— Очень мило с вашей стороны предлагать подобные кандидатуры для согласования — ведь что вы, что Хашеп в этом вопросе безобразно пристрастны! — вознегодовал брат Аркадиус.

— Не могли бы вы объяснить, в чем вы видите лично мое пристрастное отношение?

— Не притворяйтесь наивным и несведущим, вы поощряли губительную страсть господина наместника!

— Заткнулись все! — рявкнул Харган, все-таки не усидев на месте.

Повиновение было полным и безоговорочным — что бы ни думали братья касательно вменяемости наместника, его разгневанное рычание и пылающие яростью глаза не располагали к высказыванию подобных мыслей вслух.

— А теперь слушайте, что я скажу. Шеллар, переведи для левой половины. Вы тут все за последние пару недель окончательно потеряли и совесть, и стыд, и даже страх. Вы забыли о почтении и повиновении. Вы забыли, дери вас лишайный грак, кто здесь хозяин. Ты! — Харган ткнул пальцем в одного из братьев, чью ухмыляющуюся физиономию хорошо запомнил сегодня утром, и вокруг того мгновенно образовалось пустое пространство — так резво шарахнулись от него стоявшие рядом. — Не помню, как тебя зовут и кто ты такой, но ты посмел надо мной смеяться!

Комок огня сам сорвался с кончиков пальцев, едва Харган успел вскинуть руку. Братья в панике ринулись прочь от вспыхнувшего товарища, который с воплями катался по полу, то ли пытаясь сбить пламя, то ли обезумев от боли.

На лицах святых отцов впервые за долгое время появилось выражение должного трепета — ни стыда, ни совести у них отродясь не водилось, а вот страх вспомнился быстро.

— Кто-нибудь, принесите воды, — недовольно произнес у него за спиной непрошибаемый советник, который если и чувствовал когда-либо страх, то об этом все равно никто не мог догадаться. — Сейчас он подпалит ковер, и мы получим полномасштабный пожар.

— Брат Лю, погаси, — скомандовал Харган. Даже если этот весельчак еще жив, долго он все равно не протянет. — А все прочие могут продолжать пялиться, но при этом слушать меня внимательно. Что бы ни думал себе брат Аркадиус и что бы он вам ни нашептывал, я здесь по-прежнему правая рука Повелителя, я уста Его и уши Его, и моя воля — Его воля, и будет так до тех пор, пока Он не скажет иначе.

Он сделал паузу, дабы осознали, вдумались и переварили впечатление, и продолжил.

— Мои отношения с моими женщинами — это мои личные дела, и никто из вас не имеет права совать в них свой озабоченный нос. Послезавтра нимфа будет доставлена Повелителю, потому что такова его воля, и если кто-то посмеет сомневаться, что я ее выполню, то сильно о своих мерзких мыслишках пожалеет. Но эти две ночи, две последние оставшиеся ночи — мои. Я запрещаю соваться в эту комнату членам ордена, божьему воинству, охране, прислуге, лично советнику — всем. Что касается тебя, брат Аркадиус, то расположение и забота Повелителя — не причина для непомерной гордыни, которую я в тебе наблюдаю. Я непременно доложу ему о разговорчиках, которые ты ведешь за моей спиной, едва почувствовав безнаказанность. Пусть он решает, как с тобой быть. И еще подумай над тем, что смещение тебя с должности, над которым я как раз размышляю, не принесет тебе никакого вреда, а одну сплошную пользу. А теперь все вон отсюда, и чтоб через час в малом зале заседаний меня ждали все представители регионов.

Харган тяжело опустился на мягкое бархатное сиденье, садиться на которое было так же больно, как и на жесткий стул. На душе было мерзко и пусто, и опять, как во сне, хотелось плакать.

Бело-голубые рясы, песочно-зеленые мундиры и черные куртки толпились в дверях разноцветной шевелящейся массой, торопясь скорее покинуть опасное место, пока еще кого не подожгли. Противно и чересчур интенсивно для чувствительного нюха демона воняло паленым.

— Пойдем отсюда, — не оборачиваясь, бросил Харган. Ему не нужно было ни оборачиваться, ни высматривать в толпе торчащую надо всеми голову, чтобы знать, что советник стоит сейчас за его левым плечом и никуда убегать не собирается. — Сейчас уборщики наползут…

— Разумно, — согласился Шеллар. — Только давайте отойдем, было бы не совсем уместно захватить с собой трон.

Харгану было начхать на подобные мелочи, но он все же встал и отошел на пару шагов, чтобы не затевать бесполезное и никому не нужное обсуждение.

— Не сочтите за лесть, — сообщил советник, как только они оказались в уютных звукоизолированных покоях, — но сегодня вы были великолепны. Конечно, огненные заклинания в помещении не совсем уместны, но в остальном безупречно. Вам все-таки удалось справиться?

Харган сорвал плащ и рухнул лицом вниз на постель, как был, в сапогах и парадном одеянии. Гнев его прошел так же быстро, как и вспыхнул, а врать и притворяться не было сил. Да и бесполезно играть в героя с советником — все равно поймет…

— Я все это очень красиво там сказал… — глухо простонал он в подушку. — Но на самом деле… когда настанет это проклятое послезавтра… Я не смогу-у-у-у!..

И завыл — жутко, безнадежно, нечеловечески, выбрасывая в безумном вое всю ярость крылатых предков, которая раздирала его изнутри и которой не было иного выхода.

Личные апартаменты первосвященника мало походили на келью смиренного аскета, отринувшего мирские блага и посвятившего свою жизнь великому служению. Ни огромная кровать с золочеными украшениями и парчовыми покрывалами, ни мраморная ванна, ни серебряная посуда с деликатесами и дорогими винами не вязались с традиционными добродетелями воздержания и нестяжания. Впрочем, если совсем честно, блюсти эти добродетели требовалось лишь на начальном этапе карьеры в ордене, и даже тогда они оставались третьестепенными по отношению к главным — лояльности и покорности. От верховных иерархов скромного существования уже никто не требовал, и если некоторые и продолжали довольствоваться малым, достигнув вершин, то исключительно из личных убеждений.

Брат Аркадиус поправил сползающую простыню, в которую кутался после ванны, и залпом опрокинул изрядную чашу вина, крайне необходимого после пережитых потрясений минувшего дня.

— Нижайше благодарю за совет, драгоценный брат Чань, — ядовито произнес он, отдышавшись. — Он едва не стоил мне жизни.

Глава департамента даже не потрудился изобразить на своем непроницаемом лице видимость раскаяния.

— В мои рекомендации не входили драка с пришельцами и изложение порочащих наместника соображений в его присутствии.

— Так вы уже знаете?

— Разумеется, мне уже доложили. Поэтому не надо перекладывать на меня ответственность за оплошности ваших подчиненных и досадные случайности. Я лишь просил вас произвести определенные действия и понаблюдать за реакцией на них брата Шеллара. Доводить же эти действия до логического конца от вас не требовалось. Это не было целью.

— Ах вот как. — Любой другой позволивший себе подобные непочтительные речи давно пожалел бы об этом, но учитывая влияние и могущество главы департамента, с его дерзостью приходилось мириться. — Значит, целью была именно реакция советника и ничего более?

— Я сообщил об этом без всяких иносказаний. Я просил вас попытаться перепрятать нимфу и посмотреть, как отреагирует Шеллар. Но вовсе не просил действительно ее перепрятывать. Точно так же я просил завести с советником разговор и послушать, что он ответит, а не добиваться успеха в его переубеждении.

— Тогда вы, наверное, уже знаете о его реакции на обе мои попытки. Раз уж вам так резво обо всем докладывают. — Уязвленный брат Аркадиус, которого изящно и недоказуемо обозвали дураком, не сдержал раздражения.

— Да, благодарю вас, — невозмутимо отозвался брат Чань.

— В следующий раз поручайте подобные рискованные задания своим подчиненным. Иначе у меня может сложиться впечатление, что вы активно стремитесь освободить место первосвященника для дальнейшей борьбы за него.

На малоподвижном лице главы департамента отразилось что-то вроде легкой досады.

— Кажется, я должен объясниться, ибо мне кажется, между нами имеет место некоторое недопонимание. Я не имею никаких личных интересов в борьбе за первенство, мне нравится моя работа, и меня устраивает моя должность, на которой я могу принести ордену максимальную пользу. Моя личная просьба была обусловлена лишь тем, что никому из подчиненных я не мог доверить эту задачу.