В самый разгар травли Сергей Сергеевич Четвериков получает письмо из Горького от своей бывшей аспирантки Зои Софроньевны Никоро. Она приглашает его в Горьковский университет заведовать кафедрой генетики. Причем приглашает на место, которое занимает сама. Говорят, что Сергей Сергеевич до конца жизни не мог поверить в этот широкий жест и постоянно ожидал какого-то подвоха. Но может быть это только казалось, да и профессор мог шутить.

Сергей Сергеевич Четвериков принял кафедру сразу же после истечения ссылки во Владимире — в 1935 году, понимая, что в Москву ему дорога закрыта.

Его лекции в Горьковском университете посещают даже историки и филологи.

За время ссылки он не оставил только одного занятия — ловлю бабочек. Аспиранты и студенты, бывавшие у него дома, еще раз убеждались, что ученый принадлежит к племени чудаков, для которого наука стала всем.

Его квартира в самом центре города была лишена излишних удобств и вся завалена коробками с бабочками. Триста тысяч бабочек! Он рассмотрел каждую.

С помощью бухгалтерских счетов он попытался облечь дарвиновские законы развития в формулы. Он пытался смоделировать сокровенные тайны природы.

Ученый-генетик Сергей Сергеевич Четвериков.

Бури и страсти, казалось, не трогали Четверикова. Хотя… Как могут не тронуть вот такие слова, опубликованные в одной из центральных газет: «Многие из так называемого генетического лагеря обнаруживают такое зазнайство, такое нежелание подумать над тем, что действительно нужно стране, народу, практике, проявляют такую кастовую замкнутость, что против этого надо бороться самым решительным образом».

Относились ли эти слова к нему? Частично. Наукой он занимался дома. В университете читал лекции, учил студентов, руководил практикой, проверял дипломы, готовил аспирантов. Тут не придерешься.

Но это только казалось. Незаметно генетика стала политикой. В Германии она уже служит расистам. «Германия только для немцев». «Какое счастье родиться немцем».

Мировая генетика, нашедшая пристанище в Германии, все реже напоминает о себе. Все скуднее научная информация… Перестают поступать журналы… Все реже и реже приезжают ученые… Срываются научные конференции…

Германию покидают поляки, евреи, венгры… Чистота расы стала основным лозунгом пришедшего к власти фашизма. Немцы — превыше всего!

Тихо протестуя против расизма, советские спортсмены отказываются ехать в Берлин на всемирную Олимпиаду, хотя к приехавшим туда иностранцам — цветным и черным относятся подчеркнуто вежливо. И все же мир начинает смотреть на Германию с тревогой, пытаясь на всякий случай объединяться в блоки, оси, коалиции.

Зимой 1937 года Четверикова неожиданно навещает ученый секретарь Наркомзема. Ни слова о прошлом — только о будущем. Разговор был тверд, конкретен и краток: Красной Армии нужна чесуча — парашютный и аэростатный шелк.

До этого, согласно долговременному договору, сырье для производства шелка ввозили из Японии. Признав чесучу стратегическим сырьем, Япония под разными предлогами снизила поставки. Но все ухудшающиеся межгосударственные отношения грозили и вовсе их прекратить.

Южные районы страны, разводившие отечественную породу дубового шелкопряда, не могли обеспечить промышленность сырьем. Необходимо было приспособить дубовый шелкопряд к жизни в северных районах. Такие опыты уже шли на многих биостанциях страны, но южный червь, с аппетитом пожиравший дубовые листья в средней полосе, зимой почти полностью пропадал. И все приходилось начинать сначала.

Словом, представитель Наркомзема предлагал Четверикову заняться прикладной генетикой и довести опыты до конца. Но какого? Неудачный исключался. Сергей Сергеевич, понимая важность предложения, принял его.

Но с чего начать? Обреченность на неудачу полная. Где только не пытались приютить шелковистую гусеницу Сатурнию. Как следовало из отчетов, оставленных ученым секретарем Наркомзема, в Татарии — без особого успеха, но это уже можно считать северным районом. В Молдавии — провал. Сатурния оказалась куда капризнее, чем предполагалось.

Прощаясь с представителем Наркомзема, Четвериков предупредил, что опыты могут затянуться. Тот согласился, но предложил заняться Сатурнией в ближайшее же лето.

В Марьиной роще на Щелоковском хуторе сейчас редко увидишь дубы. Все больше липа, клен да осина. А до войны здесь стояли дубы в обхват, а то и больше. От тех пор и название сохранилось — роща. Ведь липовых, осиновых или кленовых рощ не бывает. Весь дуб в войну пошел на обогрев города. А те дубы, что стоят сейчас, были тогда тонкими, никому не нужными прутиками. Они и сохранились.

Дубовой рощей на Щелоковском хуторе когда-то владел университет. Здесь были учебно-опытные базы биологов, ботаников, зоологов и генетиков. В молодой дубраве организовал свою лабораторию и Сергей Сергеевич Четвериков.

Руководство университета, памятуя о шестилетней ссылке, директором лаборатории Четверикова не утвердило. Должность для него выбрали нейтральную: научный руководитель и консультант.

Так что же делали с Сатурнией раньше? Ее пытались приживить с помощью… закаливания. Вот она лысенковщина! Но гусеница гибла, не желая переносить холод. В лучшем случае Сатурния держалась сезон. Дальше надо было завозить с юга новых червей.

Закаливание — не выход. Если и будет успех, то временный и радоваться не придется. Вывод уже был готов заранее — гусеница дубового шелкопряда зимовать под Горьким не сможет. Четвериков мог даже не говорить об этом с представителем Наркомзема, тот отлично это понимал. Милости ждать от природы нечего — это уже Мичурин. Навязчивый лозунг пестрил всюду. Что же взять от природы?

Китайская порода шелкопряда, культивировавшаяся в Японии, была бивольтинной, дававшей два урожая гусениц в год. Причем второй урожай приходился на октябрь. В наших краях это неустойчивое время года. С дубов облетает листва и гусеницам просто нечем питаться. Они гибнут, не успев окрепнуть и набрать силы перед зимовкой. В Японии же октябрь сух и мягок. Для гусениц это «бархатный сезон». Но время года не изменишь. Значит надо что-то делать с гусеницей.

Четвериков сформулировал две задачи: первая — надо вывести скороспелую породу гусениц, чтобы оба поколения укладывались с вызреванием в короткое лето: вторая — надо поступить наоборот, то есть изменить цикл размножения и так растянуть его, чтобы до октября шелкопряд приносил только один урожай и в зиму уходил в стадии личинки или куколки.

Решено было работать над решением обеих задач. Первую Сергей Сергеевич поручил ученице, а за вторую взялся сам.

Интерес к работам и опытам Четверикова был большим. Излишки урожая шелковичных гусениц и опытные коконы тут же распространялись по южным шелковичным хозяйствам страны. Но это была еще далеко не северная порода. Все еще было впереди, зато улучшенная порода южного шелкопряда уже давала шелк.

Летчики и десантники начали использовать парашюты из отечественных материалов.

А опыты продолжались. Очередное прошедшее лето ставило перед учеными десятки проблем, над которыми работали зимой. С наступлением тепла закладывали новую серию опытов. Работа, как и следовало ожидать, затягивалась. Да и что такое пять лет для «конструирования» нового вида шелкопрядной гусеницы. Это даже не миг…

Но результат уже был. В 1942 году Сергей Сергеевич пишет брату: «Вчерне моновольтинная порода уже получена, и я могу телеграфировать правительству, что имею 5300 коконов. Это, конечно, пустяки, но, по дошедшим до меня сведениям, в нынешнем году вследствие холодного лета и ранней осени погибли все выкормки дубового шелкопряда. Моя порода осталась единственным племенным материалом в Союзе, и, возможно, на этой базе суждено возродиться нашему шелководству…».

В тех же письмах Сергей Сергеевич грустно шутит, что гусеницы «живут лучше многих».