– Дитя мое, вы больны! Вы не помните, что говорите. Вас надо уложить в постель. Я позову вашего дядю.

– Ах, сэр, к несчастию, это чистейшая правда! – сказала она.

Он пошел за ее дядей, и она не препятствовала ему. В это время д-р Вудфорд, вероятно, совершал свою утреннюю молитву к капелле, на другом конце замка. Она не пошла к нему первому, потому что с самого начала не желала посвящать его в тайну, но теперь она жаждала его поддержки и желала узнать, не сердится ли он на нее.

Вскоре оба старика вернулись, и д-р Вудфорд обратился к ней со словами: «Племянница, ты никак вздумала рассказывать сны?», – но остановился, когда увидал ее серьезное, грустное лицо.

– Сэр, это чистейшая правда. Он обязал меня нарушить молчание лишь в том случае, если кому-нибудь будет грозить опасность.

– Ну, – резко сказал сэр Филипп, – нечего ползать по полу. Вставайте и рассказывайте, что все это значит. Боже милосердный! Сын может приехать сюда каждую минуту.

Анна предпочла бы остаться на коленях, но дядя поднял ее, посадил в кресло и сказал:

– Постарайся успокоиться, передай нам все, что ты знаешь, и почему ты так долго молчала.

– Он совершил это, – старалась она оправдать его, – случайно… он хотел защитить меня от… преследований Перегрина.

– Честное слово, барышня, – воскликнул отец, – вы, кажется, перессорили между собою всех молодых людей.

– Я не думаю, чтобы она была виновата в этом, – сказал доктор. – Она старалась быть осторожной, но вследствие того, что мать…

– Ну, продолжайте, – прервал бедный сэр Филипп; несчастье лишило его способности соблюдать вежливость и выслушивать оправдания. – Как это случилось и где?

Анна продолжала: – Это было в то утро, когда я уезжала в Лондон. Перед поездкой я вышла, чтобы нарвать травы мышьи ушки.

– Мышьи ушки, мышьи ушки! – ворчал сэр Филипп, – ушки, по всей вероятности, только не мышиные.

– Трава эта предназначалась для леди Огльторп.

– Кажется, это средство против коклюша, – сказал дядя. – Я видел письмо и знал…

– Уф, продолжайте, – сказал сэр Филипп, очевидно, убежденный, что было назначено свидание. Немудрено, если происходят несчастья оттого, что молодые девушки предпринимают такие ранние прогулки. Дальше что?

Бедная девушка сделала усилие над собой: – Я увидела Перегрина, и в надежде, что он не заметит меня, вбежала в башню, думая вернуться домой другим путем, не встречаясь с ним, но когда я взглянула из башни вниз, он и м-р Арчфильд уже дрались на шпагах. Я вскрикнула, но они, вероятно, не слыхали меня; я сбежала вниз, но все двери были заперты, и пока я успела выбраться, м-р Арчфильд уже перетащил его к склепу и бросил туда. Он был как безумный и сказал, что дело это должно остаться тайной, потому что иначе он погубит свою мать и жену. Что же мне было делать?

– Это все правда? – спросил сэр Филипп мрачно. – Что же привело их туда обоих?

– М-р Арчфильд должен был принести мне образчик тафты, которую нужно было купить для его жены.

Вероятно, сэр Филипп не забыл, как она сердилась, что это поручение не было исполнено, но это нисколько не смягчило его. – А второй зачем очутился там?

Только еще накануне он ссорился из-за вас с моим племянником Седли?

– Не думаю, чтобы можно было упрекать ее это, – сказал д-р Вудфорд. – Несчастный юноша восставал против женитьбы на мистрис Броунинг и говорил мне и моей сестре, что хотел бы жениться на моей племяннице.

– Но зачем же она убежала от него, как от прокаженного, и заставила глупых юношей драться на дуэли?

– Сэр, я должна сказать вам, – призналась Анна, – что он так упрашивал меня и говорил с таким отчаянием, что я боялась встретиться с ним в таком уединённом месте и в такой ранний час. Я надеялась, что он не увидит меня.

– Уф, – вздохнул сэр Филипп, размышляя о том, сколько бед могла натворить фантазия глупой девчонки.

– Когда же он говорил с тобой таким образом, Анна? – ласково спросил дядя.

– В гостинице, в Портсмуте, – отвечала Анна. – Он пришел, когда вы были с м-ром Стенбери с другими, и требовал, чтобы я вышла за него замуж и бежала с ним во Францию или еще куда-то; во всяком случае, он хотел, чтобы я тайно обвенчалась с ним, чтобы избавить его от женитьбы на м-рис Броунинг. Конечно, я не могла не бояться и не избегать его, но Боже мой, лучше было бы сто раз встретиться с ним, чем навлечь это несчастье на всех нас. Но что же мне делать теперь? Когда мы виделись во Франции, м-р Арчфильд говорил мне, что лучше молчать, пока никого не подозревают, потому что открытие истины причинит слишком много горя, но если подозрение падет на кого-нибудь… – голос ее оборвался.

– Он не мог сказать ничего другого, – простонал сэр Филипп.

– Но что же мне делать теперь?! Что мне делать? – произнесла бедная девушка задыхаясь. – Я должна сказать правду.

– Я и не требую от вас лжесвидетельства, – сказал сэр Филипп резко, и закрывая лицо обеими руками, простонал: – О, сын мой! сын мой!

Видя, что его горе так подавляет бедную Анну, что она едва владеет собой, доктор Вудфорд счел за лучшее увести ее из комнаты, обещая вернуться к ней.

Она могла только тихо плакать, лежа на своей постели в полном изнеможении. Своим гневом сэр Филипп переполнил чашу ее страданий, он обвинил ее во всем и возбудил в ней горькое чувство обиды; но через мгновение она уже сознавала, как жестоко упрекать старика, убитого горем, и оплакивала свой эгоизм.

Она не в состоянии была сойти вниз к завтраку; она чувствовала тяжесть во всем теле, и каждое движение обнаруживало слабость и боль; кроме того, она думала, что бедному старику тяжело видеть ее при этих обстоятельствах. Мучительно было для нее слышать, как маленький Филипп бегал по всему дому; когда он пришел к ней прочесть свои молитвы, она послала его сказать, что не придет к завтраку, так как чувствует себя не совсем здоровой и что ей ничего не нужно, кроме покоя.

Мальчик высказывал ей большое сочувствие и растрогал ее до слез, спрашивая, что с ней – такая ли подагра, как у дедушки, или ревматизм, как V бабушки, ласкаясь к ней, называя ее своей мамой Нан и рассказывая ей про свой салат в саду, выращенный им для папа, чтобы он мог попробовать его в день своего приезда.

Через некоторое время д-р Вудфорд постучался в ее дверь.

Он имел продолжительный разговор с сэром Филиппом, который был теперь несколько спокойнее и не так сердился на бедную девушку, действительную виновницу всего происшедшего, но виновницу невольную. Он старался доказать ему, что ее утренняя прогулка не имела никакого отношения к которому-нибудь из молодых людей, и надеялся, что сэр Филипп поверит этому после некоторого размышления. Он напомнил ему, что его сын, оплакивая свою жену, часто обнаруживал угрызения совести и очень обрадовался, когда решено было уехать куда-нибудь; он напомнил ему и то, что Чарльз сильно не любил Перегрина и питал к нему злобу за то расположение, которое жена его выказывала ему; тогда как любезности Перегрина, может быть, были рассчитаны именно на то, чтобы раздражать молодого супруга.

Действительно, это несчастное дело было злополучной случайностью, и если бы оно тогда же обнаружилось, на него так и посмотрели бы.

Ошибка состояла в том, что его скрыли, но обвинить за это кого-нибудь из вас невозможно.

– О, не думайте об этом, дорогой дядя? – Скажите мне только: должен ли он, должен ли Чарльз пострадать, чтобы спасти этого человека? Вы знаете, что в мыслях он был убийцей! Я знаю, правосудие должно совершиться. Но. Боже, как это тяжело!

– Правосудие должно совершиться, и ничего кроме истины не должно быть сказано, чего бы это ни стоило. Никто не знает этого лучше нашего Покровителя, – сказал доктор, – но, мое дорогое дитя, ты вовсе не обязана, как ты, кажется, воображаешь, доносить на молодого человека, разве только не будет другого способа спасти его двоюродного брата. Зная так мало об этом деле, мне, вместе с другими, казалось на следствии, что против Седли слишком недостаточно улик, что бы обвинить его; если же он будет оправдан, все останется по-старому.