— Я люблю вас до мозга ваших пьяных костей, Миллер Харт.

— Мои пьяные кости глубоко вами очарованы, Оливия Тейлор. — Он терзает мой рот несколько блаженных секунд, а потом осторожно отстраняет меня от стены. — Я ведь не сделал тебе больно? — Его милое лицо омрачено настоящим беспокойством, пытливый взгляд блуждает по моему мокрому лицу.

Поспешно его переубеждаю:

— Ты был совершенным джентльменом.

Он не временит с улыбкой.

— Что?

— Просто подумал о том, как мило ты смотришься в моем душе.

— По-твоему, я везде смотрюсь мило.

— Лучше всего в моей постели. Сможешь стоять?

Киваю и опускаю ноги, только мысли начинают разворачиваться совсем в другую сторону. Руками прижимаюсь к его груди, и они начинают скользить вниз по его телу, я же неотрывно смотрю на него, а он наблюдает за мной. Хочу попробовать его на вкус, только моя тактика соблазнения прервана, он хватает меня за руки и снова прижимает к своим губам.

— Я собираюсь ощутить твой вкус, — шепчет он тихо, дразня меня своими губами. Мои дурацкие мысли разбегаются по всему душу. — А на вкус ты бесподобна.

Поскольку стена меня больше не поддерживает, он рукой накрывает мою шею, по большей части помогая. А потом он осторожно ведет меня к выходу из душа, избавляясь от презерватива.

— Мне надо помыть голову.

Он только подталкивает меня вперед, не беспокоясь о моих заботах.

— Мы сделаем это утром.

— Но волосы будут выглядеть так, как будто я сунула пальцы в розетку. — Они и так непослушные с достаточным количеством кондиционера… напоминание. — У тебя тоже непослушные волосы.

— Значит, мы оба будем как после взрыва на макаронной фабрике. — Он выбрасывает презерватив и медленно вытирает меня полотенцем, лишь затем приступает к себе.

— Как твоя голова?

Он ласково меня подталкивает в спальню.

— Жива и здорова, — бормочет он, и я смеюсь, чем заслуживаю его хмурый взгляд, как раз когда мы подходим к кровати. — Поделись, пожалуйста, что тебя так рассмешило?

— Ты! — Что же еще.

— Что я?

— Ты говоришь, что жив и здоров, когда обратное очевидно. Головная боль?

— Первые признаки, да, — сдается он, обидевшись, отпускает меня и вместо этого сжимает руками голову.

Улыбаюсь и начинаю убирать все эти потрясающие подушки с его постели, складывая их в дизайнерский сундук для вещей. А потом откидываю одеяла.

— Забирайся. — Жадным взглядом пробегаю от его глаз вниз совершенству его подтянутой фигуры и к идеальным ногам. Они начинают шагать ко мне по ковру, от чего я взглядом снова пробегаю вверх по его телу и останавливаюсь на синих глазах, как раз когда он ко мне подходит.

— Пожалуйста, — шепчу я.

— Пожалуйста, что?

Я забыла, о чем просила. Копаюсь в пустой голове под пристальным, понимающим взглядом синих глаз и ничего не нахожу.

— Не помню, — признаюсь я.

В ответ ослепительная, белозубая улыбка.

— Кажется, моя сладкая девочка давала мне распоряжение ложиться в постель.

Надуваю губы:

— Я не давала распоряжений.

— Готов поклясться в обратном, — подтрунивает он. — Мне это вполне нравится. После вас. — Он взмахом руки указывает на постель, манеры джентльмена берут верх.

— Я должна позвонить Нан.

Его улыбка тут же исчезает. Ненавижу то, что могу вызвать такие редкие улыбки и также быстро их стереть. В результате, их как будто и не было, и возможно, уже никогда не будет. Он долгое время раздумывает, стараясь не отводить от меня глаза. Ему стыдно.

— Не могла бы ты узнать, будет ли она дома завтра утром?

Киваю в ответ:

— Ложись. Вернусь, как только ее успокою.

Он забирается под одеяло и устраивается на боку, спиной ко мне. Я не должна сочувствовать ему, но его раскаяние ощутимо так же, как и моя надежда на то, что бабушка сможет принять его, я точно знаю, искренние извинения.

Найдя свой топ, надеваю его и иду на поиски сумки, вытаскиваю оттуда телефон и вижу от нее уже бесчисленное количество пропущенных звонков. Чувство вины растет, и я, не мешкая, ей перезваниваю.

— Оливия! Черт тебя подери, девочка!

— Нан, — выдыхаю я, голой задницей опускаясь на стул. Закрываю глаза и мысленно готовлюсь к лекции, которая обязательно сейчас начнется.

— Ты в порядке? — спрашивает она ласково.

Открываю в шоке глаза:

— Да, — слово медленно соскальзывает с языка, меня одолевает чувство неуверенности. Здесь должно быть что-то еще.

— С Миллером все хорошо?

Этот вопрос еще больше шокирует меня, и я начинаю нервно ерзать на стуле.

— Он в порядке.

— Я рада.

— Я тоже, — это все, что я, думается, могу сказать. Никаких лекций? Назойливых вопросов? Требований бежать отсюда? Слышу ее задумчивые вдохи на линии, затянувшаяся, пустая тишина невысказанных слов тянется между нами.

— Оливия?

— Я здесь.

— Милая, те слова, что ты прошептала Грегори...

Я с трудом сглатываю. Я знала, что она слышала, но надеялась на обратное. Нет ничего нового в удивительном слухе моей бабушки. Промычав в знак понимания, я прислоняюсь к спине стула и прижимаю ладонь ко лбу, готовясь унять головную боль, которая точно последует. Уже чувствуется легкое постукивание в висках, только при мысли об объяснении тех слов.

— Что насчет них?

— Ты права.

Опускаю руку и смотрю перед собой, ни на что конкретно, на смену растущей головной боли приходит смятение.

— Я права?

— Да, — вздыхает она. — Я уже говорила тебе, мы не выбираем тех, в кого влюбляемся. Влюбленность — нечто особенное. Держаться за такую любовь, несмотря на обстоятельства, которые могли бы ее разрушить, еще более особенно. Я надеюсь, Миллер понимает, как ему повезло в том, что у него есть ты, моя дорогая девочка.

Нижняя губа начинает дрожать, слова, которые я хотела бы сказать в ответ, застревают в горле — самые важные слова «Спасибо тебе». Спасибо за то, что поддерживаешь меня — поддерживаешь нас, когда кажется, будто весь Лондон поставил себе цель сломать то, что у нас есть. Спасибо за то, что принимаешь Миллера. Спасибо за то, что понимаешь, даже если не знаешь все правды. Грегори понимает, что это с ней сделает.

— Я люблю тебя, бабушка. — Тяжело сглатываю после своих слов, слезинки, собравшиеся в уголках глаз, теперь скатываются по щекам.

— Я тоже люблю тебя, милая, — ее слова четкие и сильные, хоть и пропитаны эмоциями. — Ты сегодня останешься с Миллером?

Киваю и шмыгаю носом, просто выдохнув «да» в ответ.

— Ладно. Крепких снов.

Я улыбаюсь сквозь слезы и, пользуясь ее любящим голосом и словами, собираюсь с силами и говорю:

— Не позволю волкам кусаться.

Она улыбается, вспоминая вместе со мной одну из любимых дедушкиных присказок.

— Забирайся на яблони и груши, — говорит она, напоминая мне об еще одной.

— Миллер живет в квартире, здесь нет лестниц в спальню.

— Ох, ладно, — она замолкает на какое-то время. — Ты устала.

— Измотана, — подтверждаю со смехом. — Пойду в постель прямо сейчас.

— Хорошо. Приятной ночи.

— И тебе, Нан. — Улыбаюсь, вешая трубку, и тут же думаю перезвонить и спросить, как там Грегори, но останавливаюсь. Мяч в его воротах. Ему известна суть: он знает, что я никуда не уйду, и понимает, что никакие его слова не повлияют на меня, особенно сейчас. Мне уже больше нечего сказать, да и нет гарантий, что он станет слушать. Это убивает меня, я больше не поставлю себя под перекрестный огонь. Если он захочет поговорить, он позвонит. Довольная своим решением, собираюсь выйти из кухни, но останавливаюсь в дверях, в голове мысли о глупых вещах.

Например, верхний ящик стола, где, я знаю, Миллер хранит свой ежедневник.

Пытаюсь не обращать внимания на свой порыв раздражающего любопытства, правда, пытаюсь, но дурацкие ноги живут собственной жизнью, и вот я стою перед ящиком, прежде чем успеваю убедить себя, что шпионить очень плохо. Не то чтобы я не доверяю ему, доверяю всем сердцем, я просто чувствую, что нахожусь в темноте, в неведении, и пусть это нехорошо, не могу сдержаться от любопытства.