* * *
Коль рассудка ты вовсе решен,
Можешь бросить голодному снедь.
С отвратительной жадностью он
Сразу чавкать начнет и сопеть.
Задыхаясь и жутко хрипя,
Пропихнет себе в глотку куски
И опять возведет на тебя
Взгляд страдальческий, полный тоски.
Если мозг твой за сморщенным лбом
Стал совсем уж мышлению чужд,
То всплакни над презренным рабом
Примитивнейших жизненных нужд.
Но себя я в пример приведу –
Ни малейших не выразив чувств,
Обогнув попрошайку, пройду
Я к музею изящных искусств.
Всё возможно – возможно, и нам
Предстоит испытать нищету,
Но уродливым, мерзким мольбам
Я молчанье тогда предпочту.
Для моей утонченной души
Неизящное хуже бича.
Молча таять я буду в тиши,
Как в безветрии тает свеча.
Но последняя песня певца
Вдруг сумеет весь мир огласить –
Чтоб сумел я в преддверье конца
Запоздалую роскошь вкусить.
* * *
Кто нынче не слыхал о сексе?
Таких, должно быть, больше нет.
Охватывает, словно сепсис,
Зараза эта целый свет.
Не срам ли, коль иной поганец,
На вид еще совсем сопляк,
Партнершу пригласив на танец,
Ее слюнявит так и сяк.
Но что в особенности жутко,
Чего вовек я не приму –
В ответ смеется проститутка
И прижимается к нему.
Сосредоточившись на теле
И позабыв свой долг земной,
Плевать на всё они хотели,
Что происходит со страной.
Их породила перестройка –
Мы жили, веря и трудясь,
А этим побыстрее только
Вступить бы в половую связь.
Нет, раньше лучше было все же,
Был твердым нравственный закон:
Вмиг получал наглец по роже
И вылетал с танцулек вон.
И нам случалось быть в охоте,
На стенку впору было лезть,
Но пыл мы тратили в работе,
Крепили трудовую честь.
Все директивы выполняли
Мы руководства своего,
Детишек на ноги подняли,
Про секс не зная ничего.
А чем ответили детишки?
Нельзя их нынче расстрелять,
Но можно снять остаток с книжки
И в ресторане прогулять.
Им не видать уже тысчонок,
Что честным скоплены трудом.
Еще неплохо снять девчонок
И привести в свой тихий дом.
А там, открыв оскал вампира,
Издать в прихожей страшный рык,
Чтоб вмиг притихла вся квартира
И без помех прошел пикник.
В компании девчонок шалых
Пропить все деньги и проесть
И массу знаний запоздалых
О сексе за ночь приобресть.
Им не видать таких сражений,
Безмозглым нынешним юнцам!
Конечно, жалко сбережений,
Дающих первенство отцам.
Однако оторвемся клево,
А деньги – это ерунда.
Вот только б суку Горбачева
Еще повесить без суда.
* * *
Я думаю с досадой: “Черт возьми,
Как всё-таки неправильно я жил –
Встречался я с достойными людьми,
Но разминуться с ними поспешил”.
Я помню, как камчатский буровик,
Поивший сутки в поезде меня,
Когда приблизился прощанья миг,
Мне показался ближе, чем родня.
В гостинице афганский эмигрант
Со мною поделился анашой –
Он в сердце нес сочувствия талант
И обладал возвышенной душой.
А как любил цыгана я того,
Который мне девчонок приводил!
Казалось мне порой, что сам его
Я в таборе когда-то породил.
Мудрец на склоне жизненного дня –
Всё повидавший старый инвалид
Мне стал батяней, выучив меня
Всё тырить, что неправильно лежит.
Тот был мне сыном, а другой – отцом,
И братьями я называл иных…
Слабея перед жизненным концом,
Смотрю я с умилением на них.
Спасибо вам, шагавшие со мной
Там, где порою всё вокруг мертво!
Пусть сократили вы мой путь земной,
Но дивно разукрасили его.
* * *
Я поэтом большим называюсь недаром,
Но с народом безумно, немыслимо прост.
Выхожу я к нему и, дыша перегаром,
Декламирую гимн, возносящий до звезд.
Мне нельзя умолкать – ведь немедля иначе
С диким ревом народ низвергается в грязь.
Потому засмеюсь я иль горько заплачу –
Всё я делаю вслух, никого не стыдясь.
Посмотри, мой народ: вот я, пьяный и рваный,
От стыда за меня тебе впору сгореть,
Но не сводишь с меня ты свой взгляд оловянный,
Ибо лишь на меня интересно смотреть.
От народа мне нечего ждать воздаянья,
Чтобы мог я на лаврах устало почить,
Но не знал мой народ ни любви, ни страданья –
Только я его этому смог научить.
Мне толкует мудрец: “Этот подвиг напрасен,
Не оценят болваны подобных щедрот”.
“Хорошо, – я отвечу, – уйти я согласен,
Но скажи: на кого я оставлю народ?”
