— Покопайся в запасах, Гриб, и найди тряпье потеплее. Море холодное и скоро будет совсем ледяным.

— Я в порядке. Нос текёт, но у Крюка с Мошкой то же самое. Мы в порядке. Три дня.

— Уложимся в два.

— Нет. Нужно три дня, или мы никуда не приплывем. Погибнем в море через два дня после острова Сепик.

По спине кулака пробежал холодок. — Откуда ты узнал, что мы идем на запад?

Мальчик поглядел на Мошку, лизавшую ему палец. — Сепик. Там будет плохо. В Немиле будет хорошо, потом плохо. Потом мы найдем друзей. Дважды. Потом мы кончим тем, чем начали, и это будет очень плохо. А как раз тогда она поймет всё — почти всё, но этого будет достаточно. — Он посмотрел на кулака просиявшими глазами. — Я нашел кость для свистка и храню для него, потому как он захочет. Мы пошли собирать ракушки!

Троица тут же помчалась к берегу.

"Три дня, не два. Или все мы умрем". — Не беспокойся, Гриб, — шепнул он, — не все взрослые дураки.

Лейтенант Прыщ вгляделся в собранное солдатом: — Что это, во имя Худа?

— Кости, сэр, — ответила женщина. — Птичьи кости. Они падают с утеса — смотрите, твердые как камень — мы решили добавить их к коллекции. Те есть мы, панцирники. Ханфено, он в них дырки делает — для других. Мы уже сотни насобирали. Хотите, сэр, для вас сделаем?

— Давай несколько, — протянул он руку.

Она бросила в его ладонь две косточки ног длиной с палец, потом нечто похожее на сустав, чуть пошире костяшки его пальца. — Дура. Это не птичья.

— Не могу знать, сэр. Может, череп?

— Она не пустая.

— Дятел?

— Иди к взводу, Сенни. Когда доберетесь до причала?

— Похоже, к утру, сэр. Солдаты Кулака Кенеба запоздали — он всех отозвал, вот была куча! Какие офицеры у нас негодн… гм, разрешите идти, сэр!

Он махнул рукой, и женщина отбежала. Лейтенант Прыщ собрал косточки в горсть, чтобы они не выпали, и подошел к капитану Добряку. Он стоял около четырех сундуков с имуществом его роты. Двое ординарцев усердно паковали остатки; Прыщ заметил набор гребней, разложенных на верблюжьем коврике. Двадцать или больше, и ни одного похожего. Из кости, рога, раковин, черепахового панциря, слоновой кости, дерева, сланца, серебра, золота и красной меди. Они собирались за долгое время службы, став отчетом о его перемещениях, о разных культурах, племенах и кланах, либо замиренных, либо уничтоженных. И все же… Прыщ нахмурился. "Гребни?"

Добряк почти лыс.

Капитан наставлял ординарца, как правильно упаковать его вещички. — …эти хлопковые шарики и козью шерсть, или как ее там. Каждый по отдельности и осторожно — найду царапинку, скол или сломанный зубец, и ничего не останется, кроме как убить вас обоих. А, лейтенант. Надеюсь, вы полностью оправились от ран? Отлично. Что такое, дружище? Вы подавились?

Лицо Прыща побагровело, язык высунулся наружу. Он подождал, пока капитан подойдет ближе, и начал сипло перхать, прижав правую руку ко рту. Наконец он харкнул, ловко уронив кости на землю. Затем лейтенант принялся глубоко дышать, качая головой и откашливаясь.

— Простите, капитан, — едва смог вымолвить он. — Похоже, внутри остались сломанные кости. Как раз решили выйти.

— Ну как, все вышли?

— Так точно, сэр.

Ординарцы во все глаза смотрели на косточки. Один взял себе сустав.

Прыщ стер со лба воображаемый пот. — Выкашлял! Как удачно. Клянусь, в бою кто — то ткнул мне кулаком в ребра!

— И кости свои оставил вам на память! — сказал ординарец.

— Благодарю, солдат.

— Если вы думали, что это забавно, то ошибались, — буркнул Добряк. — А теперь объясните задержку.

— Не могу знать. Солдаты Кулака Кенеба получили приказ вернуться. Не вижу подходящего объяснения этому.

— Как всегда. Армиями управляют дураки. Дайте мне армию — и увидите, все будет иначе. Не терплю ленивых солдат. Я лично убил больше наших лентяев, чем врагов Империи. Будь это моя армия, лейтенант — мы вошли бы на треклятые суда за два дня, а всех не успевших ко сроку оставили бы на берегу — голыми, с корочкой хлеба и приказом маршировать на Квон Тали.

— По воде?

— Рад, что вы меня поняли. А теперь стойте и охраняйте мое добро. Я пойду отыщу приятелей — Мадан'Тула Реде и Рутана Гудда. Они полные идиоты, но забьем на это.

Прыщ посмотрел капитану в спину, затем улыбнулся ординарцам. — Вот было бы здорово? Верховный Кулак Добряк, командир всех малазанских армий.

— По крайней мере мы всегда бы знали, чего ждать, — отозвался один из солдат.

Глаза лейтенанта сузились. — Тебе нравится, что капитан думает за вас?

— Я солдат, не так ли?

— А если я скажу, что капитан Добряк сошел с ума?

— Проверяете? Мне плевать, безумный они ли нет, пока он знает, что делать, и доводит это до нашего сведения. — Он толкнул под руку товарища: — Так ведь, Зикбурд?

— Правильно вполне, — промямлил тот, осматривая гребни.

— Малазанского солдата учат думать, — сказал Прыщ. — Это традиция от Келланведа и Дассема Альтора. Вы забыли?

— Нет, сэр. Мы помним. Есть думанье и думанье, вот и всё. Солдаты думают так, а командиры эдак. Не годится мешать в кучу.

— У тебя все легко и просто.

Кивок. — Так точно, сэр.

— Если твой дружок поцарапает этот восхитительный гребешок, капитан убьет обоих.

— Зикбурд! Положь!

— Какой красивый!

— Тридцать два зуба во рту тоже красиво. Хочешь сохранить?

"И с такими вот солдатами мы создали империю?"

Лошади оказались не первой молодости. Ничего, и такие сойдут. А мул понесет все припасы и в придачу спеленутое тело Геборика Руки Духа. Клячи ожидали в начале восточной дороги, отмахиваясь хвостами от полчища мух; жара уже досаждала им, хотя еще не наступил полдень.

Баратол Мекхар в последний раз поправил пояс с оружием, озадаченно поняв, что прибавил в весе и раздался в животе. Покосился на Резака и Сциллару, вышедших из гостиницы.

Беседа женщины с обеими Джессами оказалась образцом краткости: не дав никаких наказов, она весьма легкомысленно попрощалась. Итак, всеми забытая деревня обрела нового, юного обитателя. Девочка вырастет, играя со скорпионами, ризанами и дырокрысами, мир будет казаться ей бесконечным, здешнее палящее солнце нависнет над головой словно лик жестокого бога. Но — в общем и целом — ее будут любить и лелеять.

Кузнец приметил кого-то, притулившегося в тени входа. "Ах. Хоть один будет тосковать о нас".

Баратол пошел к остальным, ощущая смутную грусть.

— Лошадь свалится под вами, — сказал Резак. — Она слишком старая, а вы, Баратол, слишком большой. Один топор чего стоит. Даже мул зашатается.

— Кто там стоит? — спросила Сциллара.

— Чаур. — Кузнец влез на лошадь. Она шагнула и прогнула спину, когда он начал искать удобное положение. — Думаю, пришел проводить нас. В седла!

— Самая жаркая часть дня, — возразил Резак. — Кажется мне, мы вечно привлекаем к себе худшие свойства вашей страны.

— К закату доберемся до родника, — ответил Баратол. — Как раз когда почувствуем настоящую жажду. Переждем следующий день в тени, потому что тот переход будет длиннее.

Они выехали на дорогу, быстро ставшую узкой тропой. Некоторое время спустя Сциллара заметила: — За нами едут.

Они оглянулись и увидели Чаура, сжимавшего в руках парусинный сверток. На его потном лице застыло упрямое выражение.

Кузнец со вздохом остановил лошадь.

— Ты убедишь его вернуться? — спросила Сциллара.

— Вряд ли. Упорный и глупый — самое неудачное сочетание. — Он спустился на землю и пошел навстречу здоровяку. — Эй, Чаур, давай положим узел на спину мула.

Чаур с улыбкой отдал тючок.

— Путь у нас долгий, Чаур. Несколько дней придется идти пешком. Понял? Поглядим — ка, что у тебя на ногах… Дыханье Худа!

— Он босой! — воскликнул Резак.

— Чаур, — попытался объяснить Баратол, — тут одни острые камни и горячий песок.