— Возвращаться нам нельзя, — задумчиво проговорил он и снова сунул в рот травинку.

— Почему? — я не спешила от него отстраняться, больше не опасаясь новых поползновений.

— Я бы на их месте устроил нам засаду. Нахрапом взять тепленькими у них не получилось, они не ожидали, что в этом месте окажется так много народу. И если они отслеживают маячок, то один, скорее всего отправился за ним следом, а второй сейчас сидит в кустах с биноклем и рассматривает все крепости. Если, конечно, он профи, и ему там еще не наваляли.

— Откуда ты знаешь?

Он обернулся ко мне с улыбкой, и я поразилась, что такое, оказывается, тоже возможно: он не ухмылялся, не скалился, а именно улыбался.

— Я не знаю. Я прикидываю самые вероятные варианты. Есть хочешь?

Есть хотелось.

— У нас же ничего нет.

Он решительно поднялся, отряхнулся от песка и гордо выпятил грудь:

— Это же лес, детка! Здесь полно еды! Правда, в основном сырой.

Он снисходительно посматривал на меня свысока, пока я растерянно оглядывалась в поисках еды. Потом хмыкнул, по-деловому подтянул трусы, выудил из рюкзака свой ножичек и ловко вскарабкался по обрыву, цепляясь за корни и стебли колючей травы.

— Никуда не уходи! — сказал он мне напоследок, взглянув вниз с края обрыва. И скрылся.

Я ждала его, как мне казалось, целую вечность. Солнце перемещалось, бросая на меня тень от кустов, и я переползала под его теплые лучи. Я то и дело проверяла, не высохла ли одежда. Увы. Спать нам сегодня предстояло в мокром.

Я не услышала шагов Константина, поэтому когда передо мной шмякнулась увесистая охапка какой-то травы, а следом за ней, словно огромная обезьяна в трусах и туфлях на босу ногу, спрыгнул с обрыва и он сам, я подпрыгнула, как ужаленная, и чуть не заорала. Мужчина был доволен, словно притащил с охоты по меньшей мере тушу мамонта.

Я с недоумением таращилась на зеленую добычу: широкие и длинные зеленые листья, из которых торчали только начавшие коричневеть камыши.

— Мы будем есть это? — я взяла в руки один кустище, попробовала запустить зубы в мягкую коричневую шишку. Рот моментально наполнился пухом, и пока я плевалась, Костя беззвучно ржал, зажав себе рот ладонью.

Я, отплевавшись, вытерла рот:

— Сам жри свои камыши! — и швырнула в него весь пучок.

Он поймал его на лету, одним движением отсек корневище и, выбросив зелень, стал обстругивать, как кочерыжку.

— И это не камыши, а рогоз, — поучительно проговорил он и протянул мне то, что осталось у него в руках.

На вкус эта штука тоже напоминала то ли капустную кочерыжку, то ли топинамбур. То ли сырую картофелину.

— Ничего. Свеженько так, — одобрила я и мигом сгрызла все, что у меня было.

Костя сидел на земле, стругал очередной корень, потом брал следующий и отправлял получившиеся огрызки то себе в рот, то мне.

Листья он сложил под кустом ивы, на котором была развешана наша одежда.

— Я там малинник нашел. Пошли десерт собирать. Ягод полно, — похрустывая последней «кочерыжкой», сказал Костя.

Из вещей, коорые к этому времени успели кое-как высохнуть, на мне были только трусы и лифчик. Я надела ботинки, вынула из рюкзака свою кожанку, накинула на себя и в таком экзотичном виде выразила готовность поглощать десерт.

Костя, снова нацепив на лицо свою фирменную ухмылочку, покивал, оценивая мой внешний вид, и снова, как обезьяна, вскарабкался по обрыву.

У меня получилось не так ловко.

Малинник был метрах в ста от берега. Ягод действительно было много, они были мелкие, сладкие и пахли так, что их можно было найти и с закрытыми глазами. Обирая один кустик за другим, стряхивая с себя паутину и комаров, нещадно расцарапывая голые ноги о кусты, мы набивали рты и поначалу молчали.

Потом, когда зверский голод унялся, и мы клали в рот уже по одной ягодке, я позвала негромко:

— Костя!

Он обернулся, перемазанный малиной, вопросительно дернул головой.

— Мне тут одна мысль покоя не дает.

Он замер, не донеся ягоду до рта, и я продолжила:

— Эта штучка у тебя в плече… Сколько лет она у тебя там сидела?

Он попытался скосить глаза, но ему трудно было увидеть ранку с запекшейся кровью возле самой шеи.

Он пожал плечами и закинул в рот малинку, потянулся за следующей.

— Это еще с тех времен, когда я служил. Нас забрасывали в горы, а потом отслеживали по этим маячкам.

— Это он столько лет работает? Там что, бесконечная батарейка?

— Нет, он вообще без батареек. Это просто какой-то чип. Черт, как же я о нем забыл-то? — он поскреб бороду.

— Выходит, ты забыл, а кто-то не забыл.

Он снова замер, уставился на меня диким взглядом…

— Данные об этом чипе были только у военных. Да и то уже лет пятнадцать как должны были гнить в архиве.

Я покивала, подстегивая его к дальнейшим размышлениям.

Он вылез из кустов, обошел их, добрался до меня, схватил за запястье и решительно поволок. Десерт закончился. Я запихала в рот все, что успела набрать в горсть, и засеменила за ним, обдирая голые ноги о колючие ветки и траву.

Мы спрыгнули с обрыва на берег, и он принялся сдергивать с кустов сохнущие шмотки. Мой джемперок был уже почти сухой, джинсы — влажные в швах и в поясе. Ну да ладно, что ж теперь. Одевшись, он собрал все вещи, снова помог мне взобраться на крутой берег, и мы двинулись вдоль реки.

Темп он снова взял марш-бросковый, видно, вспомнив свою армейскую молодость. Я за ним еле поспевала, но вопросов больше пока не задавала. Мне было не до разговоров, я берегла дыхание, зная, что просить его шагать помедленнее бесполезно.

Подумать только: еще каких-то пару-тройку часов назад он трупом валялся на берегу, дыша перегаром, и вот уже ломится по бездорожью сквозь лес, как молодой лось во время весеннего гона.

Мы шагали так до наступления сумерек. Он совсем не давал мне передышек. Когда я выдыхалась и начинала от него отставать, он возвращался ко мне, брал меня на буксир и тащил за собой.

Я потеряла направление нашего движения. Солнце закатилось за деревья, и я старалась хотя бы запомнить, в какую именно сторону. По моим прикидкам выходило, что идем мы на север. Однако, шагая сквозь лес, трудно придерживаться строго одного направления. По каким-то признакам мой проводник время от времени все же находил правильный вектор, и мы снова возвращались на нужный курс. Какое-то время путь наш лежал вдоль речки, но русло ее было извилисто, и мы то выходили к ее берегу, то снова от него удалялись. Джинсы почти высохли на мне. Во время движения я так разогрелась, что даже сгущающиеся сумерки и накатывающая волнами прохлада не приносили облегчения и свежести.

Я догнала Костю и попросила воды.

Он остановился, достал полторашку, наполненную речной водой, протянул мне. Я жадно выхлебала сколько в меня полезло, пуская две струйки по подбородку, капая водой себе на грудь. Наконец, я напилась и вернула ему баллон, тяжело дыша. Он пил медленно, смакуя каждый глоток, и совсем не казался запыхавшимся, в отличие от меня. Я с завистью смотрела, как он неторопливо опрокидывает бутылку, довольно отдувается, не спеша вытирает капли воды с бороды и усов. Он оценил мое состояние: лицо раскраснелось, волосы растрепались, пыхчу, как паровоз.

— Ладно, — смилостивился он, — привал. Будем искать место для ночлега.

Сунул бутылку с остатками воды в рюкзак и зашагал, не оглядываясь, видимо, уверенный в том, что на последний рывок сил у меня точно хватит.

С ночлегом он, прямо скажем, не заморачивался.

Мы вышли снова к реке, от которой так все это время и не удалялись на большое расстояние; не спускаясь к воде, нашли место под толстой сосной, на возвышении, выковыряли и разбросали по сторонам шишки. Нацепили каждый свою куртку, сунули рюкзаки под головы. Помня о том, какая я мерзлячка, Костя распахнул свою куртку и позвал меня к себе за пазуху, куда я быстренько приползла, прижавшись к его груди и чувствуя его тепло сквозь ткань рубахи. Накрыв меня своей ручищей и позволив спрятать нос в самое теплое место под его курткой, он какое-то время вздрагивал всем телом, засыпая, а потом отрубился и не просыпался даже от моей возни. Везет человеку. Днем выдрыхся, и сейчас спит то ли богатырским сном, то ли сном младенца.