На саму Дивляну гость произвел отталкивающее впечатление. Это был мужик лет пятидесяти, здоровенный, сильный, не огрузневший с годами. Его седые волосы стояли дыбом надо лбом, лицо покрывали морщины, а выкаченные глаза были налиты кровью, будто у быка. Больше всего Дивляне не понравились его руки: с шишковатыми суставами пальцев и круглыми выпуклыми ногтями, они, казалось, могли сломать, будто былинку, все что ни попадется. Голос у него был низкий, грубый и громкий, и Дивляна у себя за занавеской легко различала каждое слово.

— Что-то не туда ты смотришь, гость дорогой! — с трудом сдерживая раздражение, сказал варягу Белотур. — Бобры и куницы не там, — Он с намеком кивнул на занавеску. — И если ты не по делу пришел, то и не будем время зря терять.

— Где же ты такую-то куницу взял? — Ольма развернулся к занавеске, уже не скрываясь.

— Там больше нет.

— Почем дал?

— У тебя столько нет!

— Откуда знаешь? — Ольма обиделся. — Да у меня столько есть, что я… Продай девку, а! — Он оперся локтем о стол и подался к Белотуру. — Сколько ты ни дал, я вдвое дам!

— Девка не на продажу! — отрезал Белотур.

— Да ты ж ее сам украл! — настаивал Ольма. — Люди говорят, я знаю! Весь Любичевск знает! Да я и сам вижу! Я ее руки видел — нежные ручки, тяжелой работы не ведали! Хорошего рода девка! Найдет ее родня — с тебя голову снимут! А мне отдашь — и спроса нет!

— Дева не продается. Я ее для князя Аскольда везу.

— А с Ехсаром-то поделился! Весь Любичевск знает, люди говорят! Может, и со мной поделишься? Хорошие деньги дам!

— Да поди ты! — Белотур, не выдержав, вскочил на ноги. — Ступай отсюда, Ольма! Девка не про тебя, ни за деньги, никак!

— Деньги мои тебе не хороши! — тоже вскочив и набычившись, заревел Ольма. — Да я и тебя, и твоего князя, я вас в кулаке сожму, только потечет!

Белотур быстро ударил его через стол в скулу, так что варяг отлетел, несмотря на свой немалый вес; пока он с ревом поднимался, на него набросились отроки во главе с Валуном и скрутили.

— Выкиньте отсюда, — тяжело дыша от негодования, приказал Белотур. — Еще раз явишься сюда, бугай неуемный, яйца оторву!

Отроки выволокли ревущего от злости Ольму, шум затих вдали. Дивляна сидела у себя за занавеской, вся дрожа. Некоторое время было тихо, потом занавеска отодвинулась. Белотур стоял и молча смотрел на нее, опираясь вытянутой рукой об угловой столб. Дивляна, слегка пригнув голову, будто виноватая, робко подняла на него глаза.

— В другой раз пусть Снегуля пиво подносит, — только и сказал ей Белотур. — Эх, где же паволока твоя!

Через день Ольма явился снова. Был он смирен и держался слегка заискивающе: то ли сам осознал, что был невежлив, то ли савары из Ехсаровой дружины помогли.

— Не гневайся, воевода! — гудел он, просительно и примирительно поглядывая на Белотура своими выкаченными красными глазами и будто против воли все косясь на неподвижную занавеску. — Вот я тебе подарок принес! — С этими словами он поставил на стол закрытую воском греческую корчагу, одну из тех, в которых возят вино, — поднощение и впрямь недешевое. — Ты думаешь, я медведь неучтивый? Нет, Ольма Хольмстейнов сын, вежество знает. Ты, может, поразмыслил тут? Я тебе такую цену дам, что ты своему князю трех девок купишь! Вот, гляди!

Он махнул рукой отрокам, и те раскрыли принесенный с собой кожаный мешок. Ольма с усилием поднял мешок и опрокинул над столом. На доски хлынула серебряная река — шеляги, одни потертые и старые, другие новые и блестящие, раскатились по столу, и часть посыпалась на пол. Белотур переменился в лице: на глаз тут было тысячи три. За молодую красивую девушку столько дают не ближе булгарской земли, на далекой Юл-реке, но не на среднем Днепре. Ольма и правда готов был не поскупиться.

— Да пойми же ты! — с досадой на упрямца убеждал его Белотур. — Дева не продается. Она не для тебя и не для меня, я ее везу князю Аскольду! И он об этом знает, он ее ждет!

— А если ждет, то чего же не едешь?

— А это не твоего ума дело!

— Не надо тут большого ума! Видно, самому жаль отдавать, вот и застрял тут, как заноза в пятке!

— Не у тебя я в гостях, так и не тебе судить! — Белотур снова стал закипать. — Ступай по-хорошему, Ольма! Купи себе трех девок на свое серебро и пользуйся как хочешь, а ко мне с этим не ходи! Я тут девками не торгую! Если очень надо — в Киеве у Ирченея Кривого спроси, он всегда запас держит!

— Сам не хочешь ты по-хорошему! — Ольма уперся ладонями в стол и снова набычился. — Таких учат по-плохому!

— Не тебе меня учить!

Дивляна думала, что сейчас они снова подерутся. Но, вероятно, Ольме уже дали понять, что не следует затевать драку с гостем князя Ехсара в его же доме. Поэтому он тяжело снял ладони со стола и кивнул отрокам, чтобы собирали серебро назад в мешок.

— Ну, коли ты такой упрямый, я и до князя Аскольда дойду! — мрачно бросил он. — Может, ему мое серебро лучше поглянется!

— Иди хоть до Кощея! — Белотур стоял, уперев руки в бока и выразительно загораживая тот угол, где пряталась за занавеской Огнедева. — Тебе говорить, как глухому болоту. Не продается она!

Отроки сгребли со стола серебро. Белотур глазами указал своим на раскатившиеся по полу шеляги, Мокрята и Ждан стали подбирать и тоже бросать в мешок.

— Вот еще — сор собирать! — презрительно отмахнулся Ольма и вышел. Его отроки заторопились следом, волоча тяжело бьющий по ногам мешок.

Дивляна вышла из-за занавески, когда все затихло. Белотур сидел у стола, катая по нему потертый шеляг с нацарапанными поверх печати значками — кто-то из прежних владельцев, видимо греков, написал свое имя. Услышав ее, воевода поднял глаза.

— И где же твоя паволока? — с тоской повторил он, жалея о тех временах, когда ее опасную красоту можно было надежно спрятать от чужих глаз.

— Не сильно помогла она. — Вспомнив Станилу, Дивляна вздохнула. — Судьба придет — и под паволокой найдет.

— Ну и где я теперь буду другую девку вместо тебя искать? Тут тебя все видели. И Ехсар проходу не дает — покажи да покажи.

— Не повезло тебе со мной. — Дивляна подошла и мягко опустила руку ему на голову, запустила пальцы в спутанные кудри.

Белотур положил ладонь на ее бедро, уже не скрываясь, потом поднял голову — взгляд у него был утомленный и отчасти виноватый, и она поняла, что он невероятно устал с собой бороться. В своих подозрениях негодяй Ольма был прав, и из-за этого Белотур гневался еще сильнее — на него, на себя, но поделать с этим ничего не мог.

— И чем дальше, тем больше не везет, — проговорил он, снова отводя глаза. И было ясно, что он имеет в виду не сложности с теми людьми, которые хотели отобрать у него Огнедеву.

Попытки Ольмы выкупить загадочную красавицу не остались тайной — о них говорил весь Любичевск. Над незадачливым варягом смеялись, о красоте девушки рассказывали небылицы. Теперь почему-то утверждали, что привезли ее с юга и даже что она — дочь козарского кагана, похищенная русью. Белотур давно махнул рукой и на слухи не обращал внимания, никому ничего не объясняя. Каждый день он ждал Велема, но тоже почти не надеялся дождаться. Но не мог же он сидеть тут, в Любичевске, вечно!

На другой день после второго посещения Ольмы Белотур пришел в дом с целым ворохом разноцветных шелков. Но вид у него при этом был такой, будто ему всучили прокисшую вонючую овчину, к тому же кишащую блохами.

— Ой, что это! — Дивляна кинулась к нему, привлеченная видом ярких блестящих тканей.

— Это тебе! — Все с тем же недовольным видом Белотур бросил тряпье на скамью. — От Ехсара. На пир он тебя зовет. Я уж говорил ему, что тебе на люди выйти не в чем, подарил, зараза! Может, больной назовешься?

Дивляна нетерпеливо схватила первое, что попалось под руку. Это оказалась рубаха из малинового шелка, украшенная черной, с золотой нитью тесьмой на вороте, по рукавам и подолу, включая боковые разрезы. Горловина к тому же была обшита голубым шелком и чеканными серебряными бляшками. Застегивалось платье на золоченую пуговицу, пришитую на левом плече. Также на плечах, возле ворота, виднелись еще какие-то петли из золоченой тесьмы — Дивляна не поняла, для чего они. Сюда же, под горловину, был пришит большой прямоугольный кусок желтого плотного шелка, покрытый серебряными мелкими бляшками. Дивляне он чем-то напомнил словенскую завеску, хотя для этого был маловат.