Он поклонился и вышел, кивком позвав за собой дружину. Белотур провожал его взглядом, слегка покачивая головой. Все вышло далеко не так плохо, как могло бы. При нынешних отношениях Громолюда и Станилы, пожалуй, только присутствие Огнедевы помешало им и их дружинам устроить побоище прямо на пиру. Для самого киянина было важно, чтобы один из них наконец одолел другого и тем уничтожил источник вечной распри — а все к тому и шло.

Миновало еще несколько дней, рати не двигались, выжидая, пока настанет наиболее благоприятный день для принесения жертв и поединка князей. Дружина обжилась в своем прибрежном стане: пара десятков отроков каждый день ездила на лов, в Днепр закидывали сети. Кунота и Долговица ходили за грибами, приносили в туесках малину, и Велем, раздобыв в ближней веси немного меда и бочонок, сам поставил бражку, чтобы было чего пить по вечерам. Одна только Дивляна скучала, не имея возможности выйти из шатра без паволоки, и лишь на заре, умываясь под ивами, могла взглянуть на белый свет. Всех развлечений ей было — глядеть из тени под пологом, как шевелится жизнь в станах на широком поле, как отроки хлопочут у костра да играют в кости в свободное время. Чаще всего ее взгляд следил за Белотуром; нередко он, будто притянутый этим взглядом, подходил, садился рядом на овчину, заводил с ней долгие разговоры — тогда время шло побыстрее. Но если Белотур уходил из стана по делам, Дивляна отчаянно скучала, дулась и ныла, упрашивая, чтобы ее выпустили в лесок хоть и в паволоке — там, в чаще, где никто не увидит, ведь можно будет снять! Но Белотур и Велем не поддавались на ее уговоры. И оказались правы, в чем Дивляна вскоре убедилась.

Случилось происшествие, на первый взгляд, странное. Среди пленниц, привезенных из поселка старой Норини, была одна молодая вдова, лет двадцати, по имени Снегуле, потерявшая мужа в день битвы Ольгимонта с Жиргой и при дележе добычи доставшаяся в числе других Белотуру. Это живая бойкая женщина в род Норини попала благодаря замужеству, вынесла все невзгоды, достающиеся на долю невестки в доме строгой свекрови, и потому не стала сильно убиваться, лишившись всего этого. Она происходила из голядского рода, который не чурался общения со словенами, и даже могла говорить по-словенски, потому вечера, когда все дела были закончены, проводила за болтовней с Кунотой и Долговицей.

Вечером, уже в темноте, Куноте и Снегуле понадобилось пробежаться до ближайших зарослей, где была вырыта яма, посещаемая дружиной по нужде. От края стана, от ближайшего шатра, кусты и яму отделяло всего-то шагов двадцать-тридцать, но женщинам было страшно идти через кусты опушки в темноте, и Мокрята пошел их провожать. Снегуле, которой уже не терпелось, первой подбежала к яме, двое других еще пробирались по тропинке. И вот когда она едва подобрала подол рубахи, две темные фигуры бросились на нее из кустов — схватили, подняли на руки и поволокли в гущу зарослей. Снегуле дергалась изо всех сил, укусила ладонь, зажавшую ей рот, и завопила во весь голос, мешая голядские слова со словенскими:

— Падеките! Гяльбикит! Помогите, помогите! Люди, на помощь!

Мокрята с криком кинулся на зов сквозь кусты напрямую, Кунота с таким же громким воплем метнулась назад, к кострам. Но, когда отроки с копьями и топорами устремились по тропинке, Мокрята и Снегуле вышли к ним навстречу — целые и невредимые. Женщина была напугана и слегка помята, белое головное покрывало съехало на лицо, и она торопливо поправляла убор, запихивая волосы под полотно.

— Что там такое? — Велем и Стаяня тоже вышли к ним. — Что случилось?

— На нее напали! — возбужденно воскликнул Мокрята, держа женщину за руку и мешая ей поправлять помятую одежду. — Ее хотели умыкнуть! Двое!

— Кто это был?

— Дивьи мужики, — плача и смеясь от испуга и возбуждения, отвечала Снегуле. — Схватили, зажали!

— У них была половина туловища? — криво ухмыляясь, спросил Стояня.

— Ней… — подумав, ответила женщина. — Руки были четыре, не две. Но пахнет… мешкой.

— Мешком? Они были в мешках?

— Да ней! Мешка — медведь. В медведьей шкуре были они! — От пережитого потрясения Снегуле путалась и говорила по-словенски хуже обычного.

— Но почему же тебя отпустили? — первым делом спросил Белотур, когда все вернулись к кострам и там объяснили причину ночных криков.

— Так она вопила, как шишимора! — смеялся Стояня. — Здесь все слышно было!

— Подумаешь — вопила! Двух мужиков, да еще дивьих, одна баба напугала криком? — Белотур в это не верил. — Мокрята где был?

— На тропе. Шагах в десяти.

— И ты один, ну, еще девка с тобой. А их двое, и у них за спиной лес. Унесли бы — и поминай как звали. Как же ты вырвалась? — спросил Белотур у голядки, которая в это время расправляла свой подол и внимательно его разглядывала в свете костра.

— Да я не вырвалась! Эти рипужос [23]меня наземь бросили!

— Уронили?

— Или уронили. Не знаю. Я знаю, что мне теперь очень надо идти мыться! — Снегуле в негодовании потрясла мокрым подолом. Ведь негодяи набросились на нее, когда шла к яме по небольшому, но важному делу, а от страха и неожиданности… все случилось само собой.

По такому случаю стоявшие вокруг отроки начали смеяться, и женщина удалилась к реке, ругаясь и тоже смеясь над своей незадачей.

— Скажи спасибо дивьим мужикам, что не в яму уронили! — хмыкнул ей вслед Битень. — А то долго отмывалась бы!

— Подите с ней кто-нибудь, а не то водяные умыкнут! — крикнул Велем. Еще трое или четверо отроков пошли вслед за Мокрятой, со смехом обсуждая происшествие.

— Велыпа! Иди сюда! Что там такое! — Дивляна, выглядывая из своего шатра, отчаянно звала кого-нибудь, кто ей разъяснит причину всеобщего переполоха. Крики из чащи она слышала вместе со всеми, но потом общий гомон заглушил для нее объяснение Снегуле.

— Поди сюда, — Белотур позвал Велема и подвел его к шатру Дивляны.

— Что за дурни? — Велем, перестав смеяться, возмутился. — Кабы не ночь, взял бы я парней десяток и пошел бы поискал, что за дивьи мужики наших девок крадут! Сегодня голядку, завтра…

— Вот именно! — подхватил Белотур. — Чего они ее отпустили, если баба была нужна?

— Орала…

— Да хоть оборись! Ты что, маленький? Зажать рот, чтобы по звуку не нашли, и неси в лес, делай что хочешь! Не потому ее бросили, что орала. А потому что орала по-голядски! — Белотур обвел взглядом лица Велема и Дивляны, сидевших перед ним на кошмах.

— Это точно! — поддержал подошедший Гребень.

— Вот и я подумал: на кой леший бабу в дружинном стане воровать? — Битень почесал в бороде. — Поймают — оторвут все под корень, и баб не понадобится! Вон, в Свинеческ поди, там полоном торгуют, купи себе и забавляйся!

— Им была нужна не просто баба. И не голядха. А ты, красавица наша! — Белотур посмотрел на Дивляну. — Видно, ждали, пока ты к яме пойдешь. Видят — на голове что-то белое, решили, твоя паволока. У Куноты коса, у Долговицы повой, убрус только у голядки. А как она заорала, то поняли, что промахнулись. Ну и бросили ее. От неожиданности. Теперь ясно тебе? А говоришь, скучно!

— Это кому же я понадобилась? — удивилась Дивляна, не совсем веря, но испытывая сильное беспокойство.

— Да мало ли кому!

— Станиле! — тут же сказал Велем, и Стояня с Гребнем закивали, выражая согласие. — Больше некому. Я видел, он на пиру об нее все глаза сломал.

— И с разговорами лез, харя ужасная! — поддержал Стояня. — Так и тянуло ему кочан затылком наперед развернуть, чтобы на Тот Свет глядеть было сподручнее.

— Да я ему… — Велем вскочил.

— А не докажешь! — охладил его пыл Белотур и на всякий случай, не вставая, ловко поймал за руку, чтобы не побежал ломать дрова прямо сейчас.

— А я и не собираюсь! Тут не суд под дубом Перуновым!

— Сядь! — Белотур с силой нажал на его плечо. — Тут не дуб Перунов! Тут гораздо хуже! Он уже Громолюда на поле вызвал — тоже хочешь?