Путешественник попытался даже встать и распрощаться, но Герострат заявил, что Путешественник — его гость и что своим уходом он нанесет ему, Герострату, смертельную обиду, что грех прерывать такой пир и что ночевать Путешественник будет, конечно же, в доме Герострата…

Путешественнику пришлось смириться и весь остаток дня есть, пить, слушать игру на кифаре и пьяную болтовню хозяина, не содержащую ни единого бита полезной информации.

Но, в конце концов, это испытание кончилось, ибо стемнело и настала пора устраиваться на ночь.

Поскольку все спальни на втором этаже были заняты, Путешественнику для ночлега отвели второй андрон, где уже приготовлено было ложе и зажжен бронзовый светильник. Двери помещения выходили прямо во внутренний дворик.

Путешественник поблагодарил гостеприимного хозяина, отказался от любезно предложенной ему на ночь рабыни, пожелал Герострату спокойной ночи и, задув светильник, погрузился в сон.

В полночь хозяин дома был разбужен рабом-посыльным, принесшим ему некое послание. Раб не открыл ни своего имени, ни имени пославшего его, а нижнюю часть лица скрывал, обмотавшись плащом. Вручив восковые дощечки Герострату, раб тут же сгинул во мраке ночи.

Встревоженный Герострат, переминаясь босым, ногами на уже остывшем от дневного тепла мозаичном полу внутреннего дворика, лично разжег светильник на треножнике и, запинаясь, стал вслух разбирать письмо:’

“Доношу тебе… почтенный Герострат, что… человек… коего ты принимаешь в доме как гостя… на самом деле… шпион… жреческой коллегии, подосланный… к тебе… дабы проверить слухи о том, что ты нечист на руку…”

Дощечки выскользнули из рук побледневшего Герострата и с треском свалились на пол. Сам он, заламывая руки, заметался по дворику, то бормоча что-то нечленораздельное, то громко выкрикивая:

— О боги, я пропал! Если жреческая коллегия докопается — обвинят в святотатстве, а за это — смерть… Так вот чего он все про храм выспрашивал!.. Помоги мне, бессмертная Артемида, спаси и выручи… Впрочем, что же это я? Ведь я ее же и обокрал — с чего она меня спасать будет? Вот она, кара богов!.. Ведь все же здесь, все…

Золото для светильников было поставлено? Было! Где оно? Здесь! А в храме светильники из меди с позолотой… Благородная кедровая, сандаловая и красная древесина была отпущена? Была! Где она? Здесь, в моем доме, а в храме — простая сосна… Коринфский мрамор был закуплен для облицовки? Был! Где он? Здесь, о боги, в моем доме! А в храме… О, боги мои, боги, я пропал. Будь проклят сей злосчастный день, я ужасы смертельные предвижу, зловещую, нависшую зрю тень… Что делать?!

Внезапно Герострат застыл, как статуя, — он увидел, что из дверного проема своей комнаты на него молча и странно смотрит Путешественник по времени. Что-то зловещее и нечеловеческое почудилось Герострату в этом молчаливом взоре, он пронзал, как взгляд бога, холодил, как зов судьбы…

Зубы Герострата стали выбивать мелкую дробь.

— Что-нибудь случилось, почтенный Герострат, — осведомился гость, пристально глядя на хозяина, — ты чем-то взволнован?

— Нет, нет, — льстиво кланяясь и фальшиво улыбаясь, возразил Герострат, — все в порядке, о благородный чужеземец, все в порядке… Но я нарушил твой сон своими дерзкими шагами! Какое горе! Молю простить меня!. Не смею навязывать тебе долее свои пустые речи — молю тебя, о странник, располагайся на своем ложе и предайся во власть Морфея и да не осмелится никто разбудить тебя до срока!

Недоумевающий Путешественник посмотрел на хозяина недоверчиво, но ничего не сказал и ушел во тьму своего покоя.

Герострат с расширенными зрачками закусил пальцы на руке.

С минуту он стоял, не зная, на что решиться, затем одним прыжком достиг стены, вырвал факел, торчащий из медного кольца, зажег его от светильника и опрометью бросился из дома.

Путешественник во времени, вернувшись в свой андрон, улегся в постель, но заснуть никак не мог. Его донимали блохи и тревожили нехорошие предчувствия. Его угнетала тишина эфесской ночи. Тишина города, в котором не было ни фабрик, ни заводов, ни городского транспорта, ни космопорта… Она казалась зловещей и таила в себе угрозу. И когда ее прорезал рев набата и когда послышались чьи-то вопли, Путешественник ничуть не удивился.

— Храм! — пронзила мозг молния-мысль. — Неужели?! Как?! Уже?!

Подхватив свои одежды, он пулей вылетел из комнаты.

Храм Артемиды Эфесской пылал. Гул огня сливался с ревом набата и с воплями мечущейся толпы. Багровые сполохи легли на город, густой дым уходил в черное небо к холодным звездам.

Запыхавшийся Путешественник во времени в кое-как напяленной одежде ворвался в толпу, перебегал от одной кучки растерянных, жестикулирующих людей к другой, отыскивая Герострата.

Неожиданно он наткнулся на знакомого ему тощего поэта и замер, пораженный выражением его лица. Поэт стоял, хладнокровно скрестив на груди руки. Он взирал на пламя, и по губам его змеилась злорадная, надменная усмешка. Он был единственным абсолютно спокойным человеком среди всего скопища.

Путешественник, неизвестно отчего, испытал вдруг какую-то необъяснимую неловкость. Он засуетился вокруг поэта, пытаясь привлечь к себе его внимание, и даже негромко покашлял, а когда все это не возымело никакого действия, не нашел ничего лучшего, чем сказать:

— Неплохо горит, а?

Поэт бросил на него презрительный взгляд и продолжал созерцать пожар. Путешественник совсем смешался и не знал, что ему делать, но тут крики усилились и толпа заволновалась.

— Ведут… Ведут… — послышались возгласы. — Поджигателя поймали! Ведут…

Толпа подалась вперед, затем отхлынула назад, раздалась, и на освещенное место, неподалеку от поэта и Путешественника, стражники в гребенчатых шлемах выволокли Герострата. Выглядел он неважно — одежды разорваны и выпачканы сажей, руки обожжены, лицо исцарапано, а под глазом синяк.

— Путешественник бросился вперед.

— Герострат! — закричал он. — Безумец! Зачем ты это сделал?!

Герострат вздрогнул и отшатнулся, на мгновение закрыв глаза руками. Затем резко оторвал руки от лица, выпрямился и бросил на путешественника злобный взгляд.

— Не твое дело, проклятый соглядатай! С проверкой приехал, подлый сикофант? Ну так на тебе — можешь осматривать…

— Герострат, опомнись, что ты говоришь? Клянусь тебе всеми бессмертными богами, что я не соглядатай! Кто ввел тебя в это пагубное заблуждение?

— Как?! Но мне же прямо написали… Боги, неужели кто-то обманул меня?!

И тут взгляд Герострата упал на поэта, на надменном лице которого играла торжествующая улыбка, а глаза горели демоническим огнем триумфа.

И тут Герострат все понял.

Он натужно побагровел, и Путешественнику показалось, что на губах его вот-вот выступит пена. Герострат зарычал что-то нечленораздельное и бросился на поэта, но стражники схватили его и стали успокаивать пинками и затрещинами, рукоятками мечей и древками копий. Это подействовало, и вскоре поджигатель обмяк и обвис на руках стражи, и только глаза его источали бессильную злобу.

Он скрежетал зубами.

Поэт надменно улыбался.

Путешественник недоумевал.

— Кто написал? О чем ты говоришь?

Герострат не отвечал, а только радовал сердце поэта взглядами, в которых читалась восхитительная, совершенно бессильная ненависть.

Толпа вновь заволновалась.

— Идут, — послышались голоса, — идут!

Сквозь толпу шли убеленные сединами старцы и крепкие, почтенные мужи — отцы города, жрецы, военачальники, судьи…

Один из старцев вышел вперед и, подойдя к Герострату, поднял обе руки, требуя тишины.

— Ответствуй, святотатец, — гневно выкрикнул старик, когда толпа замолкла. — Кто ты такой и зачем совершил ты сие чудовищное деяние?

Герострат метнул еще один бессильно-яростный взгляд на поэта, потом обвел толпу тоскливым взором, вздохнул и ничего не ответил.