Взрыв я помню.

Это была высотка, почти небоскреб. Взрыв не разрушил ее полностью, но устроил такой пожар, что все здание сгорело почти целиком меньше, чем за час. Огненные шары расцветали, поднимаясь по этажам, один за другим. Это было похоже на бенгальский огонь.

Пожарным стоило большого труда держать зевак подальше от места происшествия. Наконец это за них сделал нестерпимый жар, накрывший ближайшие окрестности такой мощной волной, что толпа шарахнулась в стороны, а дополнительно прибывшие подразделения пожарных теперь боролись за соседние здания, справедливо опасаясь, что огонь в скором времени перекинется и на них.

Это все, что мне удалось выудить из плавающей в голове мути, когда я пришла в себя на жесткой каталке какого-то лазарета. Почти все мое тело было покрыто ранами и ожогами. Каждое движение причиняло где-нибудь жгучую боль, но серьезных повреждений вроде бы не было. Откинув простыню, я, преодолевая головокружение и шипя сквозь зубы, села, свесив ноги, и огляделась. В помещении было еще несколько передвижных кроватей с раненными людьми, некоторые из которых лежали молча и не двигаясь, а некоторые тихонько стонали и всхлипывали; стояли какие-то приборы, с потолка свисали мониторы.

Я принялась разглядывать себя. Широкая повязка через грудь и живот, трусы и многочисленные пластыри — больше на мне ничего не было. Рядом с моей каталкой на кафельном полу лежала груда тряпья, обожженного, окровавленного и изрезанного чуть не в клочья — видимо, это и была когда-то моя одежда. По уцелевшим кускам такни угадывались джинсы и кожаная куртка.

Я осторожно ощупала лицо. Нос был распухший, почти не дышал и болел в районе переносицы.

Возле моей каталки стоял металлический столик, на котором лежали горкой марлевые тампоны, стоял пузырек, по-видимому, с дезинфицирующим средством и рулончик пластыря.

Я принялась залеплять свои мелкие, но от этого не менее болезненные ранки, ожоги и царапины, отгрызая пластырь зубами. Первым делом залепила широкий и глубокий ровный порез поперек ладони на правой руке. Именно он причинял мне сейчас больше всего неприятностей.

Закончив зализывать раны и почувствовав себя несколько лучше, я обратила внимание на мужчину, лежащего недалеко от меня на соседней каталке. Он тоже, по всей вероятности, только что пришел в себя и пытался, подняв голову и изогнувшись, разглядеть длинную ровную рану, что тянулась по всему боку от подмышки почти до самого солнечного сплетения. Рана была довольно глубокая, края ее постоянно расходились, сочилась кровь.

Мужчина то ли от слабости, то ли от боли, снова обмяк, и его голова со стуком упала обратно на каталку, а рука сползла с края и повисла плетью. Никого из персонала в комнате не было, а из коридора доносился шум, как с вокзала: кто-то кого-то звал, что-то постоянно брякало и гремело. Из открытого окна долетали до меня звуки сирен, шум работающей техники, чей-то голос постоянно зычно отдавал приказы… Наше помещение казалось островком спокойствия.

Я спрыгнула со своего насеста, ощутив горящими босыми ступнями приятную прохладу пола, подошла к своему соседу, стянула края мучившей его раны и залепила пластырем в нескольких местах, чтобы они больше не расходились. Потом подняла за запястье его руку и аккуратно пристроила ее вдоль туловища поверх простыни, которой он был накрыт ниже пояса. Он не двигался и не открывал глаз, и я от нечего делать принялась его разглядывать.

На вид ему можно было дать лет от тридцати до сорока. Был он из тех поджарых мужиков, что делаются чем старше, тем лучше. Его лицо с правильными чертами не портили даже морщинки возле крыльев тонкого прямого носа и хищно изогнутые, сведенные к переносице брови. Голова его была почти наголо острижена, так что судить о его масти можно было только по бровям и по короткой рыжевато-русой бородке. Кожа его была смугла, весь он был мускулист, подтянут и, наверное, привлекателен. Только сейчас он выглядел слегка растерзанным, как будто его кошки драли, весь, как и я, был покрыт царапинами и ожогами, синяками и порезами разной глубины.

Я обратила внимание на один из мониторов над его головой, на котором застыло изображение, похожее на рентгеновский снимок: была показана часть шеи, левой ключицы и плеча. И где-то в мышце над ключицей отчетливо был виден какой-то округлый предмет с четко очерченными краями, напоминающий по форме то ли таблетку, то ли батарейку от часов. Я привстала на цыпочки, чтобы получше его разглядеть. Потом бесцеремонно пощупала то место возле шеи незнакомца, пытаясь найти непонятную штуку под кожей.

Пришла медсестра, держа в руках шприц и набор для штопки живых человеческих тел в маленькой эмалированной ванночке. Увидев результаты моего творчества на боку у пациента, она удивленно подняла брови и взглянула на меня с легкой усмешкой, но промолчала.

Я безразлично пожала плечами и вернулась на свою каталку. Смирно легла, накрылась простыней и, повернув голову, смотрела, как она сначала ввела пациенту в похожую на жгут вену на руке лекарство из шприца, а потом аккуратно отклеила налепленные мной пластыри, обработала края раны йодом, держа тампон зажимом, похожим на ножницы, и ловко наложила швы. Приклеила сверху повязку и так же молча покинула помещение.

Я снова слезла со своего места и приблизилась к мужчине. Он дышал ровно и глубоко, грудь его мерно вздымалась, на шее мощно бился пульс.

Та штука на экране продолжала интриговать меня, я пыталась понять, что это такое и зачем кому-то понадобилось пичкать свое тело подобными штуковинами.

Отлипнув, наконец, от монитора, я вдруг заметила, что мужчина открыл глаза и уже какое-то время изумленно смотрит на меня снизу вверх. Когда я обратила к нему свое лицо, взгляд его приобрел какое-то совершенно дикое выражение.

— Что ты делаешь? — хрипло выговорил он.

— Ничего. Просто смотрю. — Я демонстративно убрала руки за спину.

Он некоторое время молча меня разглядывал, прищурившись. Я спокойно выдержала взгляд его светло-карих глаз. Потом скучающе отвернулась, прошлепала к своей каталке, снова улеглась спиной на прохладную поверхность, накрылась простыней и сложила руки на животе, глядя в потолок. Потом отвернулась спиной к этому странному типу с непонятной штукой над ключицей, подтянула коленки к животу и, почти умудрившись свернуться калачиком на этом предельно узком ложе, заснула.

Когда я проснулась, проспав, по моим ощущениям, всего пару минут, плечо мое затекло и ныло, меня бил озноб, от которого не спасала легкая простыня.

— Очухалась.

Я повернулась на спину и увидела того самого мужчину. Теперь он стоял надо мной, одетый в джинсы и пеструю гавайку, расстегнутую и открывающую плоский мускулистый живот и часть повязки на боку, и усмехался. Я хотела удивиться, где это он так быстро раздобыл одежду, и едва успела подумать, где бы мне тоже достать что-нибудь кроме бинтов и пластырей, но он не дал мне додумать эту мысль, приблизившись совсем уж вплотную и застыв, как мне показалось, в угрожающей позе.

Теперь я смотрела на него снизу вверх и пыталась разгадать причины его странной реакции. Потом я, не помогая себе руками, села, свесив ноги, и прижимая к груди съезжавшую простыню, взглянула ему в лицо.

— У тебя такой вид, как будто ты боишься, что я на тебя брошусь и покусаю.

Его лицо приняло недоверчивое выражение.

Он отогнул полу своей легкомысленной гавайки, заляпанной кровью и с огромной дырой на боку, и продемонстрировал свою повязку:

— А кто, по-твоему, это сделал?

— Медсестра. Я только пластырем заклеила. А она пришла и все зашила.

— Я вообще-то про рану. Ты мне бок распорола.