{164}

сердце человеческом имеется вожделение скотоподобное, внесенное в него падением, находящееся в соотношении с вожделением падших духов»^{150}, — поясняет свт. Игнатий. Потому враг, воздействуя извне через страсти, вновь угнетает человека, соизволяющего страстям. Отныне дьявол, по слову Блаженного Диадоха, «огненными стрелами нападает на души, Христа Господа в себе носящие», так как сам уже «не может как прежде гнездиться» в сердце. «Причастие злу, — говорит Григорий Палама, — совершается сложным процессом духовного пленения… Дьявол увлекает нас в этот процесс омрачения и рабствования греху через посылаемые им в наш ум стрелы… В случае отравления нас этими прилогами наш ум подчиняется велениям злого начала», а далее «ум, отступив от Бога, становится или скотоподобным, или демоноподобным и, удалившись от законов естества, вожделеет чуждых ему вещей»^{151}.

Во власти дьявола остается атаковать сердце через ум горящими стрелами помыслов, с тем чтобы устроить внутри страстный пожар. Успех врагом достижим потому, что в наших сердцах накоплено много горючего вещества страстей. Если лукавый помысел не отражен и пронзает сердце, то враг достигает цели — вспыхивает мусор укоренившихся в душе пороков. Так, засылая свои мысленные стрелы — прилоги, враг возбуждает в нас страсти и влечет к дальнейшему падению во грехе. «Бесы ведут брань с нами либо через вещи, — замечает прп. Максим Исповедник, — либо через страстные мысли, относящиеся к этим вещам. Через вещи они ведут брань с теми, кто погружен в мир вещей, а через мысли — с теми, кто удалился от вещей»^{152}. Путь борьбы указывает Апостол: Над всеми же восприимше щит веры, в немже возможете вся стрелы лукавого разжженныя угасити: и шлем спасения восприимите, и меч духовный, иже есть глагол Божий (Еф. 6:16–17).

Всякий грех порождается первичным помыслом, возбуждающим страсти и влекущим затем к совершению зла. Есть два фронта мысленных нападений, но источник всех бед оказывается один — нечистота сердечная. В первом случае помысел возникает из недр нашего сердца, из накопленных в душе дурных навыков. Во втором — вражий помысел приходит извне, но если он не отвергнут, то проникает в то же место — в скопище зла на сердечном дне. Здесь, возбуждаясь, закипает страсть и вновь хотя и по вине врага, но из нашего сердца исходят помышления злая (Мф. 15:19). Именно поэтому человек в любом случае несет полную ответственность за совершенный грех и ему лично вменяется в вину проявление страсти, хотя и спровоцировал его на это бес.

Блаженный Диадох так объясняет злодействие демонов, всевающих в наши сердца помышления злая: «Мы же все их [бесовские помыслы] чувствуем исходящими как бы из сердца, почему некие подумали, что в

{165}

уме нашем вместе пребывают и благодать и грех… Не знают же они, что ум наш, по действу тончайшего некоего чувства и тех злых помыслов, кои влагаются в него злыми духами, делается собственником; так как, по действу плоти, тело, падкое на угождение себе… увлекает душу, по причине срастворения своего с нею; ибо плоть безмерно любит ласкательства прелести. По сей причине и помыслы, всеваемые в душу демонами, кажутся исходящими из сердца; усвояем же мы их себе, когда вожделеваем соуслаждаться ими… Ибо когда кто соуслаждается помыслами, лукавым сатаною в него всеваемыми, и память о них как бы написует в своем сердце, не явно ли, что потом он из собственной своей произращает их мысли»^{153}.

Иными словами, злодейство демонское может иметь успех только при нашем непротивлении. Любой помысел, «подброшенный» бесами, в момент своего появления в уме сам по себе еще бесстрастен и потому безопасен. Он есть проявление мыслительной силы, которая с момента Крещения частично преображена благодатью[60]. Если помысел сразу не отсечен и ум начинает внимать ему, то в процесс включается страстная часть души — привлекаются вожделевательная и раздражительная силы, под действием которых помысел становится страстным. Страстный помысел, как сродный страстной части души, проникает в нижние части сердца и укрепляется там^{154}. Так оскверняется сердце, питаемое страстными помышлениями, и только подвиг трезвения может послужить очищению сердца и исцелению души.

«Между тем, — пишет профессор С.М. Зарин, — чистота души есть первоначальное дарование нашей природы, именно и только она обеспечивает „здоровье души“, составляющее необходимое и обязательное условие достижения созерцательного единения с Богом… Кто еще не победил страстей, не изгнал их из своей природы, тот не может видеть Бога. Страсти суть дверь, заключенная перед лицом чистоты. Если не отворит кто этой двери, то не войдет он в непорочную и чистую область сердца (Исаак Сирин)»^{155}.

Ведя сражения на два фронта, подвижник борется за очищение души оружием молитвенного трезвения. Именем Иисуса он подавляет помыслы, идущие из сердечных низин, и в то же время гасит вражеские стрелы, отсекая прилоги, посылаемые извне. «Мы должны знать, что непрестанно призывать имя Божие есть врачевание, убивающее не только страсти, но самое действие их… Имя Божие, будучи призываемо, убивает все страсти, хотя мы и не знаем, как сие совершается»^{156}, — поучает Варсонофий Великий. Со временем, при невидимой поддержке Всемогущего, совершаются благие перемены: иссякает страстный источник

{166}

зла на дне сердечном, а демонские стрелы угасают налету, не достигая цели. Постепенно обретается блаженная чистота — начальное бесстрастие, и тогда, наконец, благодать, не таясь более, открыто вступает во владение сердцем, и Господь, теперь уже всецело, воцаряется в нем.

Слово о смирении, возглавляя заповеди Евангельских блаженств, многократно и со властью звучит в Писании. Бог гордым противится, смиренным дает благодать (1 Пет. 5:5). Нет ни одного святого, ни одного подвижника или проповедника, который не писал бы, не говорил о том, что такое смирение. Но удивительна та поверхностность, с которой зачастую читаются и слушаются эти слова, та легкость, с которой услышанное исчезает в забвении. Между тем добродетель эта, по единодушному мнению всех православно мыслящих, есть краеугольный камень спасения, начало и конец всякого подвига.

По мысли отцов-подвижников, Сам всемогущий Бог оказывается «бессильным» и ничем «не может» помочь страждущему человеку, пока душа его не смирится. Ибо всякая помощь свыше принесет один только вред душе, не имеющей смиренного разумения. Сам же по себе, без помощи Божией, человек не способен победить ни единой своей страсти, сколько бы ни подвизался, при самом искреннем желании не грешить, при самом напряженном усилии. Нельзя преуспеть в борении вне соучастия Божия, а Бог никогда не дарует благодать тем, кто имеет гордостное мудрование. Таковой, хотя бы и ненавидел терзающие его страсти и сражался с ними, остается пленником гордыни — «родительницы всех страстей».

Весь секрет спасения в смирении, говорят Глинские отцы. Царство Небесное усвояется лишь смиренными. Но требуется очень много труда, чтобы понять это, — нужно постичь меру своей греховности и возжелать только одного — покаяния и помилования^{157}. И напрасны будут сугубые подвиги не обладающего смиренномудрием, — сколько ни истязай себя во бдении и посте, сколько ни усердствуй в молитве, все силы уйдут в пустоту, не увенчавшись Божиими дарами. «Человек, — говорит Паисий Афонский, — может желать духовного преуспеяния: просить у Бога любви, просить молитвы, послушания и всех добродетелей. Однако Бог… не даст нам ничего из них (сколько бы мы ни подвизались), если прежде не смиримся. Когда же имеем единственною целью смирение, тогда Бог все даст даром… Одно только противостоит Божествен