Из темноты шагнул круглый коротышка в безукоризненно белом облачении. Из-под сутаны торчали тощие, как ноги цапли, лодыжки и такие же тонкие запястья, не вязавшиеся с крупным неуклюжим туловищем.

Первый монах отошел к двери конюшни и, пригнув голову, нырнул внутрь.

Приор, дрожащая краснолицая подушка, балансирующая на ножках-лучинках, откашлялся.

— Теперь здесь приличное заведение. Приор Тьерри умер два года назад, упокой Господь его душу и прости его за то, что он дозволял плотским грехам процветать в этой святой обители. Теперь приор я, и эти стены уже не дают приют женщинам. В монастыре больше не будет разврата, де Базен.

Четыре года назад, до Палестины, тут был причетник, который вел бухгалтерские дела приора Тьерри, — тонконогое существо, тайком шнырявшее по ночам под дверями спален… Раймон протяжно вздохнул.

— Клянусь бородавкой святого Петра…

— Мы не сдаем комнаты тем, кто богохульствует в моем присутствии. А также тем, кто имел обыкновение приводить женщин в свои спальни, не освятив свои отношения браком. Я прекрасно вас помню, Раймон де Базен.

Раймон услышал, как его жена тихо охнула и пошла к своей лошади. Он закрыл глаза, гоня прочь мысли об убийстве. Дьявольщина, какое право имеет этот наглый ухмыляющийся поп разъединять мужа с женой?

Раймон положил руку на плечо Алисы и привлек ее к себе. Медленно шевеля непослушными от ярости губами, он обратился к приору:

— Попросите прощения у моей жены и больше не смейте пятнать ее и моих воинов своим мнением о… о прошлом. Мы возьмем вашу лучшую спальню. Я знаю, где она находится, святой отец. Ваше упрямство не лишит мою жену крова. Или же вы досрочно отправитесь к своему создателю.

Приор испуганно метнулся на непослушных ногах обратно в галерею. Рукой в синих прожилках ухватился за колонну и оглядел двор. Рыцари де Базена сидели, ссутулившись, в седлах, невозмутимые и лишь слегка заинтересованные разговором. С заднего ряда маленькой боевой группы — с того места, где Эрик и Ален держали в поводу вьючных лошадей, — донесся короткий смешок.

Приор поднял свой заплывший салом подбородок.

— На одну ночь, не больше, — сказал он. Раймон молчал, не сводя глаз с попа.

— Две ночи, — выдавил приор, — и учтите: я обо всем доложу королеве Элеаноре.

— Можете сказать ей все, что захотите.

— Эта деревня и этот монастырь находятся под ее защитой. — Разгорячившись, приор оторвался от колонны. — Она не позволит разным необузданным рыцарям обижать ее подданных!

Раймон отвернулся и начал расстегивать подпругу Шайтана.

— Мы все же рискнем, святой отец.

Алиса была потрясена той грубостью, с которой ее муж разговаривал со священником. Она даже забыла перенести шкатулку из своей седельной сумки в спальню, занятую Раймоном.

— Ждите меня здесь, я сейчас приду, — сказал он. — И не смотрите на меня так. Эти монахи не имеют права обвинять…

— Раймон, я не могу здесь оставаться, ведь они не принимают женщин у себя в монастыре. Давайте найдем какую-нибудь гостиницу.

— Здесь нет гостиниц.

— Раймон, я видела две на дороге… Ее муж провел рукой по волосам.

— Черт бы побрал этого жирного придурка попа! Он вышел из спальни и зашагал к конюшням.

Алиса опустилась на скамью перед холодным камином. Она была вдали от родины, в незнакомом монастыре, где на дух не выносят женщин, и в компании мужа-богохульника. Интересно, что же такое творил здесь Раймон со своими женщинами? Чем так рассердил приора? Она вспомнила слова мужа, и сердце ее мучительно сжалось. «Я знаю одну гостиницу, — сказал он, — на краю королевского леса, куда мужчина может привести свою даму…»

Из открытой двери долетел тонкий голосок Уота, который тянул вьючную лошадь во двор конюшни.

Она вздохнула. Раймон так добр! Он сделал ей самый большой подарок, разрешив мальчику поехать с ними. Он понимал, как важно, чтобы в этой долгой утомительной поездке у нее было хотя бы одно знакомое по Морстону лицо.

Наверное, Бог простит богохульные речи и былые плотские грехи человеку, который так печется о счастье своей жены.

А вот убедить приора будет труднее.

Раймон в последний раз закинул на плечо седельную сумку жены и понес шкатулку королевы Элеаноры в спальню, которую вытребовал в монастыре для себя и Алисы. Им осталось спать одну, последнюю ночь, охраняя проклятый ящичек с побрякушками. Завтра его жена впервые ляжет в постель, не отягощенная этим бременем.

И не омраченная раздражением приора. Раймон заставит негодяя попросить у нее прощения, даже если придется схватить попа за потное горло.

Если бы поблизости было другое безопасное место, как этот уединенный монастырь с дюжинами монахов, спящих в соседних зданиях, и широкими коридорами, в которых можно выставить охрану, Раймон увез бы отсюда Алису до того, как ей пришлось услышать слова, породившие у нее мысли о прошлых грехах мужа. Но местные гостиницы были скверными, с тонкими стенами, и туда часто наведывались воры и шпионы. А в стенах Виндзора водились мошенники по-страшнее.

В большом замке и в новых бревенчатых домах, построенных для королевских слуг, Раймон ночевал бы среди писцов, судейских чиновников, солдат и придворных лизоблюдов, которые наводняли дворец короля Ричарда, оставшийся под началом у вдовствующей королевы. Однако в этом путаном гнезде честолюбия водились существа более страшные, чем все те опасности, с которыми Раймон и Алиса столкнулись в своей долгой поездке.

Раймон положил седельные сумки на маленький столик у двери. Гостевые спальни монастыря были холодными и голыми, да и еда, которую предложит им приор, наверняка будет едва съедобной. Но, несмотря на дурной нрав настоятеля, здесь они найдут надежное убежище. А в сравнении с лицемерными улыбками слуг королевы Элеаноры грубые слова приора — всего лишь пустяк, от которого не будет серьезного вреда.

В маленькой спальне было теплее, чем в зале. Закатное солнце, освещавшее теплым малиновым светом сад аббатства, заглядывало в узкие ставни. Вечерний ветерок наполнял комнату яблочным ароматом и запахом свежевскопанной земли.

Алиса сидела у зажженного камина и ворошила угли. Раймон поставил на пол кожаные сумки.

— Приор просил передать вам свои извинения. Она не подняла головы.

— А он не отпустил вам грехи за ваши богохульные речи?

— Нет.

Алис уронила кочергу.

— Раймон, ваша бессмертная душа…

— Не пострадает из-за тех слов, которые я сказал приору. Видит Бог, Алиса, в этом монастыре когда-то перебывало столько женщин…

А может, и сейчас в Виндзоре есть дамы, которым хорошо знакомы и эта спальня, и тело Раймона? Алиса обернулась к мужу:

— Вы приводили своих любовниц в эту комнату? Спали с ними в этой посте…

— О чем вы говорите? Вы что же, собираетесь судить меня за старые грехи? За дела, которые я совершал задолго до нашей свадьбы? — Раймон скрестил руки на груди и привалился плечом к стене. — Хорошо. Что я должен вам сказать? Их возраст? Количество? Цвет волос? — Он встретился с ее взглядом. — Заранее предупреждаю, Алиса, что их имен я вам не назову.

Она вновь опустилась на скамью и закрыла лицо руками.

— Простите меня, милорд, простите…

Он в два шага пересек комнату и встал перед ней на колени.

— Не плачьте, Алиса! Это было два года назад, до Палестины, до того, как мы поженились…

— Вы никогда ни в чем меня не упрекали, — прошептала она, — никогда и ни в чем. Так какое я имею право…

— Не надо говорить о правах. Алиса, мы с вами… — Он встал, поднял жену и обнял ее. — Черт возьми, разве мы не договорились забыть прошлое, когда поженились? Этот тонконогий поп растравил вам душу, и теперь вы плачете. А я не могу выносить ваших слез.

Алиса протяжно вздохнула и утерла щеки рукавом.

— А я больше не могу ходить грязной. Нам принесут ванну или приор это запретил?

Раймон улыбнулся:

— Если вы позволите мне побогохульствовать еще один, последний раз, то я сейчас поговорю со слугами приора.