— Я могу целовать тебя, где мне заблагорассудится, — он позволяет мне сползти по двери и отходит на шаг, оставляя меня раздосадованной неожиданным расстоянием между нами.

Так что я уничтожаю его, обнимаю его талию, носом зарываясь в ткань его футболки.

— Давай просто получим свое.

— Мы здесь, чтобы хорошенько поработать, — он говорит с толикой веселья в голосе, сжимает мои запястья у себя за спиной и отрывает меня от себя.

— Так много всего я могла бы сказать на это, — рычу я.

— Моя сладкая девочка выпускает свои дерзкие коготки? — его брови изгибаются, он хватается за край своей футболки и медленно начинает тянуть ее вверх по своей фигуре, один за другим обнажая свои кубики, пока я не слепну от восхищения.

— Ты как ребенок, — обвиняю его, слегка прищурив глаза. — Зачем тебе это?

— Что?

— Это, — машу рукой вверх и вниз, очерчивая контуры его торса, его непослушная прядка падает на лоб. — Надень обратно свою футболку.

— Но мне будет жарко.

— Я не смогу сосредоточиться, Миллер, — потребность поколотить грушу с песком очень быстро вернулась, но это раздражение уже другого рода. Мой педантичный, зацикленный Миллер Харт ведет свою игру, и пусть очень мило видеть его таким расслабленным, тактика раздражает меня до чертиков.

— Не повезло, — он складывает футболку и аккуратно убирает ее в сторону, а потом, беря меня за руку, подводит к огромному мату, над которым качается набитая песком груша, подвешенная к металлической балке. — С твоей концентрацией все будет в порядке, доверься мне. — Глядя вниз на мои ноги, он хмурится. — Что ты обула?

Следую за его взглядом и шевелю пальцами в конверсах, замечая, что сам он босиком. Даже его ноги и пальцы на ногах совершенны.

— Обувь.

— Снимай, — командует он, окончательно выходя из себя.

— Зачем?

— Ты будешь босиком. Эти штуки не помогут, — он одаривает их взглядом, полным отвращения и повторяет свой приказ. — Снимай.

Начинаю шипеть себе под нос, скидывая их, так что теперь я стою босая, с Миллером на пару.

— Ты не наденешь свою футболку? — босые ноги, голый торс. Это будет пыткой.

— Нет, — он отходит к скамейке, вытаскивает из кармана свой айфон, а потом наклоняется, бросая его на сиденье. Целая вечность проходит, прежде чем он заявляет: «Идеально». Просторный зал заполняют звуки «Rabbit Heart» в исполнении Florence + The Machine.

Удивленно наклоняю голову, когда Миллер с решительным выражением лица возвращается ко мне, и я позволяю ему поставить меня туда, куда он хочет. Мысленно ругаю его идеальный зад и стараюсь не давать своим глазам слишком много пялиться. Невозможно.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, когда вижу, как он, взяв длинную бинтовую ткань, разглаживает ее между пальцами и так же аккуратно ее складывает.

— Спарринг, — он берет мою руку и начинает осторожно ее бинтовать, пока я, хмурясь, смотрю в его сосредоточенное лицо. — Ты нападаешь.

— Что? — в ужасе быстро выдергиваю руку. — Я не хочу бить тебя.

— Нет, хочешь, — он почти смеется, снова беря мою руку и продолжая ее бинтовать.

— Нет, не хочу, — утверждаю, и мне совсем не смешно. — Я не хочу делать тебе больно.

— Ты не можешь сделать мне больно, Оливия, — он отпускает мою руку и берет вторую. — Нет, ты можешь, но только не кулаками.

— О чем ты?

— Я о том, — он вздыхает, как будто мне уже должно быть это известно, и не отрывается от своего занятия. — Что физическую боль ты можешь причинить только моему сердцу.

Мое замешательство тут же перерастает в удовлетворение.

— Но оно очень быстро оправляется.

— Только не та его часть, где есть ты, — он бросает на меня мимолетный взгляд синих глаз. — Но ты уже знаешь об этом, так ведь?

Прячу довольную улыбку, сгибая забинтованные руки в кулаки:

— У меня жесткий удар, — напоминаю ему, правильно это или нет. Мне не особо нравятся напоминания о той ночи, но его самоуверенность просто бесит. Я неплохо поколотила грушу в тот раз. Хорошенько тогда поработала, и сейчас просто руки чешутся, как хочу доказать это.

— Согласен, — говорит он с тенью сарказма, снимает с крючка перчатки и надевает их мне на руки.

— Для чего перебинтовывать под перчатки?

— По большей части, для поддержки, ну и чтобы не разбить костяшки пальцев.

Жар подступает к моим щекам, я и правда любитель.

— Ладно.

— Готово, — он кулаками ударяет по верхней части перчаток, так что мои руки резко опускаются. — Сопротивление, Оливия.

— Ты отвлек меня!

— Всегда будь начеку. Это правило номер один.

— Я всегда начеку там, где твои руки.

Он ударяет по верхней части перчаток снова, толкая их вниз… снова. А потом он усмехается:

— В самом деле?

— Принято, — бормочу, безуспешно пытаясь убрать с лица выбившуюся прядь волос: ничего не выходит.

— Вот. Давай я.

Позволяю ему заправить непослушные волосы мне за ухо, изо всех сил сопротивляясь желанию щекой прижаться к его ладони… или посмотреть на его пресс… или вдохнуть его аромат… или…

— Продолжим? — отталкиваю его, руки в перчатках прижимаю к подбородку, я готова бороться.

— Как пожелаешь, — он самоуверен.

— Так ты хочешь, чтобы я тебе врезала?

— Имеешь в виду, ударила?

— Вырубила.

Его лицо светится весельем.

— Ты меня не вырубишь меня, Оливия.

— Могла бы, — теперь я говорю самоуверенно, в глубине души понимаю, что пожалею об этом.

— Люблю твою дерзость, — произносит он, качая головой. — Используй свой лучший удар.

— Как пожелаешь, — быстро заношу руку назад и выбрасываю ее вперед, целясь точно ему в челюсть, но он бесшумно отклоняется, отчего сила удара уносит меня вперед. Прежде чем я понимаю, что происходит, я уже прижимаюсь спиной к его груди.

— Хорошая попытка, сладкая девочка, — он кусает меня за мочку уха и пахом трется о мою поясницу, с моих губ срывается вздох — смесь удивления и желания. Прижимаюсь к нему, абсолютно дезориентированная, а потом разворачиваюсь, вырываясь из его уверенной хватки. — В следующий раз повезет.

От его наглого поведения меня переполняет раздражение, и я снова нападаю, надеясь застать его врасплох, и… терплю неудачу.

— Ой! — кричу, поняв, что прижата к его крепкому торсу, его пах толкается в меня, а щека касается моей щеки.

— Милая, — его дыхание щекочет мне ухо, я зажмуриваюсь, ища остатки самообладания, которое мне необходимо для того, чтобы с ним сразиться. — Тобой управляет отчаяние. Плохой стимул.

Стимул?

— О чем ты? — выдыхаю я.

Отпуская, он возвращает меня на исходную позицию и подносит мои кулаки к моему лицу.

— Отчаяние заставит тебя потерять контроль. Всегда сохраняй контроль.

От его заявления мои глаза распахиваются. Не помню, чтобы видела хоть толику контроля, пока свистели кулаки Миллера. Подвергаюсь мимолетному взгляду, который омрачил его лицо: он тоже только что об этом подумал.

— Ты не помогаешь, — говорит он тихо, вытягивая руки по сторонам. — Еще раз.

Обдумывая его слова, я пытаюсь подумать о чем-то спокойном и призвать внутренний контроль, но он очень глубоко и, прежде чем успеваю найти его, руки сами импульсивно летят вперед, добиваясь не более чем паники, физической и эмоциональной.

— Проклятье! — ругаюсь, подталкивая назад свою пятую точку, когда чувствую, как он бедрами снова ко мне прижимается. В этом тоже нет ничего подконтрольного, тело само реагирует на контакт с ним. — Я смогу это сделать! — кричу, злясь, вырываюсь из его рук прежде, чем поддамся искушению и развернусь, срывая с него шорты. — Дай мне минутку. — Сделав несколько глубоких успокаивающих вдохов, поднимаю кулаки к лицу и смотрю Миллеру в глаза. Он глядит на меня задумчиво. — Что? — спрашиваю резко.

— Просто думаю, как мило ты смотришься в боксерских перчатках, вся потная и озлобленная.

— Я не злюсь.

— Готов поклясться в обратном, — он невозмутим, ноги на ширине плеч. — По твоей команде.