– Добралися, вашсиясь.

С некоторым скрипом покинув такие удобные (и холодные) сани, Александр с нескрываемой завистью оглядел кряжистую фигуру извозчика, а особенно его толстенный армяк и шапку с рукавичками, после чего выразил одобрение его героической работе (весь день, да на таком морозе) в виде дополнительного к уговоренной плате рубля.

– Благодарствуем, барин.

Этого князь не слышал – уже знакомый Сенька отнял багаж, а Пелагея практически насильно впихнула дорогого гостя в дверной проем. Не успел он скинуть верхнюю одежду и слегка погримасничать, разминая задубевшую от ледяного ветра кожу на лице (в первый раз пожалев, что так и не удосужился отрастить шикарную бородищу или хотя бы усы – все бы теплее было), как за спиной послышались тихие шаги.

– Ну, уж думала, что не приедешь… Замерз?

Вместо ответа племянник слегка обнял свою любимую тетушку, несильно клюнул носом в район правой щеки (едва не погнув «клюв») и попытался улыбнуться. Не сказать, чтобы это совсем уж не получилось… Все-таки надо было постараться и сделать это немного получше. Татьяна Львовна легонько всплеснула руками и разразилась целой чередой указаний, командуя, как опытный офицер-строевик. Не слушая возражений Александра, его усадили почти вплотную к ребристой колонне печки, заставили сменить обувку на толстые шерстяные (практически войлочные) носки, поднесли рюмочку согревающей микстуры (в которой главным и основным компонентом был чистый медицинский спирт) и напоследок вручили большую чашку кипятка под видом чая. Тетя бдительно присматривала за племянником, поэтому пришлось осторожно отхлебывать исходящую паром жидкость и стараться при этом не получить сильного ожога.

– Ффу… нет, спасибо, одной чашки вполне достаточно.

– Точно согрелся? Может, еще полечишься? А то как завтра в церковь пойдешь на молебен, больной да простуженный?

– Так, может, и не ехать?

– Это как это не ехать?! Чтобы я больше такого и не слышала, лентяй этакий. Надо, обязательно надо – да и батюшка наш тебя поблагодарить хотел, а как он это сделает, ежели тебя не будет? Хочешь, чтобы отец Власий сам до тебя явился?

– Ну все-все, буду я на службе. Алтарь-то новый закончили?

В прошлый приезд, когда он решил исполнить сыновний долг и заказать на годовщину смерти поминальную панихиду по родителям «донора», у него состоялся довольно долгий разговор со священником – сухоньким, стареньким, но очень умным и понимающим человеком. Тогда князь услышал одну фразу, которая заставила его переменить свой взгляд на взаимоотношения с православной церковью.

«Дары твои нужны не Господу, а тебе самому. И только после тебя – тем сирым и убогим, что находят утешение в доме Господа нашего».

Конечно, было бы ошибкой сказать, что после этого он стал ревностным христианином. Но на службы в церковь все же стал захаживать почаще и сам проявил инициативу, пожертвовав что в Ивантееве, что в Сестрорецке на новые алтари работы самого Лихачева[6].

– Ну что, еще чашечку? Или лекарства?

Пока гость раздумывал, Пелагея решила за него, поставив рядом небольшой поднос с панацеей от простуды (от целебной силы «микстурки» прямо дух захватывало и неудержимо тянуло похрустеть малосольным огурчиком). Следующие полчаса Александр давал тете обстоятельный отчет о своей жизни за последние полгода – что, как, с кем. Узнав, что насчет последнего вопрос пока открыт, Татьяна Львовна немного оживилась и хотела было предложить свою помощь в устройстве личной жизни непутевого племянника, но вовремя одумалась и свернула разговор на другие темы. Вернее – тему. К возвращению родового имения уже полмесяца как были готовы все необходимые документы, и дело было за малым – навестить стряпчего в Рязани, поставить пару-тройку подписей и забрать купчую себе, оставив Дворянскому земельному банку несчастные двадцать две тысячи ассигнациями.

– А сам он к нам пожаловать не хочет? Почти три часа до города, столько же обратно… я бы лучше это время с вами провел.

«И нос целее будет».

– Не хочет? Да он уж раза три заезжал да осведомлялся, когда тебя ждать. Других-то покупателей на имение твоего батюшки днем с огнем не сыщешь, вот и боится, что передумаем. А и действительно, чего тебе самому мерзнуть зазря? Завтра с утра Сеньку за ним пошлю.

Мысленно перекрестившись, Александр облегченно вздохнул и на радостях принял еще немного лекарства из маленькой хрустальной рюмочки.

– А отчего других покупателей нет? Много имений свободных?

– Ну не то чтобы так уж много… но хватает, да. Не в том дело, Сашенька. Я ведь, перед тем как со стряпчим говорить, не поленилась и сама все осмотрела в Агреневе. Да-да, не такая уж и старая у тебя тетка! Поездить, конечно, пришлось немало, но оно того стоило. – Поправив теплый платок на своих плечах, Татьяна Львовна довольно улыбнулась, видимо припоминая свое общение с представителем банка. – Крестьяне лес кое-где чуть ли не подчистую свели, на полях сорняки мало что не в мой рост, а деревца-самосевы по краям полей – так и выше. Кустарник разросся прямо до неприличия, да иного всякого полно. А они мне вздумали петь, что имение едва-едва заброшено. Я им говорю: а как в нем проживать прикажете, от усадьбы-то, почитай, пара стен да крыльцо осталось? Повертелись-повертелись, а деваться им и некуда, стали цену сбавлять…

Слушая неспешно подробный рассказ тети о том, как она изобретательно и с огоньком выкручивала руки продавцам, заставляя тех раз за разом уступать в продажной стоимости поместья (и попутно экономя деньги племянника), Александр незаметно для самого себя задремал. Перед тем как окончательно провалиться в сон, он почувствовал невесомо теплую тяжесть пледа и ласковое касание к голове…

Едва Александр зашел в небольшую гостиную, находившиеся в ней люди тут же встали и вразнобой его приветствовали, обзывая то барином, то вашсиясей, то хозяином – у кого к чему душа лежала. Оглядев «великолепную семерку» старост, одетых по такому случаю во вполне приличные кафтаны или поддевки немного старинного покроя[7] и сапоги, заботливо смазанные отличным дегтем марки «Смерть комарам», князь проявил ответную вежливость, после чего одним жестом усадил всех присутствующих на облюбованные ими места.

Налаживать отношения со старостами окрестных сел и деревенек хозяин Агренева начал с того, что спокойно, можно даже сказать – равнодушно перечислил все прегрешения крестьянских общин по отношению к его ново-старому владению. Ничего не пропустил – и незаконный покос, и пахоту, и вырубку леса, даже охоту на своих землях не забыл упомянуть. Отдельно и особо он отметил крупные успехи отдельных представителей крестьянского сословия в деле утилизации старой усадьбы (тетушка, когда говорила про оставшиеся стены и крыльцо, немного ошиблась – на данный момент в наличии имелись три ступеньки и остаток северной стены). К концу своей речи Александр заметил, что взаимопонимание налаживается – его собеседники сидели, боясь лишний раз пошевелиться, а в глазах у них поселилась тревога и тоска (тем более что они с самого начала не ждали ничего для себя хорошего от вызова в Ивантеевку на знакомство с помещиком Агреневым, по совместительству являющимся как соседом Татьяны Львовны Лыковой, так и ее племянником). Тревога – потому что князь был в своем праве, и любое разбирательство это бы подтвердило, да и боялись общины любых судебных дел как огня. А тут и вовсе – кругом виноваты.

«Надеюсь, я не переборщил с претензиями, а то дедок напротив явно подумывает о самоубийстве. Желательно моем…»

Вообще-то поначалу Александр хотел провести свою встречу с лучшими и достойнейшими представителями (должность старосты ведь вроде выборная?) местного крестьянства несколько по-другому. Собрать, угостить немного и объявить о крутых изменениях в аграрной политике – в пределах своего имения, конечно. Хорошо хоть хватило ума перед этим посоветоваться с тетушкой – она-то и объяснила ему, какой он дурак. Ну не такими словами, конечно, но в общем и целом это подразумевалось. По словам Татьяны Львовны, перед тем как общаться с тружениками села, ее племянник должен был крепко-накрепко затвердить и усвоить две вещи. Первая – крестьянин в Российской империи (как, впрочем, и в других странах) по натуре своей хозяин-единоличник, обладатель пусть малого, крошечного, но своего кусочка земли. В чем-то прижимистый, в чем-то щедрый, но абсолютно всегда расчетливый и рачительный, никогда не упускающий случая прибрать что-либо на пользу своему хозяйству. Лес, кстати, потому и рубили – знали, что хозяина у него нет и спросить с них некому. Кто ж упустит такую возможность – избу там подновить, сарайку построить новую, загон расширить? Иные просто не выживали, уходя из общины на заработки или умирая от голода (а зачастую совмещая два этих занятия). Расчетливость и хозяйственность эта выражалась во всем – любой крестьянин не терпел уравниловки и при любой возможности работал отдельно от остальных, на себя. К примеру, любая артельная или же общинная работа на земле начиналась с выяснения (с обязательным сопутствующим криком) того, кто какой участок будет обрабатывать. Затем эти участки нарезались – без всяких там измерительных инструментов, но с завидной точностью. И только потом все начинали трудиться. Подобным образом поступали и в остальных случаях, и исключений из этой традиции почти не было. Попробуй тут сказать, что каждый желающий может взять в аренду земли столько, сколько захочет (вернее, потянет ее обработку), – в общинах такая свара начнется, мама не горюй! Смертоубийства, может, и не будет, а вот количество зубов на душу местного населения уменьшится точно. Земля-то неистощенная, значит, и урожай будет немаленьким. А хороший урожай – это сытые жена и дети, отсутствие недоимок, крепкое хозяйство, стабильное будущее… одним словом, спокойная жизнь с уверенностью в завтрашнем дне. Да и работать только на себя, без обязательных переделов общинной земли – тоже многого стоит.