"Когда я коснулся Фенера…"

Вепрю пришлось бы на пользу скорее Гебориково равнодушие. Он понял это, и мысль вошла в сердце словно тупой, зазубренный нож, грубо и жестоко. Следуя за помчавшимся Резаком, Геборик мог лишь стискивать зубы, борясь с душевной болью.

Из боли родился хор голосов. Они просили его, взывали к нему. А он ничего не мог дать. Так чувствуют себя боги? Их заливает поток жалоб и просьб о благословении, о прощении, исторгаемый мириадами душ. Такой бурный, что боги могут лишь отпрянуть, ошеломленные и оглушенные, и отвечают на молящие голоса молчанием.

Но прощение — не дар. Прощение надо заслужить.

"И потому мы скачем к…"

Сциллара поравнялась с Резаком. Изучала его, пока юноша не заметил ее внимание, не закрутил головой.

— Что? Что-то не так?

— Кто сказал?

— Ну, от тебя, Сциллара, в последнее время идут бесконечные жалобы.

— Нет, их мало. Я просто повторяюсь.

Она увидела, как он пожал плечами, вздохнул. — Нам осталось около недели до побережья. Я уже сомневаюсь, что путешествие через все эти ненаселенные земли было хорошей идеей. Мы урезали пайки, страдали от голода — разве что кроме тебя и Серожаба. Мы стали параноиками, убегая от каждого пыльного следа, от каждого перекати-поля. — Он потряс головой. — За нами нет никого. Нас не преследовали. Никто не даст за нас гроша, никому нет дела, где мы и куда едем.

— А если ты неправ? — спросила Сциллара. Она повесила поводья на луку седла и стала набивать трубку. Лошадь дернулась, заставив ее покачнуться. Женщина поморщилась. — Дам тебе, Резак, совет. Если забеременеешь, не езди на лошади.

— Постараюсь не забыть. Но ты права. Я могу ошибаться. Но так не думаю. Мы не мчались как ураган, так что охотники могли нас настигнуть уже давно.

У нее был очевидный ответ, но произносить его она не стала. — Ты оглядывался по сторонам, Резак? За время странствия? За все недели в якобы пустыне?

— Только если было нужно. А что?

— Геборик избрал эту дорогу не случайно. Да, сегодня это пустыня, но таковой она была не всегда. Я заметила кое-что, и не только очевидное, вроде тех руин. Мы едем по старым дорогам. Когда-то они были шире, выше, шли по насыпям. Пути давно пропавшей цивилизации. А погляди на ту землю, — она указала на юг. — Видишь неровности? Это борозды от плуга, старые, почти исчезнувшие, но когда свет падает под углом, ты еще можешь их различить. Здесь были поля. Плодородные почвы. Я вижу их уже недели. Дорога Геборика ведет нас через кости мертвых веков. Почему?

— Почему не спросить его?

— Не хочу.

— Ну, раз он прямо позади тебя, то, наверное, слышал сам.

— Мне все равно. Я спросила тебя.

— Тогда скажу: не знаю.

— А я знаю.

— О. И почему?

— Геборику нравятся его кошмары. Вот почему.

Резак встретил ее взор, обернулся к Геборику.

Тот молчал.

— Смерть и умирание, — продолжала Сциллара. — Мы высасываем землю. Мы вытягиваем краски из каждой картины, пусть даже эти картины показывают рай. Всё это мы делаем и друг с другом. Мы подавляем друг друга. Даже в лагере Ша'ик были уровни, иерархия, державшая людей на своих местах.

— Не нужно мне рассказывать, — ответил Резак. — Я жил в подобном мире, в Даруджистане.

— Я еще не закончила. Вот почему Бидитал находил последователей для своего культа. Силы ему давала несправедливость, неравноправие, желание ублюдков всегда выигрывать. Он наслаждался своей силой — а потом прибыли малазане и все разрушили, и Бидитал обнаружил, что бежит, словно обычный заяц от волков. Он желал возвращения силы — для себя; и новый культ служил этому желанию. Проблема в том, что он был гением или баловнем судьбы — ведь идея его культа, не мерзкие обряды, а ИДЕЯ — была сильна. Она взывала к обездоленным, вот в чем блеск…

— Это не его идея, — сказал Геборик.

— Тогда чья?

— Она принадлежит Увечному Богу. Скованному. Это сломанное существо, преданное, раненое, несовершенное на манер уличных уродов-попрошаек, беспризорников, психически и физически поврежденных. Он обещал нечто лучшее за самой смертью — тот рай, о котором упомянула Сциллара — но этот рай никто не смог бы лишить красок. Иными словами, это сон о месте, недоступном для наших природных излишеств и недостатков; оно живет внутри нас, под всеми излишествами и недостатками. Нужно только умереть…

— Ты не чувствуешь страха, Геборик? — спросила Сциллара. — Ты описал весьма соблазнительную веру.

— Да. Но если сутью этой веры является ложь, нашим оружием должна стать истина, и оружие это в конце концов должно коснуться самого Увечного. Слишком трусливо было бы в конце не бросить вызов самой глубокой несправедливости, самому наглому из возможных предательств.

— Если это ложь. Почему? Как ты узнал?

— Женщина, если существует абсолютное избавление, тогда все, что мы здесь делаем, лишено смысла.

— Ну, может, оно и лишено…

— Тогда зачем поднимать вопрос о восстановлении справедливости? Справедливость не важна. Ты призываешь анархию — ты призываешь сам хаос.

Женщина покачала головой: — Нет, потому что есть сила еще более могучая.

— О! И какая? — сказал Резак.

Сциллара засмеялась: — Та, о которой я уже сказала. — Она обвела рукой старые поля. — Оглядись, Резак, оглядись.

Искарал Паст похлопал по толстым слоям паутины, покрывшей широкую грудь Маппо Коротыша. — Убери это, старая карга, пока он не пришел в себя! Ты и твоя проклятая луна — глянь, дождь собирается. Это пустыня — откуда тут дождь? Все твоя вина. — Он злобно улыбнулся, созерцая небо. — Она ничего не подозревает. Ох, жалкая корова. А я не могу ждать! — Он встал, он поспешил к найденной недавно бамбуковой палке ("бамбук, откуда, богов ради?") и продолжил высверливать дырочки в нижней ее части.

Скрученные из проволочек глазки, привязанные сырыми кишками через равные промежутки. Тщательно заостренный конец. Вырезанная из дерева, тонко отполированная катушка с полулигой волос Могоры, сплетенных и склеенных — нить достаточно прочная, чтобы выудить что угодно, включая саму эту старую бабу, если она станет бродить по отмели. Да, он может подождать еще год — другой, пока мальки не достигнут нужной длины. Может, нужно добавить тварей побольше — он видел громадных сомов в затопленном мире, и другие существа слонялись там у берега. Искарал Паст вздрогнул от воспоминаний. Но лишь истинный любитель рыбалки сознает силу пристрастия, гонящего его на лов стОящей добычи! Пусть даже придется истреблять демонов и прочее… Да, то посещение вышло малость тяжелым. Но он еще сходит туда и вернется с длинной связкой редкостей.

Еще малышом он мечтал освоить искусство рыбной ловли; но женщинам и старикам деревни это было не интересно. Нет, только свивай сети, насыпай плотины. То был сбор урожая, не рыбалка, но Искарал Паст — уже успевший убежать с караваном и целые полтора дня созерцавший чудеса города Ли Хенг, пока мать не отыскала его и не притащила, вопящего, как резаный поросенок, обратно в племя — Искарал Паст все-таки оценил совершенство творческой охоты. Той охоты, которая — каждый знает — является идеалом достойного мужчины.

О, вскоре он и его мул получат хорошую причину покинуть служащий им жилищем скудный храм. "Пойдем на рыбалку, дорогой". Ах, как он жаждет произнести эти слова.

— Ты идиот, — сказала Могора.

— Умный идиот, женщина, то есть поумнее тебя. — Он помолчал, упершись в нее взглядом. — Теперь все, что мне нужно — дождаться, пока она не уснет. Тогда срежу все ее волосы — она и не заметит, ведь вокруг нет серебряных зеркал. Нет ведь? Я смешаю волосы из ушей, с головы, с ног…

— Думаешь, я не знаю, что ты задумал? — сказала Могора и захрипела так страшно, что можно было подумать — ее родили гиены. — Ты не просто идиот. Ты еще и дурак. Надутый, незрелый, одержимый, жалкий, злобный, надменный, высокомерный, скрытный, агрессивный, невежественный, завистливый, непостоянный, противоречивый. И урод в придачу.