Однажды жена моего брата получает телеграмму, что отец ее умирает, он был сердечником. Она приезжает к нам вся в слезах: «Владыка, папа умирает — обширный инфаркт». Владыка ушел мо

{312}

литься к себе. Прошло минут сорок. Выходит владыка, весь сияющий, говорит: «Бей телеграмму, твой отец жить будет». Она шлет телеграмму, в ответ получает извещение, что папе хорошо, папа выздоровел. Врачи поражены были. Он до сих пор жив.

У одной из навещавших нас матушек был сын. У него на руке образовалась какая-то шишка, и так мешала ему, что он не мог работать, а вырезать нельзя было — выросла прямо на вене. Мать его, гостившая у нас, обратилась за помощью к владыке. Он сразу ничего не обещал, ушел, как всегда, к себе молиться. Эта матушка месяц прожила у нас. Поехала к сыну в Одессу — видит, нет никакого нароста. Сын объясняет: «Мама, с месяц, как все прошло».

А однажды девочка из города Балашова к нам приехала — рак груди. Владыка ее маслицем помазал. Приехала в следующий раз, говорит, что опухоль пропала. А сколько еще подобных случаев было! Но владыка о них не рассказывал, вспоминаю только то, что сама видела.

В 1966 году у моей мамы случился обширный инфаркт, и она как покойница лежала. Ни давление не измерялось, ни температура. Я три месяца за ней ухаживала, сама уколы делала. Климат на Донбассе тяжелый для сердечников, и врачи запретили маме там жить. Был июнь месяц. Жара. Перевозить ее опасно. Но владыка сказал: «Везите, ни одного приступа не будет». И молился. Так на матрасах и привезли ее к нам. Владыка причастил ее, пособоровал. И она встала. И еще год потом прожила. Владыка ее исповедовал часто. Незадолго до смерти постриг в иночество.

Знал владыка отца Мисаила (Томина)[139], который семнадцать лет на Афоне пробыл, он теперь Серафим в схиме. Я летала к нему в Оренбург. Это он забрал к себе митрополита Нестора (Анисимова) после лагеря. После смерти владыки Антония осталось много материала для риз, отец Мисаил все на Афон отвозил. Он сам очень хорошо шил ризы, митры, вышивал, хотя у него нет одного глаза. Когда митрополит Нестор вышел из лагеря, он просил отца Мисаила: «Мисаилушка, найди мне владыку Антония. Это великий старец». Но

{313}

встретиться после лагеря им не пришлось. Уже после смерти митрополита отец Мисаил к нам приезжал, долго они с владыкой беседовали.

Отец Кирилл (Павлов), духовник Лавры, к нам тоже приезжал. Они всю ночь с владыкой говорили. Иногда, когда, мы с владыкой приезжали в Москву, он виделся с отцом Кириллом и с отцом Мисаилом. Встречались они у матушки Серафимы (Зражевской) в домике на Лосиноостровской.

За месяц до смерти владыки мы с ним ездили в Армавир. Нас там очень просили остаться на Пасху. А он: «Нет, насовсем я здесь оставаться не хочу». — «Да нет, не насовсем, после Пасхи домой поедете». И вот домой вернулись — тут он и заболел, а вскоре умер. Не хотел он умирать в Армавире.

Он говорил мне, что должен был еще год назад умереть, но умолил Господа, чтобы побыть еще годик с нами. Говорил: «Если я дольше останусь жить, то буду лежать все время. А ты этого не вынесешь. Людей будет много приезжать…» А год жизни он вымолил. У меня к тому времени нервы уже были на пределе. Я очень устала от людей. Всё на себе ведь, всё на себе. Тогда я уж не смела о продлении жизни владыки молиться, а только чтоб воля Божия исполнилась.

Владыка говорил: «Страданиями нашего поколения отброшены на десятки лет страдания других людей». Он имел в виду новомучеников и исповедников времен революции и коммунистических гонений. Их жертва освободила нас на время от внешних страданий, они как бы взяли их на себя. Они за нас страдали, а нас Господь щадит за пролитую ими кровь. Христианам теперь даны лишь внутренние скорби. От этих скорбей, от всех наших болезней одно лекарство — бороть себя. Поборешь себя, поднимешься на молитву, и Господь даст тебе сил, даст крепость. А пожалеешь себя — враг еще больше насядет, совсем уложит, так что и не встанешь.

Когда перед смертью владыки мы плакали, то он говорил: «Плотяные вы мои! Ну что вы плачете, ведь мы — христиане — люди духа. Люди духа будут жить вместе, потому что Дух не умирает. Всегда будем вместе жить. А там, если удостоюсь Господа видеть, то буду вам помогать. Плотяные мои, как вы можете не верить, что мы люди духа?»

За два дня до смерти у владыки началось невероятное кровотечение. А произошло это вот почему. Один знакомый иеромонах умер в плотском грехе, без покаяния. На старости лет, ему уж под семьдесят было, сошелся с женщиной. А был таким постником. Во весь пост не

{314}

разрешал масла постного кушать. Только в субботу и воскресенье. Худой был — одни кости. Молитвенник какой был, поклоны все клал не переставая. А уловился в блуде. Умирая, он просил женщину, с которой сожительствовал: «Ты за меня покайся». И вот она узнала, что владыка умирает, пришла к нам, плачет: «Матушка, пусти к владыке. Никто меня, кроме него, не разрешит, я должна за другого человека покаяться». Я к владыке. А он: «Как же я ее разрешу, ведь я должен тогда епитимью нести. А как я, больной, умирающий, понесу?» Женщина эта все равно умоляет. И я на коленях стою перед владыкой, тоже за нее упрашиваю.

Когда она ему покаялась, полетела от нас окрыленная, радостная, что грех их прощен, и ему и ей. А владыка мне говорит: «Понимаешь, что произошло? Ведь теперь я душой должен в ад сойти…» И только он мне так сказал — температура за сорок, страшное кровотечение началось, судороги. И изо рта шла кровь, и снизу шла кровь. Мы не понимали, откуда столько крови. Сколько мы меняли ему подушек, простыней, все, что клали, все заливало кровью. Но ни одного стона не было. Только шепчет: «Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже!» И не разрешал делать даже успокоительные уколы. Никаких лекарств не принимал. Болезнь-то у него, конечно, была до этого, но таких страданий, как после той исповеди, не было. Положим на него мокрое полотенце — мгновенно сухое, положим листья капусты — лопаются. Такой жар был. Кровотечение длилось сутки. У меня осталась подушка, на которой он тогда лежал, я не стала ее стирать, так и сплю на ней.

Перед самой смертью владыки был такой момент. Посмотрел он в сторону дверей грозно-грозно, как будто там демон явился. Потом сложил руки, закрыл глаза, и все — тихо отошел ко Господу. Это я сама видела. Я так молилась, чтобы владыка меня к себе забрал, а видите, больше двадцати лет после него живу.

{315}

Мои родители — духовные чада владыки Антония, а сам я впервые увидел владыку, когда мне было одиннадцать лет — в 1963 году. Он приехал к нам в Белоруссию и прожил у нас целую неделю. На Божественную литургию собиралось по сорок — пятьдесят человек. Всю ночь, что меня поразило, владыка исповедовал, а в пять часов начинал службу. Я был мальчиком, но очень хорошо его запомнил. В детстве отец читал нам Жития святых, и когда появился владыка, я увидел ожившего старца из книжек, которые я, затаив дыхание, слушал ребенком.

Запомнилось мне, что владыка был всегда бодрый, всегда с улыбкой, говорил ровным и спокойным голосом. Поразило меня и то, как он совершал проскомидию. Теперь, став священником, я могу оценить это в полной мере. Каждую поданную записочку он внимательно прочитывал и вынимал частицу за каждое имя. Часа три до литургии он совершал проскомидию. Службы у него были очень долгие. Ночами он не спал. Сначала исповедовал, потом — проскомидия и литургия. Во время исповеди, как правило, читали длинное, трехчасовое монашеское правило, по монастырскому Уставу. Не так, как сейчас в храмах, когда совершается примерно треть от Устава. Помимо молитв мы читали все каноны и акафисты к Причащению, я даже сам читал.