Велема догоняли братья и прочие гриди, тоже с копьями, выстраивались в ряд, закрывая собой Дивляну. Ольгимонт не мог видеть их, но духи в нем почуяли рядом острое железо и остановили свою жертву. Молодой князь будто споткнулся, потом подался назад и стал яростно кричать на разные голоса — сзади тоже были копья. Началась настоящая свалка: поляне и ладожане окружили Ольгимонта, выставив копья и не давая буйному приблизиться, его собственная смолянская дружина, вдруг увидев своего князя на ногах и не поняв, что происходит, посчитала его в опасности и бросилась на выручку. Орал что-то Белотур, орал и Сушина, весь залитый кровью из разбитого лба и сам страшный, как мертвец. И кричал, вопил, выл, стонал на десятки разных голосов сам Ольгимонт — тонких и густых, высоких и низких, мужских и женских, ревущих, скрипучих, визгливых… Он вертелся, будто медведь, выгнанный из берлоги и окруженный ловцами, — куда ни глянь, везде оскаленные морды собак и жала рогатин. Мечась в поисках выхода из круга, он натыкался на острия, и вся белая рубаха уже была покрыта пятнами от его собственной крови. И каждый раз, когда он касался острия, из него рвались новые вопли — такие дикие и пронзительные, какие никак не может издавать человек, пусть даже раненный железом.

Дивляна невольно зажала уши, дрожа крупной дрожью и стуча зубами от ужаса. Нужно было это остановить, но как? Ольгимонт или наткнется на копье и погибнет, или его люди вот-вот бросятся с оружием на кметей Белотура, и тогда здесь произойдет побоище, бессмысленное и кровавое, и злобные духи получат обильную пищу…

— Стойте! — закричала она изо всех сил, больше не способная это выносить. — Приказываю вам, остановитесь!

Она сама не могла бы сказать, к людям обращается или к духам. Но ответили ей духи.

— Кто? — взвизгнул Ольгимонт высоким пронзительным голосом.

— Говорит? — продолжал он уже другим, похожим на медвежий рев.

— С нами? — скрипнул третий голос, будто рассохшаяся дверь.

— Кто?

— Приказывает?

— Нам?

— Я — Огнедева! — крикнула Дивляна. — Именем Матери Сырой Земли, именем Макоши, Лады и Лели, силой девяти сильных трав и десятой — княж-травы солонокрес, я приказываю вам — убирайтесь прочь!

На миг все затихло, будто враз заложило уши. А Дивляне этот миг показался долгим, как целая ночь. Что-то огромное и темное навалилось на нее, придвинулось вплотную… Она со всей ясностью ощутила, как десяток или больше ужасающе чуждых, враждебных существ прижались к ее душе и пытаются просочиться внутрь. Было, похоже, что жадная черная бездна распахнула пасть, готовясь проглотить… Кровь застыла в жилах, сама себе Дивляна вдруг показалось хрупкой, как словно была сделана из тонкого льда — и вот-вот лед лопнет, она рассыплется на сотни мелких осколков и исчезнет…

А потом все стало, как прежде. Духи не прорвались, не одолели преграды княж-травы солонокрес. Раздалась целая буря воплей — словно взмыло невидимое облако, вопли сыпались дождем откуда-то сверху, заставляя всех невольно задирать головы и даже прикрываться руками, как от дождя или града. А внизу настала тишина. И когда вопли умчались куда-то вверх и затихли в темном небе, показалось, что вместе с ними исчез и Ольгимонт. И только когда принесли факелы, обнаружилось, что он никуда не делся и лежит на земле: истекающий кровью, по-прежнему бесчувственный, но уже совершенно обессиленный и неподвижный.

Постепенно переполох унялся. Дружины разобрались в происходящем и спрятали оружие, дети, которых еще не успели поймать и разбудить, легли на землю там, где в этот миг находились, — неслышный зов затих. Их подняли и унесли, разбуженных увели по домам и уложили, родители остались сторожить. Ольгимонта тоже подняли и перенесли на прежнее место, сняли рубаху, обмыли, перевязали раны — это сделал Сушина, после того как Дивляна наскоро перевязала голову ему самому. Хотели было снова прикрутить веревками к лежанке, но Дивляна решила, что не надо. Ночь близилась к концу, она не верила, что сегодня духи вернутся. Суета стихла, все разошлись, кое-кто даже ухитрился снова заснуть и проспать спокойно до самого утра.

После, вспоминая эту ночь, жители Межи рассказывали друг другу и соседям, будто от лица и тела Огнедевы в темноте исходил яркий солнечный свет. Дивляна не возражала, но про себя жалела, что это неправда: она действовала бы более толково, если бы не нуждалась в свете лучин и факелов.

Еще вчера, пока ходили за водой, Росуля показала ей рощу и дальний луг, куда бабка Кручиниха обычно отправлялась собирать травы. Все необходимое Дивляна приготовила с вечера и теперь, проснувшись на заре, могла выйти, никого не тревожа. Как ни странно, ей удалось заснуть, хотя времени на сон осталось мало. А когда она очнулась, как от толчка, и открыла глаза, то сразу вспомнила все вчерашнее. И главным ее чувством была решимость. Да, она испугалась вчера, очень испугалась, потому что убедилась, насколько сильные враги ей противостоят. Но они подчинились ей! Ей удалось их изгнать, пусть не навсегда, но все же они не посмели ослушаться, когда она приказала им убираться! Ночной бой, хоть и оставил ощущение жути, все же убедил Дивляну, что она не так уж и беспомощна. А значит, может и должна довести дело до конца.

Хозяева и гости спали, утомленные ночным переполохом. Слава чурам, все четверо детей были на месте и сам Милоум спал на полу возле двери, которую поначалу подпирал спиной. Никто не шелохнулся, когда она тихонько вышла, держа заранее приготовленное лукошко. Никакого движения не замечалось и в селе, когда она проходила, и со стороны дружинных станов пока не слышалось стука топоров и не тянуло дымом. Возле заброшенной Новилиной избы Дивляна замедлила шаг — хотелось пойти взглянуть, как там князь Ольгимонт, но она не стала. Что толку смотреть? Она зайдет к нему, когда сможет помочь.

Утро было прекрасное — с чистым небом и росой, осыпавшей травы. Завидев с пригорка краешек красного солнца над лесом, Дивляна поклонилась, потом приветливо помахала рукой своей небесной сестре.

— Солнце на восход, а боги на помощь! — пожелала она вслух и себе, и всему миру, и на душе посветлело. Теперь она не одна, они вдвоем. И пусть уже несколько дней как солнце «засыпается», [10]как говорят, потихоньку готовясь к зимнему сну, у него еще хватит сил для борьбы с любой нечистью.

Вокруг нее расстилалось целое море трав — почти как в том вчерашнем сне и как в детстве, когда она ходила в луга с бабкой Радушей. И сейчас она почти слышала голоса травок, те самые, о которых ей рассказывала Радогнева Любшанка: «Вот трава бабинка белая — пригодна давать от лихорадки. А вот трава кликун — кличет она по зорям дважды: „Ух, ух!“ И силу она в себе имеет такову: к чему хочешь, к тому и годна…»

Или это не травы, а только голос самой бабушки-наставницы ей и вспоминается? Дивляна огляделась, прислушалась, пытаясь поймать ускользающую мысль. Эти крики травок разными голосами казались очень важны, но она не могла сообразить почему. Ведь это же обычное дело, даже играли в детстве с Яромилой, Веснавкой, Хвалинкой и другими сестрами «в травки» — каждая по очереди говорила за какую-то траву, как она выглядит и для чего используется, а прочие угадывали. Хорошая игра — и развлечение и наука. Почему те давние игры не идут из ума? Просто потому, что сейчас ей так необходима сила трав?

В отличие от солонокреса, волотовой головы или других, сильных, но редких и прихотливых княж-трав, бабка Радогнева во сне посоветовала ей растение, которое отлично знает всякий. Бабка Радуша называла ее боронец-трава, потому как она от многих бед и болезней обороняет, но названий у нее много — жигалина, жгучка, стреканка, жалива, стрекучка, спорекуша — а все за ее способность жечь, жалить и стрекать, в том числе «кропить» кожу волдырями, за что ее еще иногда называют кропивой. [11]Но зато и пользы она приносит больше любой другой травы. Ею лечат множество болезней и отгоняют нечисть, ее едят в голодное время, особенно весной, ею красят ткань в серо-зеленый цвет и из нее прядут волокно, хоть и грубое, но пригодное для верхней одежды. И собирать ее для этих разнообразных целей можно с ранней весны почти до конца серпеня-месяца, то есть и сейчас.