение ко мне? — Тон его уже стал несколько раздраженным.

— Эту мысль подсказала мне леди Эббот.

— О, вот как. Должен признаться, что она мой друг. Как она поживает?

— Вполне здорова. Десять минут тому назад я видел ее в вестибюле.

— Боже мой, Граймс, неужели вы хотите уверить меня, что Лили здесь, в отеле?

— Хватит, — оборвал я. — Вы знаете, почему я пришел к вам. Мои семьдесят тысяч долларов. Ясно?

Он рассмеялся почти естественно:

— Вы шутите, не правда ли? Это Лили вас подучила? Она известная шутница.

— Я пришел за своими деньгами, мистер Фабиан, — сказал я угрожающе.

— Вы, должно быть, не в своем уме, сэр, — решительно произнес Фабиан. — А сейчас мне пора идти.