— Ты бы этого не хотела, так что это бесполезный спор.

— Согласна. — Стою перед содержимым холодильника Миллера и вижу полки аккуратно расставленных продуктов — в основном фрукты или какая-то здоровая пища, плюс бутылированная вода. Он протягивает наши руки к контейнеру с клубникой, и я улыбаюсь. — Шоколад на завтрак?

— Это было бы чрезвычайно вредным.

— Так что же?

Он прикусывает мочку моего уха, вытаскивая ягоды из холодильника.

— На завтрак у нас будет клубника с греческим йогуртом.

— Звучит не так вкусно, — бормочу, а еще я готова поспорить, что он обезжиренный.

Он ничего не говорит в ответ, но то, как поджаты его губы, даёт мне понять, что дальше лучше не спорить. За лёгким толчком его бедёр мне в поясницу следует наше синхронное отступление от холодильника. Его глаза приклеены к моему отражению, исследуя каждый обнажённый участок, так продолжается до тех пор, пока ему не приходится нас развернуть. Мы перемещаемся по кухне, как одно целое, из одного шкафчика берём разделочную доску, из другого две миски, сито из третьего, и, наконец, из ящика достаем пару ножей, после чего всё необходимое расставлено на столешнице. Наши руки работают вместе, и, хотя все действия спровоцированы Миллером, я рада, потому что так я не сделаю ничего неправильного. Он, забывшись, мурлычет мне на ушко свою мелодию, он кажется таким умиротворенным, и это ощущение согревает меня изнутри. Он так счастлив и доволен, как будто я, готовящая завтрак по его стандартам и следующая за ним, могу быть самой удовлетворительной вещью в мире. Для Миллера это, может быть, так. Он помогает мне взять нож и, накрыв мою руку своей, берёт клубнику и раскладывает её на разделочной доске. А потом, руководя моей рукой, он поднимает нож и проводит лезвием по плоти, отрезая стебель. Он отодвигает стебли в одну сторону, разрезает сочные ягодки пополам и, оставив на моей щеке полный любви поцелуй, он выкладывает ягоды в сито.

— Идеально, — хвалит он, как будто это не он только что руководил проделанными нами просчитанными действиями, вплоть до орудования ножом. Но если благодаря этому совершенный мир Миллера продолжит вертеться вокруг идеальной оси, я с радостью соглашусь. Положив подбородок мне на плечо, он берёт ещё одну клубничку. Близость его уверенного дыхания у моего ушка за гранью простого комфорта. Это сродни раю на земле.

— Я подумал, ты могла бы остаться со мной сегодня, — говорит он тихонько, подводя мою руку к клубнике. Ласковым давлением на мою руку он разрезает сочную, аппетитную плоть. Я бы не посмела сделать такую глупость, как стащить кусочек, только не под надзором моего требовательного Миллера, так что я потрясена, когда он берёт одну из половинок и подносит к своему рту. Хмурясь, слежу за его действиями, но тут же отвлекаюсь тем, как он медленно приоткрывает губы и захватывает ими ягоду. Хотя, отвлекаюсь только на мгновение. Недовольство гасит это чувство.

— Это, — не успеваю сказать, меня останавливает рот Миллера. Он раскусил ягоду, и её сок растекается в нашем поцелуе, делая его самым вкусным из всех. Миллер и клубника. — Ммм, — мурлычу довольно, сок стекает по моему подбородку.

— Согласен, — шепчет он, разорвав наш поцелуй, и слизывает вкусные капельки с моего подбородка, выполняя самопровозглашённую роль убрать наш бардак. Вероятно, ему это доставляет удовольствие, и всё же это немного неестественно, так что предполагается, что Миллер охотно взял на себя эту роль.

— Мне сегодня нужно на работу, — шепчу под его пронзительным взглядом. У меня всё тело, словно в огне, и перед соблазном провести целый день с Миллером в его квартире, в сохранности от всего мира, почти невозможно устоять, но я не могу снова игнорировать работу.

Смиренно вздохнув, он целует меня в нос. Слишком смиренно.

— Я понимаю, просто пообещай мне, что не будешь рисковать и добираться сама. — От его просьбы довольство и комфорт внутри меня превращаются в тревогу. За мной следят. — Я сам отвезу тебя и заберу.

— Как долго ты планируешь сопровождать меня? — спрашиваю. Меня более чем волнует вопрос разоблачения моей нежеланной тени, а ещё мне не хочется, чтобы Миллер всю жизнь со мной нянчился.

— Только пока мы не выясним, кто и почему. — Он снова упирается подбородком мне в плечо и возвращается к нарезанию клубники.

— Кто это «мы»?

Мне, определённо, не померещилась нерешительная пауза перед его ответом:

— Ты и я.

Я подозрительна. Ненавижу быть подозрительной. Подозрительность опасна и она только разжигает любопытство. А я ненавижу любопытство, может даже больше, чем подозрительность.

— Я не смогу ничего выяснить, пока ты не поделишься со мной информацией, чего ты не сделаешь, оставив только тебя всё выяснять.

— Ну, так должно быть, — безапелляционно утверждает он, распаляя эту проклятую подозрительность и любопытство. — Не хочу, чтобы твоя прекрасная головка беспокоилась об этом. — Он подтверждает свои требования, рассекая ножом еще одну клубничку и целуя меня в висок. — Мы закроем эту тему прямо здесь.

— Где? — Спрашиваю, закатив глаза. Меня жёстко поставили на место, типа того, и всё же я не могу удержаться от сарказма.

— Нет необ….

— Миллер, — вздыхаю я. — Расслабься. — Один шаг вперёд, миллион назад.

— Я совершенно расслаблен. — Он пахом толкается мне в поясницу и кусает за шею, от чего я взвизгиваю и смеюсь, так просто обрезая мои предыдущие мысли.

— Прекрати! — выдыхаю сквозь смех.

— Никогда.

Но он прекращает, и я тоже резко перестаю смеяться, внимательно задрав голову.

— Это был дверной звонок? — спрашиваю, заинтригованная. Никогда раньше не слышала этот звук.

— Полагаю, что так. — Миллер кажется таким же заинтересованным, как я.

— Кто это может быть?

— Ну, давай выясним, — он снимает мою руку с рукоятки ножа и кладет его параллельно разделочной доске, после чего отпускает меня. Потом он быстро и деловито убирает рабочее пространство, поднимает мои сложенные трусики и футболку.

Он берёт меня за руку и быстро проходит по квартире. Спустя секунды мы стоим в его гардеробной, я снова слышу дверной звонок, и он бормочет себе под нос что-то о помехах. Он натягивает чистые, черные боксеры и, фактически, начинает перебирать дурацкие футболки, пока где-то вдалеке снова и снова верещит дверной звонок. Я стою и молча наблюдаю за тем, как он становится всё злее и злее к моменту, когда надевает футболку. Он берёт мои руки и целует костяшки пальцев.

— Прими душ. — Быстрый поцелуй в лоб, и он исчез, оставив меня стоять, словно статуя, посреди его гардеробной в компании собственного любопытства. Оно накрывает меня и, не готовая оставаться наедине с этим сводящим с ума чувством, я надеваю трусики, футболку и тихонько следую за Миллером, его длинные, сильные ноги быстро доносят его к входной двери.

Когда он открывает дверь, от него волнами исходит агрессия, и она как будто преумножается, когда его взору открываетсятот, кто там стоял. Мне не видно, высокий силуэт Миллера закрывает обзор, но, судя по холоду, исходящему от застывшей фигуры Миллера, мы не хотим видеть этого человека.

— Сейчас ты можешь свалить на хер, или остаться и доставить мне удовольствие, позволив переломать все кости в твоем теле. — В его голосе абсолютная ненависть. Пугающая. Кто там? Вижу, как вздымается спина Миллера, и как из его ушей буквально валит пар. Он в любой момент слетит с катушек. Господи Боже, он что, не слышал ничего из того, о чём мы говорили? Он просто не может это контролировать.

— Я остаюсь.

От этого мужского голоса сердце пускается вскачь. Он ищет меня? Пальцы Миллера сжимаются в кулаки, от чего вздуваются вены на его руках. Блин, он готов напасть. Я подхожу ближе, решая — вмешаться или остаться в стороне.

— Как пожелаешь, — отвечает Миллер небрежно, как будто только что не угрожал убить нашего гостя.

— Я желаю, чтобы ты отвалил, чтобы моя девочка могла рассуждать трезво, без твоего на неё влияния.