– Спасибо вам, дорогой вы наш! – Незнакомка схватила руку Г.В. и начала энергично (Г.В. говорит «ожесточенно») трясти ее. – Спасибо вам за все!

Дело было на улице Горького, днем. Вокруг них сразу же собралась небольшая толпа любопытных граждан.

– Товарищи! – обратилась к собравшимся незнакомка. – Давайте все вместе поблагодарим этого человека за его талант, за его труд!

Г.В., тогда еще совершенно не избалованному славой в отличие от Эйзенштейна, было чрезвычайно приятно слышать такие слова.

– Кто это? – спросили из толпы.

– Как?! – ужаснулась незнакомка. – Разве вы не знаете?! Как вам не стыдно?! Это же…

Она выдержала паузу. Г.В. приготовился услышать: «…кинорежиссер Александров, который снял “Веселых ребят”», но вместо этого услышал…

– Композитор Дунаевский! – выкрикнула незнакомка и снова стала трясти руку Г.В.

Г.В. совершенно не похож на Дунаевского. Как можно было их спутать? Сам И.О. смеялся до слез, услышав от Г.В. эту историю. Г.В. рассказывает замечательно, заслушаться можно, да и сама история хороша и в какой-то мере поучительна. Так и просится в басню.

Слава – это и награда, и бремя. Так же, как и дружба. Об этом я тоже сказала Сталину.

– Разве дружба может быть бременем? – удивился Сталин. – Это уже не дружба.

– Я неправильно выразилась, – ответила я. – Надо было сказать «знакомство» или «общение». Есть люди, общение с которыми доставляет радость, но есть и другие…

Для примера рассказала о трех людях из числа знакомых. Начала с Г.А.[38], замечательного балетмейстера и не менее замечательного педагога. Когда я слышу: «Любовь Петровна, как хорошо вы танцуете!», то всегда отвечаю, что это заслуга Г.А. С Г.А. мы дружим до сих пор. Я была ее ученицей, никому тогда еще не известной актрисой, потом ко мне пришла известность, но это ничего не изменило в нашей дружбе. А вот с одной из актрис музыкального театра мне пришлось прекратить знакомство еще в то время, когда снимался «Цирк». Не имея никаких особых талантов и совершенно не отличаясь трудолюбием, она мечтала о кино и одолевала меня просьбами о содействии. «Твой муж режиссер, скажи ему, чтобы дал мне какую-нибудь роль!» – просила, а скорее даже требовала она, и с каждым разом тон ее голоса становился все требовательнее и требовательнее. Что означает «скажи ему»? Как я могу прийти и сказать Г.В.: «В музыкальном театре есть одна ничем не выделяющаяся и ленивая актриса, надо дать ей роль в картине»? Что ответит Г.В.? Скорее всего рассмеется, решив, что я его разыгрываю. Я пыталась объяснить истинное положение вещей, советовала больше работать и т. п., но когда поняла, что голос разума не доходит до человека, вежливо, но строго попросила ее оставить меня в покое. Надо ли упоминать, что теперь она повсюду говорит, что я зазналась, не желаю видеть старых друзей… Друзей! Друзей я рада видеть всегда. В отличие от таких вот людей. Другая актриса действовала тоньше. Вилась вокруг меня, расточая комплименты, и все время говорила о своей любви к кино. Познакомилась с Г.В., который «взял ее на ум», то есть запомнил на всякий случай, что есть такая актриса, которую можно пригласить на роль. Но в «Цирк» не пригласил. Когда она узнала, что мы начали работу над новой картиной, а ее сниматься не позвали, то стала нашим врагом. Стала распускать сплетни, выдумывать какие-то небылицы, короче говоря – исходить злобой. И при этом, встречаясь со мной или с Г.В., делала умильное лицо и сыпала ласковыми словами. Неужели надеялась, что мы не узнаем, что говорила она про нас за глаза?

Сталин слушал меня внимательно, хоть я и говорила долго. Спохватившись, подумала, что Ему все это может быть неинтересно и слушает Он только из вежливости, и поспешно закончила свой рассказ.

О проекте Конституции, который был опубликован в июне, много говорили и писали. Мы с Г.В. прочли проект, обменялись мнениями и сошлись на том, что проект хорош. Его готовила несколько месяцев специальная комиссия, которую возглавлял Сталин. Обсуждался проект и на собраниях.

Я не ожидала, что Сталин поинтересуется моим мнением о проекте, а Он поинтересовался. Причем не просто спросил, хорош ли проект, а начал спрашивать, что называется, «по пунктам». Я впала в замешательство, потому что не была готова к столь строгому экзамену.

– Конституция не катехизис, чтобы учить ее наизусть, – строго сказал Сталин. – Но ознакомиться с ней – обязанность каждого советского человека. Ознакомиться вдумчиво, серьезно…

Слово «советского» Сталин произнес с особым выражением.

Мне было очень стыдно. Вдвойне стыдно. И как советскому человеку, и еще потому, что Сталин всегда интересовался моими ролями, картинами, а я не дала себе труда как следует ознакомиться с важным документом, подготовленным под его руководством. На следующий день я села за стол, положила перед собой обе Конституции, старую и новую, и принялась изучать и сравнивать. Через три дня я могла выступить с докладом о Конституции перед самыми строгими слушателями, так дотошно я во все вникла. Думала, что в одну из наших следующих встреч Сталин спросит меня, исправила ли я свою ошибку, но он больше к этой теме не возвращался до декабря. А в декабре, когда новая Конституция была принята, я приехала к Сталину с шампанским, провозгласила тост за нее и похвалилась (уместно было похвалиться) тем, что исправила свою ошибку. Сталин улыбнулся и спросил, не хочу ли я перейти на работу в ИМЭЛ[39]? Я ответила, что люблю свою профессию и не намерена менять ее. На том дело и закончилось.

Я, по складу своего характера, не склонна к работе с документами. Мне довольно трудно дается изучение законов и пр. Все время приходится возвращаться назад, перечитывать, осмысливать, делать заметки для лучшего запоминания. Но уж если я какой документ изучила, то запоминаю его на всю жизнь. У Г.В. дела обстоят иначе. Он схватывает суть буквально на лету, при беглом чтении, но на память свою особо не полагается, предпочитая всегда иметь под рукой справочный материал – книги, газеты. Архив его огромен и растет с каждым днем.

Все мы любим своих матерей, и Сталин не был исключением. О матери он неизменно вспоминал с теплотой и любовью. Говорил, что она всю жизнь служит для него примером стойкости. Сколько бы невзгод ни выпадало на ее долю, она их стойко переносила и никогда никому не жаловалась.

– Что толку жаловаться? – не раз повторял Сталин. – Чтобы пожалели? А дальше что?

В русской речи Сталина сохранялся грузинский акцент, и оттого «дальше» Он произносил как «далше», без мягкого знака.

– Жалость губительна, потому что она ослабляет человека. Пусть наши враги жалеют сами себя, пусть их кто-нибудь жалеет, а мы в жалости не нуждаемся! Мы, коммунисты, – люди действия!

Меня всегда поражала великая мощь, заключавшаяся в этом невысоком, простом на первый взгляд человеке. На первый взгляд! Только на первый! Но держался Сталин очень просто, без какой-то рисовки. Так, наверное, ведут себя все люди, обладающие внутренней мощью. Однажды мне довелось видеть Керенского[40]. Это был представительный, осанистый мужчина, с правильной речью, правильно поставленным голосом, правильными жестами. Но в нем не чувствовалось никакой силы. Он не мог повести за собой, он не внушал почтения, он был никем. Точнее, не никем, а обычным, ничем не примечательным человеком, волею судьбы вознесенным наверх. Ненадолго вознесенным, надолго такие люди наверху не задерживаются.

Другое дело Сталин. Он был прост в общении, нисколько не рисовался, но все сразу же видели в нем Вождя. Огромная сила исходила от Него, но эта сила не угнетала, не давила, а, наоборот, вдохновляла, окрыляла, побуждала делать что-то хорошее, побуждала к свершениям. То был совершенно особенный человек, человек исключительных дарований, исключительной силы. Такие рождаются редко, раз в сто лет, а то и реже. И при всех своих величайших (не побоюсь этого слова) достоинствах Сталин был исключительно, удивительно скромен. Культ, о котором нынче столько говорят, создавал не Он, а разные подхалимы. Сталину не очень-то нравилось, когда его именем называли города или заводы. «Ну раз народ хочет, так уж и быть», – говорил Он. Культ личности! Личность была, а никакого культа не было! О каком культе может идти речь? Смешно! Если бы люди, которые осуждают Сталина, знали бы Его так, как знаю я, то вместо осуждения они бы Сталиным восхищались.