Тут уже печально вздохнул Александр, только-только приспособившийся к обновке от Греве.

«Вымогатель! Ладно, пожертвую жандармскому подполковнику на бедность, с меня не убудет. А у него, глядишь, на один шанс больше окажется, в случае чего. Так сказать, защитит мои в него вложения… Блин, все равно жаба давит».

Для жандарма это выглядело так: его знакомый ненадолго задумался, после чего встал и… положил перед ним третий пистолет, совершенно незнакомого вида, прокомментировав очередной подарок следующим образом:

– Надеюсь, он вам никогда не пригодится!

Остаток дня у князя прошел уныло и скучно: он поработал с бумагами от Круппа и еще раз перечитал письмо из Сестрорецка, обдумывая – ехать к тетушке или это подождет? В конце концов он решил, что надо бы полыхнуть родственными чувствами и навестить Ивантеево, а к Савве отправится Григорий. Тем более что замена будет почти равноценной – за последнее время господин Долгин заметно пообтесался, нахватавшись господских привычек вроде обязательного утреннего кофе и газеты, так что для сельской местности его харизмы хватит с большим запасом. Да и дело не шибко сложное – поколесить с Савватеем по окрестностям да выслушать все, что тот смог разузнать на заданные темы. Хотя… зная основательность Саввы, скорее записать на дюжину-другую листов серой писчей бумаги. Мысли Александра прервал на диво бодрый приятель, вернувшийся из билетных касс:

– Взял, на завтрашний. Можно было бы и сегодня, да чего на ночь глядя приезжать?

– Это ты правильно. Спокойно выспимся и… Во сколько отправление? В четыре утра?!!

Давно ожидаемый перевод из Граевской пограничной бригады в четырнадцатую Ченстоховскую и производство в следующий чин свалилось на поручика Смирницкого довольно-таки внезапно – раз, и он уже штаб-ротмистр. Нет, что повышение не за горами, он знал, для того и подал прошение о переводе – в родной бригаде свободных вакансий не ожидалось, и покомандовать своим отрядом ему в ближайшие два года ну никак не светило. А тут в один день: и новый чин, и новая должность. Признаться, такого быстрого и, самое главное – положительного во всех смыслах решения своего вопроса он от командования как-то не ждал. Более-менее все прояснилось после беседы с бригадным адъютантом ротмистром Блинским – на командование Олькушской заставой претендовало сразу несколько офицеров-«старожилов», и, чтобы никого из них не обижать, начальником решили поставить пришлого «варяга». Остальные инструкции ротмистр передал одной фразой:

– Осваивайтесь, Леонид Михайлович.

Первой приятной неожиданностью стало то, что особых усилий и трудов это не потребовало – отряд ему достался просто образцовый, служба была налажена вплоть до самых незначительных мелочей, а нижние чины отличались редкостной дисциплиной. Вторая приятная неожиданность заключалась в том, что его предшественник устроил вдоль линии дозоров такие завалы или пустоши, что миновать их незамеченными стоило крайне больших усилий… это если на своих двоих да в летнее время. Зимой же, а особенно для четвероногого транспорта, такая задача моментально превращалась в эпический подвиг или нечто с ним сопоставимое. По неглубокому (зато с острой ледяной корочкой) снегу да по открытому всем ветрам и взглядам месту… А дозорные заимели очень неприятную привычку вначале стрелять и только потом интересоваться, кто это там к ним подкрадывался. Разумеется, потом дозорных наказывали… но не сильно и далеко не всегда. Тем более что такое своеобразное понимание устава возникло не на пустом месте – а с «благословения» прежнего начальника заставы, личности во многом легендарной. Чего только Смирницкий не наслушался про своего предшественника – и изобретатель, и оружейный фабрикант, и дуэлянт… У дам, говорят, пользовался немалым успехом. А вот контрабандисты его сильно недолюбливали, если не сказать больше, но всем, как известно, мил не будешь. Одним словом, очень разносторонняя личность. Был, правда, во всем этом и отрицательный момент – премий за перехваченный контрабандный товар практически не было (увы, нет нарушителей – нет и вознаграждения за их поимку), зато служба текла ровно и без всяких неприятных неожиданностей, и это устраивало штаб-ротмистра Смирницкого как нельзя больше. Опять же на новой должности да в новом чине его жалованье существенно подросло, что, в свою очередь, позволяло задуматься об устройстве личной жизни… так сказать, на постоянной основе. На последнем новогоднем балу в Офицерском собрании он был представлен такому количеству незамужних девиц, что прямо глаза разбегались… Так что Леонид Михайлович как раз обдумывал (практически грезил), за кем бы ему приударить с самыми что ни на есть серьезными намерениями, как за окошком отрядной канцелярии раздался топот, а через несколько мгновений кто-то по-хозяйски распахнул дверь в жарко протопленную комнату, впуская зимнюю стужу последних январских дней. Возмутиться таким произволом не получилось – первым зашел непосредственный командир штаб-ротмистра (а заодно и всего четвертого отдела) подполковник Росляков, а второй офицер положил на стул средних размеров чемоданчик, полуобернулся и оказался… князем Агреневым (хоть и виделись они всего раз, при передаче командования, но на память Смирницкий пока не жаловался). Не успели гости раздеться и устроиться поудобнее (и поближе к источающей жар печке), как Валериан Петрович поинтересовался:

– Ротмистр, а корнет Дымков в расположении?

– Должен быть у себя на квартире, господин подполковник! Прикажете послать вестового?

Посыльного на месте почему-то не оказалось, и в его поиске пришлось выходить из тепла на продуваемое всеми ветрами крыльцо. Увидев вестового, Смирницкий нехотя сменил гнев на милость – тот как раз закончил устраивать у коновязи лошадей господ офицеров и направлялся к канцелярии. Озадачив солдата вызовом комвзвода-два пред светлы очи начальства, штаб-ротмистр мимоходом провел взглядом по территории заставы, проверяя, все ли в порядке, отметил небольшое скопление нижних чинов рядом с казармой второго взвода и с облегчением вернулся внутрь. Корнет появился как нельзя вовремя – нынешний командир заставы почему-то чувствовал себя немного неловко в присутствии командира бывшего, отчего его участие в беседе свелось к поддакиванию и коротким репликам на разные темы. С приходом же Дымкова он вздохнул посвободнее (особенно когда услышал команду – без чинов) и отгородился от гостей большой чашкой крепкого чая, который, впрочем, так и не успел отпить – на столе словно сама собой появилась бутылка французского коньяка. По такому случаю пришлось штаб-ротмистру организовать соответствующую тару (не пить же этот благородный напиток из обычных стаканов) и как следствие этого отвлечься от разговора. А когда он опять прислушался, то ничего не понял – спутник подполковника делился планами на будущее, только как-то непонятно, сплошными намеками (что самое обидное – и Росляков, и Дымков эти намеки понимали). Чуть яснее стало, когда князь Агренев стал расспрашивать корнета о его досуге.

– Почему в одиночестве? Подыскал в своем взводе умельца наподобие Григория, вот с ним и… правда, в стрелковом деле Михей слабоват будет. Кстати, а где старший унтер сейчас, не знаете?

– Да тут недалеко, в трактире, старых приятелей по службе угощает. Да, по поводу стрельбы. Я тут вам кое-что привез, так сказать, на пробу.

Когда князь Агренев вручил Игорю небольшую книжечку-руководство, а потом и непонятный пистолет-переросток, тот его внимательно оглядел, довольно улыбнулся и на всякий случай уточнил:

– Как в тот раз, с «орлом»?

– Именно. В чемодане знакомый вам комплект защиты. Думаю, вы сами разберетесь, что куда надевать. Не правда ли?

В общем, когда гости засобирались обратно в Ченстохов, штаб-ротмистра Смирницкого просто распирало от вопросов. И совсем немного – от зависти. Ему в качестве сувенира на память досталась всего лишь зажигалка. Утешился он только после того, как выяснил, про что же это был разговор. Правда, после этого офицер опять загрустил: такие дела намечаются, а с ним никто даже не посоветовался! Обидно.