У Щупа было переполнено. Завсегдатаи то и дело выбегали наружу — поглядеть на северный горизонт (ночной тьмы в ту ночь считай что не было) — и возвращались строить все более невероятные предположения, что вскоре вызывало очередной исход. И так далее.

Банашар остался равнодушен к окружающей суете. Люди как гончие на тропе, мечущиеся от хозяина к дому и обратно. Бесконечно и бездумно. Да уж.

Что бы там ни происходило, оно происходило далеко за окоемом. Хотя, неохотно признал Банашар, происходило что-то БОЛЬШОЕ.

Далеко так далеко. Он быстро потерял интерес к загадке, по крайней мере после первого же кувшина эля. Впрочем, он успел расслышать, что те четыре галеры привезли десятка два бедолаг, найденных на некоем рифе к юго-западу от Рога (и что там делали галеры, мимоходом подивился Банашар). Подобрав терпящих бедствие, четыре корабля повели упорную борьбу с протечками, но все же в ту же ночь успешно высадили спасенных в славной гавани Малаза.

Спасение терпящих бедствие — в наши дни вполне обычное дело; интерес вызывал тот факт, что только двое из них были малазанами. Что до остальных… Банашар поднял голову над кружкой, прищурившись на ставшего обычным его партнером старшего сержанта Бравого Зуба и на новичков, ссутулившихся за столом у стенки. Не один только бывший жрец бросал взгляды в том направлении, однако спасенные явно не желали вступать в беседы с кем-то, кроме своих товарищей. Да и между собой они неохотно переговариваются, заметил Банашар.

Двое малазан выглядят пьяными, жалкими и унылыми. Остальные пьют мало — на семерых стоит один графин вина.

Чертовски неестественно, как подумал Банашар.

Но само по себе не удивительно, не так ли? Все семеро — Тисте Анди.

— Знаешь, я знаю одного из двух, — заметил Бравый Зуб.

— Что?

— Я о малазанах. Они увидели меня. Раньше, едва вошли. Один побледнел. Вот почему я знаю.

Банашар хмыкнул: — Почти все ветераны, входя сюда и видя тебя, делаются белыми. Некоторые — не только в первый раз. Интересно, каково это — вызывать ужас во всех, кого ты муштровал?

— Мне нравится. К тому же я не всех муштровал. Только почти всех. Уж это я умею.

— Почему бы не притащить тех двоих сюда? Пусть порасскажут, какого Худа делали вместе с треклятыми Анди. Понюхай воздух снаружи — все шансы на то, что им не дожить до рассвета. Виканы, семиградцы, корелане, Тисте Анди — всё чужаки. А у здешних носы поднимаются и волосы дыбом встают. Город готов взорваться.

— Никогда такого не видывал, — признал Бравый Зуб. — Такой… злобы. Старая империя была не такая. Проклятие, она ж была совсем другая. Оглядись, Банашар, если сможешь оторвать глаза от выпивки — и все поймешь. Страх, паранойя, закрытые умы и раскрытые пасти. Пожалуйся громко на новые времена — и тебя порвут в куски в темном переулке. Такого не бывало, Банашар. Никогда.

— Притащи хоть одного.

— Я уже слышал их историю.

— Неужели? Разве ты не со мной всю ночь сидишь?

— Нет, я отходил на целый звон. Ты даже не заметил, головы не поднял. Банашар, ты как морская губка. Чем больше пьешь, тем больше жаждешь.

— За мной следят.

— Это ты уже врал.

— Они хотят меня убить.

— Зачем? Лучше посидеть и подождать, пока ты сам не окочуришься.

— Они нетерпеливы.

— Снова спрошу — зачем?

— Он не хотят, чтобы я добрался до него. То есть до Тайскренна. Все дело в Тайскренне, запертом в Замке. Они принесли кирпичи, но раствор замешивает он сам. Я хочу поговорить, они не позволят. Убьют, едва я попытаюсь. — Он дико взмахнул рукой. — Вот сейчас выйду и пойду на Ступени — и я покойник.

— Банашар, что тебя убьет — так это твоя клятая тайна. Она тебя уже убивает.

— Она меня прокляла.

— Тайна?

— Нет, разумеется. Д'рек. У меня Червь в мозгу, в кишках, он жрет и сосет изнутри. Так что там за история?

Бравый Зуб поскреб щетину на шее и откинулся на скамье. — Морпех Ябеда. Плевать на имя, с каким он пришел. Я нарек его Ябедой. Подходит. Всегда мои клички подходят. Он крутой парень, способный выживать — и уже доказал это. Второго звать Гентур. Канезец, верно — он не из моих. Так вот, они оказались в море после битвы с флотом серокожих. Оказались на Плавучем Авалю, а там тоже заваруха оказалась. Похоже, те серокожие варвары тоже присмотрели себе Плавучий Авалю. Так там жили Тисте Анди, и плюнуть никто не успел, как началась большая битва между ними и варварами. Жуткая. Затем Ябеда и другие дрались на стороне Анди вместе с каким-то Скитальцем. Короче говоря, Скиталец приказал им уходить, сам — де разберется с варварами и остальные ему как помеха. Они так и сделали. То есть ушли. Только начался клятый ураган и их выкинуло на атолл, где они сидели месяцами, грызя устриц и цедя кокосовое молочко. — Бравый Зуб потянулся за кружкой. — Так говорил Ябеда, пока был трезвый. Сейчас уже не трезвый. Этот Скиталец, вот он меня интересует… что-то знакомое, как его Ябеда живописует, как он дрался — всех мигом перебил даже не вспотев. Плохо, что он не с ними.

Банашар пялился на грузного собеседника. О чем он там? Все несет и несет что-то… Скитания? Перебои? Ябеды и драки с варварами. Совсем бухой. Бухой и дурной. — Ну-ка, расскажь еще раз.

— Уже.

— Что там насчет Тисте Анди? Их перебьют…

— Нет, не перебьют. Видишь самого высокого, длинные белые волосы? Его звать Нимандер Голит. А красавица рядом — Фаэд, его старшая дочь. Все они родичи, кузены и кузины, но Нимандер главный, потому что старший. Нимандер говорит, он первенец Сына.

— Что?

— Сына Тьмы, Банашар. Знаешь такого? Это Аномандер Рейк. Погляди, они все выводок Рейка — внучкИ по большей, кроме Нимандера, который некоторым отец. Но не всем. Ну, если кто-то и затаил ненависть к иноземцам — ты думаешь, есть такой реально тупой, чтобы нападать на щенка Аномандера Рейка?

Банашар повернулся и косо взглянул на сидящих. Заморгал и потряс головой. — Только если самоубийца.

— Точно. Ты все еще что-то соображаешь, верно?

— Так если Аномандер отец Нимандера, кто ему мать?

— Да, ты еще не ослеп. Видишь кое-что? Разные матери у них. И одна из матерей не Тисте Анди была. Погляди на Фаэд…

— Я вижу один затылок.

— И что? Я ее видел, и задал себе тот же вопрос.

— Какой?

— "Кто же была твоя мать?"

— Моя?

— А она улыбнулась — и я почти что умер, Банашар. Почти что. Кровь в мозгах вскипела, почти что наружу пошла. Тогда бы умер точно. Но она мне сказала, и это не андийское имя было, и по виду видно, что она наполовину человек, но опять — таки, кто может реально судить? Не я.

— Так как там было имя?

— Леди Зависть, которая порвала с самим Аномандером Рейком и отомстила, взяв в любовники его сына. Круто, а? Ну, если она такова, как дочка, с такой улыбкой… да, зависть — слово подходящее для любой женщины на свете. Боги… Эй, Банашар, что не так? Тебя что, затошнило вдруг? И эль не плох, не такой, как прошлой ночью, это так. Смотри, если задумал заполнить тарелку, то тарелок тут нет. Понял? А доски на полу кривые — я поскользнусь и ногу ушибу, и стану очень печальным. Ради Худа, человече, подыши поглубже!

Опершись на перекошенную, покрытую пятнами барную стойку в пятнадцати шагах от них, человек, которого Банашар нарек Иноземцем, поглаживал флягу с "Малазским темным". К этому напитку он пристрастился, невзирая на стоимость. Он слышал бестолковые препирательства бывшего жреца и старшего сержанта за столом позади. Последнее время они часто так. В другую ночь Иноземец подумал бы: а не сесть ли к ним, насладиться интересным, хотя обыкновенно грустным, представлением?

Но не сейчас.

Не с НИМИ, сидящими вон там.

Надо подумать, и подумать крепко. Нужно принять решение; он с трепетом страха ощутил, что решение это изменит его судьбу.

— Щуп, не подашь ли еще темного?

Карака "Топленая Крыса", казалось, страстно желает оторваться от пирса, что на южной стороне реки — отлив мягко тянул ее за собой. Покрытая царапинами обшивка, свежая краска, необычная косая оснастка и большое рулевое весло на корме — все это притягивало внимание немногочисленных моряков и рыбаков, забредавших сюда в последние дни. "Это раздражает", думал капитан, "однако Опонны все еще мило улыбаются — двумя устами — и вскоре мы будем далеко. Наконец-то. Прочь от проклятого города, чем скорее, тем лучше".