Он хмыкнул и продолжал напряженно всматриваться в мое лицо, пытаясь распознать издевку в моих словах.

— Нет, не решило бы.

— Почему? — Продолжала допытываться я, тоже остановившись возле него и глядя ему в лицо снизу вверх. — Я же для тебя не представляю ни ценности, ни угрозы. Зачем тебе обуза? Почему тебе было не оставить меня в клинике и не дать кому-то сделать грязную работу за тебя? А ты бы и знать ничего не знал.

Он стиснул зубы и сжал кулаки. Я подумала, что он меня ударит.

— Ты стала моей проблемой давно, сразу же, как только я тебя встретил. Два года назад. И моей самой большой ошибкой. Но теперь-то уж я точно никому не дам тебя убить.

Он развернулся и зашагал дальше по набережной, думая, что я по-прежнему буду следовать за ним.

Я стояла в раздумьях, все больше ощущая вечернюю прохладу надвигающейся осени. Почему я должна идти за этим мало знакомым мне человеком, о котором мне известно только, что его зовут Константин, и что он пытался меня убить? Впрочем, куда идти без него, я тоже не имела понятия.

И я продолжала стоять на набережной, смотря в удаляющуюся спину человека, которого почти не знала, и одного из немногих, кто знал меня.

Он прошагал еще несколько метров своей решительной энергичной походкой, остановился, не слыша шагов за спиной, постоял, опустив голову, затем решительно вернулся за мной, взял меня за руку, взглянув мне в глаза, и крепко сжав мою ладонь своей горячей жесткой рукой, повел прочь.

В опустевшем вагоне электрички было ненамного теплее, чем на улице, и я, скукожившись, разглядывала в потемневшем окне свое отражение, пытаясь найти в нем знакомые черты и вспомнить хоть что-то об этой чужой для меня женщине с тревожными глазами. Мы ехали по моим ощущениям уже несколько часов, я не спрашивала, куда. Механический голос объявлял остановки, которые ни о чем мне не говорили. За стеклом мелькали однообразные пейзажи, которые с каждой минутой становились все темнее, размытее и неразличимее.

Мой спутник дремал напротив меня, прислонившись виском к стеклу. Время от времени он открывал глаза, может быть для того, чтобы понять, где мы в данный момент едем, а может, чтобы убедиться, что я никуда не делась.

Когда к нам подошла контролер и молча уставилась на меня, я непонимающе воззрилась на нее, и она раздраженно потребовала билеты. Я толкнула носком ботинка ногу Константина, и он, вздрогнув, проснулся, полез в карман, достал два смятых билета и протянул женщине, не проронив ни слова. Потом он снова привалился к окну и закрыл глаза.

Когда поезд подъехал к конечной станции, он уже натурально дрых, откинув голову назад и похрапывая на весь вагон, в котором мы остались одни. Я потрясла его за плечо, и он вскинулся, глядя на меня диковатыми глазами.

— Приехали, сказала я. — Конечная станция.

Он встал, потянулся, смачно рыкнув на весь вагон, мотнул мне головой и вышел. К моему удивлению, он даже подал мне руку, чтобы помочь сойти по крутым узким ступеням электрички.

Перрон был абсолютно безлюден и освещался несколькими фонарями, тусклым светом из окошка здания станции и светом из окон вагона, который тут же погас. Как только мы вышли, двери электрички с шипением закрылись за нами.

Все так же молча Костя взял мою руку, пристроил себе на локоть и повел меня в темноту.

Темнота оказалась лесом и немного расступилась, только когда мы отошли от станции с ее тусклым фонарем, и глаза попривыкли к ночи. Мы шли по нахоженной тропе, и я старалась повыше поднимать ноги, чтобы не споткнуться о какой-нибудь выступающий корень. Мой проводник шел уверенно, как будто знал эту тропу или видел в темноте. А я пару раз таки повисла на его руке, оступившись и чуть не подвернув ногу в своих полуботинках на низеньком каблучке. От быстрой ходьбы я немного согрелась и перестала жаться к боку Константина, вбирая в себя крохи его тепла и тут же их теряя.

Когда лес расступился, перед нами предстал дачный поселок за высоким забором. Мы долго шли вдоль него, пока не остановились перед неприметной калиткой. Константин выпустил мою руку, сунул пальцы в щель в заборе и выудил из нее, по всей видимости, ключ. Мне было не разглядеть, да я и не старалась.

Он отпер совершенно неприметный, особенно в темноте, замок на калитке и, согнувшись чуть не вдвое, прошел внутрь.

— Заходи, — позвал он меня оттуда, и я нерешительно прошмыгнула за ним.

Мы оказались на ухоженной садовой дорожке в окружении ароматных поздних цветов. Костя запер за мной калитку, прошел к крыльцу дома, довольно большого и уж слишком видного для такого захудалого поселочка, поднялся, отпер добротную железную дверь, вошел в маленькую прихожую и включил свет, обещающий внутри уют и тепло. Я, уже не дожидаясь приглашения, проскочила вслед за мужчиной. Он запер за мной дверь, вздохнул, как мне показалось, с облегчением, взглянул мне в глаза, ухмыльнулся совершенно негостеприимно, как людоед, заманивший к себе в гости на ужин мальчика-с-пальчик:

— Заходи, не стесняйся. Будь как дома.

Он прошел в комнату, скинул на ходу свою куртку и бросил ее на кресло, стоявшее перед камином на огромной звериной шкуре, что-то довольно увесистое в ней тяжело стукнуло о подлокотник. Плотно задернул шторы на окнах, и только после этого включил в комнате небольшие светильники.

Камин не горел, в доме было почти так же холодно, как и на улице, и я не спешила расставаться со своей тонюсенькой кожанкой. Константин шмякнулся на диван, покрытый пестрым вязаным пледом, похлопал ладонью рядом с собой.

— Не бойся, Женька, — почти весело сказал он мне, — раз уж мы с тобой сразу друг друга не поубивали, думаю, еще покуражимся.

Это оптимистичное заявление никак не способствовало поднятию моего духа, но я прошла, не снимая обуви, присела рядом с ним на диван. Он фамильярно обнял меня за плечи и прижал к себе, задумчиво теребя другой рукой свою бородку.

Я ощутила сквозь тонкую ткань его тепло его бока и застыла в неудобной позе, стараясь хоть немного согреться.

Он очнулся от своих раздумий так же внезапно, как и погрузился в них, вскочил с диванчика, содрал с него плед и, не вытаскивая его из-под меня, накинул мне же на плечи, сам выскочил в прихожую, пошуршал там и вернулся с небольшой охапкой дров. Пока он колдовал возле камина, орудуя невесть откуда взявшимся топориком и откалывая от полешек тонкие щепки, я разглядывала комнату. Ее освещали несколько бра, впрочем, освещали — это сильно сказано. Скорее создавали интимный уютный полумрак. С потолка свисала антикварная люстра, видимо, дававшая больше света.

Дом был бревенчатый. Весь первый этаж занимала гостиная-студия с камином и отгороженной узким высоким столом, похожим на барную стойку, кухней. Посреди комнаты стоял старинный деревянный круглый стол, накрытый бахромчатой скатертью, возле него — стулья с высокими спинками. В проеме между двумя окнами — тоже старинный, темного дерева резной буфет с таинственно поблескивающими мутными стеклами в дверцах. В дальнем углу, куда почти не доставал свет бра, угадывалась деревянная лестница на второй этаж. Я прошлась по дому, заглядывая в темные уголки, обнаружила довольно современный и комфортный санузел с душевой кабиной, поежилась от одной только мысли о душе.

Мужчина уверенно прошел к буфету, достал оттуда бутылку темной жидкости и два небольших бокала. Поставил перед диваном на журнальный столик. Я молча уставилась на квадратную бутылку, покрытую каким-то узором, похожим на чешую. Повернуть ее этикеткой к себе и прочитать название мне было лень, и я, нахохлившись под пледом и начав, наконец, согреваться, следила за дальнейшими передвижениями людоеда, заманившего меня в это мрачное логово.

Константин, впрочем, постепенно принимал вполне человеческое обличье. Распахнув холодильник, задумчиво постоял перед ним, почесывая свой бритый затылок, крякнул «Н-да!», все-таки выудил что-то из его светящихся недр и выложил на «барную» стойку. Потом, мурлыча себе под нос, еще немного повозился, принес и поставил передо мной нарезку копченой колбасы в плоской вакуумной упаковке. Сделав щедрый приглашающий жест руками, уселся рядом со мной на диван, плеснул в бокалы темной ароматной жидкости, всучил мне один.