После просмотра Сталин не раз заговаривал о «Цирке». Чувствовалась, что картина произвела большое впечатление.

«Цирк» стал для нас с Г.В. чем-то вроде черты, вехи, разделившей наше творчество на два этапа – до «Цирка» и после «Цирка». Г.В. окончательно состоялся как режиссер во время съемок этой картины, достиг полного расцвета своего мастерства. Я тоже успела набраться кинематографического опыта и играла Марион совсем не так, как Анюту[27]. «Цирк» – музыкальная комедия, но главную скрипку, по выражению Г.В., играет музыка. Ставя музыку во главу всего, Г.В. подчиняет ей и сценарий, и актерскую игру. Он называет это «музыкальной драматургией». Кому-то подобный подход может показаться однобоким, а то и вовсе неверным, но я, как человек сведущий, утверждаю, что это есть единственно верный подход. Музыкальная картина должна выстраиваться под музыку, а не под сюжет! Так, и только так, получится хорошее кино, которое зрители будут смотреть с удовольствием! Г.В. придумал вести съемку под готовую фонограмму. Под готовую, окончательную, а не под рабочие, черновые варианты. Ох и намучился он с этими черновыми вариантами во время работы над «Веселыми ребятами». Звук поправить несложно в отличие от изображения. Рано или поздно начинаешь «танцевать» не от фонограммы, а от отснятого материала, пытаясь, насколько возможно, совместить изображение и звук. Впрочем, я увлеклась, подобные тонкости интересны лишь специалистам, а они и так все знают. Г.В. открытый человек. Всеми своими находками и изобретениями он щедро делится с коллегами. Поясняет, рассказывает, раскрывает сущность. Иначе и нельзя, ведь мы – советские люди.

И только специалисты знают, что такое сниматься под готовую фонограмму. Скажу без всякой рисовки, что это очень сложно. Рамки максимально сужены, выйти за них невозможно, от актеров требуется максимальная дисциплина и немалое мастерство. Время и темп заданы, товарищи актеры, извольте соответствовать! Но, с другой стороны, с таким режиссером, как Г.В., который в доступной форме разъясняет каждому актеру его задачу, очень легко и приятно работать. Легко в том смысле, что каждый актер (и не только актер, но и другие участники процесса) четко представляет, что от него требуется. Этим Г.В. выгодно отличается от многих других режиссеров. Однажды мне рассказали, что актриса М. жаловалась на своего мужа, говорила, что вынуждена по ночам выспрашивать (выпрашивать!) у него разъяснения по поводу роли[28]. Г.В., хорошо знающий мужа М. (теперь уже бывшего), выразился так: «Есть режиссеры, а есть дирижеры. Дирижерам кажется, что все делается по мановению их волшебной палочки, без слов». Г.В. – мастер точных высказываний, не в бровь, а в глаз. Так оно и есть, только по мановению волшебной палочки ничего в жизни не делается. В ходе работы над картиной Г.В. оценивает каждый день по количеству пересъемок тех или иных сцен. Ничего не пришлось переснимать – отлично. Что-то пересняли – хорошо. Пересняли не одну-две, а несколько сцен – удовлетворительно. Очень верный подход, государственный. Экономия сил и средств. Я и сама, бывало, шла на определенные жертвы, порой весьма значительные для меня, ради того, чтобы избежать повторной съемки. По поводу повторов, вернее – их отсутствия, Г.В. любит рассказывать одну историю.

Во время съемок «Потемкина»[29] Эйзенштейн хотел снять эпизод, имевший место в действительности. Во время встречи мятежного корабля с эскадрой Черноморского флота был дан устрашающий предупредительный залп из всех корабельных орудий, призывающий сдаться, но «Потемкин», наоборот, поднял красный флаг. Устроить подобный залп эскадры было нелегко. Г.В. получил разрешение у самого Фрунзе[30]. Разрешение было получено с оговоркой – только один залп, не больше. Очень уж дорогое это удовольствие, выстрелить из всех орудий флота. Наступил день съемки. Было условлено, что в нужный момент Эйзенштейн взмахнет белым флагом, который был у него в руке, и прозвучит залп. Но кто-то из посторонних, присутствовавших на съемках (Эйзенштейн в отличие от Г.В. любил работать «на публике», чем больше зрителей, тем лучше ему работалось), спросил, как будет дана команда для залпа. Эйзенштейн сказал как и для наглядности взмахнул флагом. И тут же прозвучал залп. «Такой кадр пропал!» – по сей день сокрушается Г.В., вспоминая этот случай. Не хочу злословить, но случай, на мой взгляд, весьма показательный для Эйзенштейна.

Когда заходил разговор о наших картинах, я, разумеется, рассказывала не только о себе, но и о Г.В. Сталин с интересом слушал и однажды сказал, что он всегда считал Г.В. талантливым режиссером, но только благодаря моим рассказам узнал, насколько он талантлив. Сказаны эти слова были искренне, без малейшей примеси иронии.

Г.В. постоянно находится в рабочем, творческом состоянии. Даже во сне он может увидеть решение того или иного вопроса, а уж наяву-то все, что происходит вокруг, может стать частью, а то и основой для будущей картины. Так, например, замысел «Волги-Волги» родился у него во время поиска актрисы на роль Анюты в «Веселых ребятах» (это было еще до знакомства со мной). Сказали, что где-то под Москвой есть одаренная девушка, трактористка и певунья, звезда местной самодеятельности. Г.В. нашел ее. Девушка и впрямь оказалась талантливой и хотела попробовать свои силы в кино, но вот директор МТС[31] не отпустил ее в Москву. Сказал, пусть лучше работает на тракторе, это важнее. Г.В. расстроился, но задумался на тему бюрократов и самодуров. Тот директор стал прообразом Бывалова[32]. Из одного случая, из одного эпизода родился целый фильм.

Все письма от зрителей я читаю сама. Пусть не сразу, не в тот же день, но читаю. Ни одно, сколько бы их ни было, не остается непрочитанным. А как же иначе? Ведь люди пишут мне. Как я могу оставить их письма без внимания? Отвечаю далеко не на каждое, это правда. Тому много причин. Не каждое письмо требует ответа. Большей частью люди выражают восхищение (или порицание – бывает и такое). Выразили и все, продолжения не требуется. Некоторые дают мне советы. При всей их наивности, они иногда оказываются полезными. Нередко меня критикуют, причем сейчас, почти через тридцать лет после выхода «Веселых ребят», могут указать на те или иные недочеты (недостатки) Анюты. Я люблю, когда меня критикуют, особенно если это делается наедине (письмо – это ведь тот же разговор с глазу на глаз) и деликатным образом. Никто из нас не застрахован от ошибок. Всегда есть над чем задуматься, что исправить. Критика Анюты помогает мне в работе над нынешними моими ролями. Связь со зрителями крайне ценна для меня, очень важна. Среди писем встречаются признания в любви (такие я сразу откладываю в сторону, потому что искренне не понимаю, как можно влюбиться в экранный образ, в самом деле не понимаю), обширные критические разборы (читаю их внимательно, если, конечно, они содержательны), нередко попадаются просьбы. Просьбы я стараюсь выполнить. Если могу чем-то помочь, то обязательно помогу. Но я ведь не всемогуща, и во многом мои возможности не отличаются от возможностей обычного советского человека, что бы там ни думали люди. «Вы такая счастливая, – пишут мне. – Вы все можете». Все? Эх, если бы я могла все… «Все», в полном понимании этого слова, не может ни один человек. Даже Сталин не мог «всего», хотя мог многое, очень многое. Мог больше других, но совсем не «все». Всемогущество – сказочная категория, только в сказках можно найти волшебную палочку или поймать золотую рыбку. Главное, потом не оказаться у разбитого корыта. Ох уж это «разбитое корыто», печальный итог множества стремлений, финал многих надежд!