— Я не задаю тебе никаких вопросов.

— Можешь спрашивать.

— Нет особой охоты.

— У меня прекрасный домик у залива в Сэг-Харборе, — сказала она. — Родители оставили мне его. И я люблю там жить. Будет там и адвокатская практика, и приличный заработок. А разве твои дела вынуждают тебя жить здесь?

— Возможно.

— Если бы я заявила, что после свадьбы мы будем жить только у меня, ты бы согласился?

— Ты этого требуешь?

— Да, — сказала она тем безапелляционным тоном, которым обычно разговаривала в Вашингтоне. Очевидно, она не собиралась быть послушной женой.

Я промолчал, и мы пошли дальше.

— Ты ничего не ответишь мне? — спросила она, когда мы прошли несколько шагов.

— Не сейчас.

— А когда же?

— Может, сегодня вечером. А может, через неделю, через месяц…

Она принуждала меня к возвращению в Америку, и потому я обозлился на нее. Картины Анжело Квина растравили мне сердце. С того дня, как я впервые увидел на его полотнах суровые и меланхоличные уголки моей страны, я понял, что уже и прежде подсознательно боролся с той мыслью, что в какой-то день вернусь обратно на родину. Некоторые люди, как я обнаружил, становились отщепенцами, находя в этом удовлетворение. Но я не принадлежал к их числу. Черт побери, подумал я, ведь я же никогда не усвою другого языка, никогда не буду думать на нем. Нет для меня другого языка, кроме родного.

Возможно, то была случайность, что я попал на выставку картин, которые произвели на меня такое сильное впечатление, но и без этого, а также независимо от желания Эвелин я теперь окончательно осознал, что должен в конце концов вернуться на родину. Фабиан, конечно, не одобрит меня. Я заранее представлял себе его возражения: «Боже мой, да вы же быстро получите пулю в лоб!» Однако я не собирался жить по указке Фабиана.

— Я вовсе не отказываюсь вернуться в Америку, — после долгой паузы сказал я. — И даже поселиться в твоем доме в Сэг-Харборе, если тебе так хочется. Но условия должны быть равными. Если по некоторым причинам я не хочу объяснить, почему пока предпочитаю находиться за границей, и никогда, может, этого не объясню, согласишься ты выйти за меня замуж?

— Не люблю на веру принимать людей, — ответила она. — Даже и тебя. И вообще не отличаюсь большой доверчивостью.

— Повторяю свой вопрос.

— Сейчас на него не отвечу, — вызывающе рассмеялась она.

— А когда?

— Может, сегодня вечером. А может, через неделю, через месяц…

Дальше мы шли молча. При переходе улицы нас едва не задавил «мерседес», который пытался проскочить на красный свет. И вдруг я почувствовал, что сыт Римом по горло.

— Кстати, — спросила Эвелин, — кто такая Пэт?

— Откуда тебе известно про Пэт?

— Я знаю, что у тебя есть знакомая девушка по имени «Пэт.

— А почему ты думаешь, что Пэт — это девушка? Это мужское имя. — Застигнутый врасплох, я пытался выиграть время, чтобы выкрутиться. Я никогда не упоминал Пэт в разговорах с Эвелин.

— В твоих устах оно так не звучало, — не отставала Эвелин.

— А когда я называл его?

— Дважды. Сегодня ночью, во сне. Ты обращался явно не к мужчине.

— А-аа, — протянул я.

— Вот именно. Так кто она?

— Одна девушка, с которой я знаком. Был знаком, — поправился я.

— Похоже, вы были знакомы очень близко.

— В самом деле?

— Еще как.

— Ну и что?

— Ты был влюблен в нее?

— Пожалуй, да. Какое-то время.

— Когда вы виделись в последний раз?

— Три года назад.

— Тем не менее ты по-прежнему зовешь ее во сне.

— Извини, — просто сказал я.

— Ты ее до сих пор любишь? Я задумался. Потом ответил:

— Не знаю.

— Может, тебе надо встретиться с ней и разобраться в своих чувствах?

— Да, — сказал я.

На обратном пути в Порто-Эрколе мы почти все время молчали, занятые своими мыслями. Эвелин, откинувшись в угол машины, сидела с серьезным, сосредоточенным лицом, руки ее неподвижно лежали на коленях.

Пэт, в удаленном от нас на тысячи миль, занесенном снегом Вермонте, незримо пролегла между нами темной тенью, омрачавшей ясное, по-итальянски солнечное утро. Я сказал Эвелин, что должен повидаться с Пэт.

— Чем быстрее, тем лучше, — ответила Эвелин.

Я решил, что позвоню Фабиану и скажу, что лечу в Нью-Йорк.

По приезде мне сказали, что со вчерашнего вечера нас разыскивает Квадрочелли, я попросил соединить меня с ним.

Первое, о чем он с ходу спросил, насладился ли я Римом.

— Более или менее, — протянул я.

— О, вы быстро становитесь пресыщенным, — рассмеялся он, как обычно, веселый и оживленный, ничем не походивший на владельца предприятия, пострадавшего от забастовки и саботажа. — Прекрасное утро, — продолжал он. — Хорошо бы покататься по морю. Сегодня оно тихое и нежное. Съездим на остров Джаннутри. Ну как?

Я спросил стоявшую рядом со мной Эвелин и, получив ее согласие, крикнул в трубку:

— Охотно поедем.

— Вот и прекрасно. Жена приготовит нам еду с собой. Она-то не поедет с нами. Презирает яхты — ей подавай корабли. И, к сожалению, дочки подражают ей. Потому мне всегда приходится искать попутчиков. Вы знаете, где яхт-клуб?

— Да, знаю.

— Сможете быть там через час?

— Как вам угодно.

— Значит, договорились. Захватите с собой свитеры. На море прохладно.

— Кстати, ущерб на вашем предприятии большой?

— Для Италии обычный, — опять рассмеялся он. Прогулка по морю к видневшемуся вдали острову привлекала меня. Не так сама поездка, как то, что мы с Эвелин не будем сидеть с глазу на глаз. Я решил пригласить Квадрочелли с женой пообедать с нами, чтобы уж заполнить весь день.

Эвелин пошла переодеться, а я заказал Нью-Йорк. В ожидании вызова просматривал утреннюю римскую газету «Дейли Америкой» и в разделе новостей прочитал, что Дэвид Лоример переводится в Вашингтон и в его честь устраивается прощальный банкет. Газету я тут же отбросил в сторону, чтобы Эвелин не увидела ее.

— Боже мой, приятель, да вы что? — послышался в трубке голос Фабиана в ответ на мое приветствие. — Да вы знаете, который сейчас час?

— Около двенадцати дня.

— Это в Италии, а здесь шесть утра, — жалобно произнес Фабиан. — Какой воспитанный человек станет будить в такую рань своего друга?

— Простите, но мне хотелось поскорей сообщить вам хорошие новости.

— Какие такие новости? — подозрительно спросил Фабиан.

— Я возвращаюсь в Штаты.

— Что же в этом хорошего?

— Расскажу при встрече. Сугубо личное дело. Скажите, а где мне оставить нашу машину?

— Что за спешка? Почему не подождать моего приезда, чтобы мы спокойно все обсудили?

— Не могу ждать. Все уже взвешено и решено.

— Не может ждать, — вздохнул Фабиан на другом конце провода. — Ладно, Бог с вами. Сможете заехать в Париж? Тогда попросите консьержа отеля на площади Атене, чтобы он сделал мне одолжение и поставил машину к себе в гараж. У меня будут дела в Париже, и я загляну к ним.

Он мог бы выбрать место поближе и поудобней для меня. Такой уж человек был Фабиан, дела у него были повсюду: в Риме, Милане, Ницце, Брюсселе, Женеве, Хельсинки. Но он нарочно выбрал неудобный, не по пути город, чтоб наказать меня. А я был не в настроении спорить с ним.

— Ладно, — согласился я. — В Париже так в Париже.

— Вы разбили мне весь день, понимаете это?

— Впереди у вас еще много светлых дней, — отшутился я.

Приехав в порт и поставив на стоянке машину, я огляделся по сторонам и заметил Квадрочелли. Он стоял на палубе своей небольшой яхты, свертывая кольцом веревку, которой была пришвартована лодка. Большинство других лодок еще стояли на приколе, укрытые на зиму брезентом; на пристани не было ни души.

«Плыви, плыви в безбрежном море», — напевала Эвелин, когда мы шагали к пристани. До этого по дороге она потребовала остановиться у аптеки и зашла туда купить драмамин, средство против морской болезни. Как видно, она с опаской относилась к морским прогулкам.