— В поклаже есть толстая кожа бхедрина, — разжигая трубку, сказала Сциллара. — Где-то завалялась. Ночью я сошью сандалии. Или остановимся прямо здесь?

Кузнец опустил секиру и согнулся, принявшись стаскивать сапоги. — Раз уж я верхом, пусть ходит в моих.

Резак смотрел, как Чаур пытается натянуть чужие сапоги. Большинство людей бросило бы Чаура на произвол судьбы. Дитя в теле великана, тупой и почти бесполезный, обуза. Наверное, они били бы дурачка, пока он не убежал бы обратно — били бы во имя его же блага, и не без основания. А этот кузнец… он едва ли похож на убийцу тысяч людей, каким его рисуют. Предатель Арена, человек, убивший кулака. А теперь сопровождающий их до побережья.

Резак обнаружил, что мысль о такой подмоге ему нравится. Кузен Калама… "Склонность к убийствам, похоже, у них в крови". Хотя громадный двуручный топор не кажется оружием, подходящим для ассасина. Он подумывал расспросить Баратола, что же произошло в Арене, услышать его версию — но кузнец казался неразговорчивым, и он имеет право хранить личные тайны. Как Резак хранит свои.

Они снова двинулись в путь. Чаур спотыкался позади, с трудом привыкая к новой обуви. Но улыбался.

— Чтоб этим раздутым титькам… — забурчала Сциллара.

Резак бросил косой взгляд, не зная, как следует отвечать на такую жалобу.

— И ржавый лист кончается.

— Жаль.

— И чего именно тебе жаль?

— Ну, что я так долго оправлялся от ран.

— Резак, у тебя же кишки на ляжки намотало. Кстати, как самочувствие?

— Не особенно. Но ведь я плохой ездок. Вырос в городе. Аллеи, крыши, таверны, балконы поместий — вот весь мой прошлый мир. Боги, как я скучаю по Даруджистану. Тебе бы там понравилось…

— Ты сошел с ума? Не помню ни одного города. Для меня ближе пески и сожженные солнцем холмы. Шатры, глинобитные хижины.

— Под Даруджистаном таятся пещеры с газом, и по трубам газ выведен на улицы, освещает их приятным синим светом. Сциллара, это самый величественный город мира…

— Так почему ты бросил его?

Резак промолчал.

— Да ладно, — продолжила она вскоре. — О другом потолкуем? Мы взяли тело Геборика… а куда везем?

— Остров Отатарал.

— Это большой остров. Какое-то конкретное место?

— Геборик рассказывал о пустыне в четырех — пяти днях пути на север и запад от Досин Пали. Говорил, там гигантский храм, или статуя из храма.

— Так ты все же слушал.

— Да, иногда он говорил ясно. Называл ее Нефритом, силой благословенной и проклятой одновременно… желал вернуть ее. Что-то такое.

— Но если он умер, — спросила Сциллара, — как ты можешь ждать, что он вернет силу статуе? Резак, как мы найдем одну статую в сердце пустыни? Подумай сам: желания Геборика нынче ничего не значат. Т'лан Имассы убили его и Тричу придется искать нового Дестрианта; а если у Геборика была иная сила — она или рассеялась или прошла за ним во врата Худа. Так или эдак, мы ничего не можем сделать.

— Его руки стали материальными.

Она вздрогнула: — Что?

— Прочный нефрит — не чистый, запятнанный. Какие-то пороки, частицы в глубине вроде грязи или пепла.

— Ты осматривал тело?

Резак кивнул.

— Зачем?

— Серожаб вернулся к жизни…

— Ты думал, старик устроит нечто подобное.

— Как возможность. Но непохоже, что такое случится. Он быстро мумифицируется.

Баратол Мекхар вмешался: — Его пелена пропиталась соленой водой, а потом туда положили чистой соли. Личинки мух умирают. В отверстия тела воткнули тряпки. В старину вынимали внутренности, но местные с тех пор обленились. Тогда задействовали магические умения. Сейчас это искусство почти забыто. Умеют лишь сохранять тело сухим.

Резак глянул на Сциллару и пожал плечами: — Геборик был избран богом.

— Он не оправдал доверия.

— Это были Т'лан Имассы!

Сциллара ответила, выпуская клубы дыма: — Когда вокруг заклубятся мухи, будем знать, чего ждать. — Взглянула ему в глаза. — Слушай, Резак, мы сами по себе. Ты да я. Баратол идет только до берега. Хочешь дотащить тело Геборика на остров — пожалуйста. Если его руки живые, они сами поползут к хозяину. Положим тело в прибой и оставим.

— А потом?

— Даруджистан. Думаю, что захочу ощутить его величие. Ты сказал, крыши и аллеи? Кто ты, вор? Наверное. Кому еще известны крыши? Тогда будешь меня учить воровской жизни. Я пойду в твоей тени. Видит Худ, тащить все что плохо лежит — не самое худшее, чем можно заняться в мире.

Резак отвел взгляд. — Нехорошо… идти в чужой тени. Там есть люди и получше, тебе с ними надо связываться. С Муриллио или даже Колем.

— Однажды я пойму, что ты меня сейчас оскорбил? — поинтересовалась она.

— Нет! Разумеется, нет. Я люблю Муриллио! А Коль — член Совета. У него особняк и все такое.

— Видел¸ как ведут барана на заклание? — спросил Баратол.

— Что это значит?

Но тот просто покачал головой.

Набив трубку, Сциллара поудобнее расположилась в седле. Малая доля милосердия заставила ее на миг ослабить нападения на Резака. Милосердие и, в некоторой степени, тонкий намек Баратола: оставь парня в покое.

Старый убийца оказался хитрым типом.

Не то чтобы она затаила злобу на Резака. Совсем наоборот. Ее удивил намек на энтузиазм в разговоре о Даруджистане. Резак тянется к утешению воспоминаний о прошлом — это означает, что в настоящем он страдает от одиночества. "Женщина, что его бросила. Подозреваю, именно с ней он впервые покинул Даруджистан". Одиночество и чувство бесполезности — ведь Геборик умер, а Фелисин Младшая похищена. Может быть, он также терзается виной: он не сумел защитить Фелисин и саму Сциллару. Не то чтобы он ставила ему в упрек… Это ж были Т'лан Имассы!

Но Резак, будучи молодым и будучи мужчиной, видит ситуацию иначе. В мире так много мечей, на которые мужчина готов броситься с радостью при малейшем толчке со стороны некой особы… особы, которая для него много значит. Лучше удерживать его от подобных мыслей — малая толика флирта смутит юнца и посеет в его душе смятение.

Она надеялась, что он последует ее совету похоронить Геборика. Хватит им пустынь. Образ города, озаренного синим огнем, полного людей, которым ничего от нее не нужно, мысли о новых друзьях — и Резаке под боком — воистину способны заинтриговать. Новое приключение, и к тому же вполне цивилизованное. Экзотическая еда, изобилие ржавого листа…

Она опять — на несколько мгновений — удивилась полнейшему отсутствию в себе печали по ребенку. Ведь она носила его под сердцем девять месяцев… Неужели в ее душе недостает морали, неужели она порочна и способна вызывать в глазах матерей, бабушек и даже маленьких девочек один лишь ужас? Неприятные, но краткие мысли. Суть в том, что ей плевать на мысли других людей, и если большинство видят в ней угрозу… какую-то там… их представлению о семейном долге… Ну, тем хуже для них! Похоже, само ее существование соблазняет окружающих вести жизнь, полную безответственности и разврата.

"Ну разве не смешно? Самые опасные искусители — те, что призывают к удобству. Когда ты чувствуешь себя в безопасности, только если все вокруг точно такие же, как ты — тогда ты стал Худом проклятым трусом… а может, и зародышем подлого тирана".

— Скажи, Баратол Мекхар, что ждет тебя на побережье?

— Чума, наверное.

— О, какая прелесть. И как ты сможешь выжить?

Он пожал плечами: — Сяду на корабль и уплыву. Никогда не видывал Генабакиса. И Фалара.

— Если ты попадешь на Фаларские острова или подвластный империи Генабакис, тебе припомнят старые грехи.

— Пусть вначале поймают.

— То ли ты равнодушен к своей жизни, Баратол, то ли неколебимо веришь в себя. Ну?

— Выбирай сама.

"Умный. Мне его не подловить. Не стану и пробовать". — Как думаешь, на что похоже странствие по океану?

— Как по пустыне, — сказал Резак. — Только воды больше.

Наверное, нужно было обиженно сверкнуть глазами… но ответ, признаем это, был остроумный. "Ладно. Наверное, они оба умные, на свой манер. Думаю, путешествие будет интересным".