В войну Виктор Михайлович командовал батареей 76-мм дивизионных пушек.
Наше обращение к письмам не случайно.
Когда Василия Гавриловича Грабина спросили, в чем «изюминка» конструкции его «дивизионки», почему она так любима артиллеристами, он ответил: «Все дело в легкости, надежности, удобстве боевой работы расчета, технологичности и дешевизне».
Мы уже знаем, как создавалась пушка, с какими трудностями она внедрялась в войска, а вот какой она была в бою, и расскажут письма фронтовика. Разрозненные, с согласия автора, я лишь соединил их в одно повествование. Послушаем старого артиллериста.
«Начну свой рассказ с 12 июля 1943 года. Седьмой день идет сражение под Курском. Даже не верилось, что эти поля, светлые березовые перелески когда-то были окутаны тишиной. Нет, не в мирном ее понимании, стрельба, конечно, не прекращалась, но для привыкшего фронтовика тишина без стрельбы — не тишина. Выстрелы будто снимали с сердца тревогу.
Наступления мы ждали, готовились к нему. Наши батареи заняли позицию в линию, орудия глубоко закопаны, стволы почти лежат на бруствере.
В моей батарее большинство солдат — выходцы из сельской местности, и надо было видеть, с какой крестьянской тоской они нарушали поле, окапываясь в спелых, сочащихся зерном, хлебах. И нам, городским парням, передавалась тоска.
Мы еще не знали, что через несколько часов огонь спалит колосья и мы будем задыхаться горьким, пахнущим пригорелым хлебом, дымом. И на этой гари будут стоять неподвижными остановленные артиллерийским огнем танки.
Я в тот день был старшим на батарее. Мне было приказано от пушек не отходить.
Немцы начали артподготовку. Снаряды перепахивали землю, но стало ясно, что огонь не прицельный, они нас не видят. И все же мы понесли потери — одно мое орудие было подбито, и в расчете погибло пять человек. Остался один наводчик Капшикбаев.
Подбегаю к орудию и вижу — щит наполовину снесен, отрубило напрочь панораму прицела и вырвало клок резины из левого колеса.
Когда я доложил в штаб о потере, оттуда пришел приказ заменить орудие исправным. Только мы начали откатывать пушку, как раздался крик: „Танки!“
Черные коробки, попыхивая сизым дымком, шли на нашу батарею, а мы с неисправным орудием, оказавшись за холмом, пропускали их мимо. Они подставляли нам свои слабые борта.
Упускать момент было нельзя. Я приказал Капшикбаеву принести пару снарядов. Он вначале не понял, что я задумал. Но, увидев, как я кручу маховик поворотов, бросился к машине. Я открыл затвор и по стволу навел пушку, поймав в круглое отверстие борт танка, довернул на упреждение. Капшикбаев оттолкнул меня и зарядил орудие. Я тут же нажал спуск.
Меня вдруг подбросило и перекинуло через станину. Пушку развернуло: мы же не вкопали сошники! Поднявшись с земли, увидели, что танк подбит.
За этот единственный в том бою выстрел мы с Капшикбаевым получили свои первые награды — медали „За боевые заслуги“. Но самой лучшей похвалой были слова командира полка: „Вот так надо стрелять! Наши пушки и больные кусаются!“
Самоходная артиллерийская система ЗИС-41. Испытания ее прошли удачно, но в серию она не пошла. Это единственный экземпляр.
Армейские уставы предписывают солдату беречь и любить свое оружие. Но, думаю, если бы этих строк в уставе не было, то к 76-мм дивизионной пушке артиллеристы все равно относились бы с особой любовью.
Это сейчас мы знаем, что она признана лучшим орудием среднего калибра минувшей войны, а тогда мы все это познавали в боях.
Помню, с какой теплотой нам передавали эти пушки в Горьком. Тех нескольких дней, проведенных в тыловом городе, не забыть. Пока мы ждали своей очереди на получение орудий, комсомольцы завода устроили нам даже выход в драмтеатр. Смотрели мирный спектакль „Машенька“, сидели (да простят нам артисты) в валенках и ватниках.
Передавая нам орудия, мастеровые ребята с завода, не считаясь со временем, показывали особенности узлов пушек. Приезжавшие с фронта артиллеристы рассказывали им, что чаще всего выходит из строя. Теперь они об этом рассказывали нам и советовали, как это надо устранять. Эти советы нам очень пригодились…
А пушка действительно была замечательной. Маневренная, легкая, она быстро перебрасывалась с места на место.
Даже мощность огня во время артподготовки мы обеспечивали. Пока тяжелые орудия выстрелят раз, мы успевали послать пяток снарядов.
Если надо „белке в глаз попасть“, опять же мы.
Бой шел за деревню Черный Бор на Северо-Западном фронте. На крутой горе стояла церковь с колокольней. Чувствовалось, что там сидит корректировщик.
Наша пехота не может головы поднять, не то что двинуться вперед. Разведчики к колокольне подобраться не могут, их отсекает огонь двух пулеметов.
Прибежал к нам на батарею офицер-пехотинец, просит помочь.
А стояли мы тогда на закрытых позициях, откуда и колокольни-то не видно, да и далековато. Надо подтолкнуть пушку ближе, а кругом непролазная грязь, орудия после выстрелов в трясину погружаются. Убирать же корректировщика с колокольни просто необходимо.
Пехотинцы помогали катить пушку, а где нельзя было — несли на руках. Командир орудия сержант Верховский сам стал за наводчика. Первым же снарядом он угодил в середину колокольни. И когда кирпичная пыль ослепила корректировщика, он успел сделать еще четыре выстрела. Все — точно в цель. Путь пехоте был открыт.
Не поверите, но нашим пушкам приходилось даже участвовать в спасении… национальных ценностей нашего народа.
В конце октября 1943 года наши войска готовились к решающему штурму Киева. Гитлеровцы, конечно, об этом знали и торопились вывезти из города все самое ценное. Готовые к движению, стояли на запасных путях эшелоны. Командующий фронтом генерал армии Н. Ф. Ватутин приказал артиллеристам не дать возможности вывезти ценности.
Приказ получен, а как его выполнить? Схемы железнодорожных путей у нас не было. Дать беспорядочный залп по площади, но тогда мы попадем и в вагоны. Необходима была ювелирная стрельба. Но без пристрелки не обойдешься, а тогда противник догадается и срочно под огнем начнет вывозить вагоны.
Через киевских подпольщиков командование достало схему железнодорожных путей. Для корректировки огня в тыл врага заслали артиллерийскую разведку. Пристрелку решено было произвести „дивизионками“. Стреляли с перерывами, имитируя случайный огонь.
Разведка сообщила все, что нужно. Сделали перерасчет на крупный калибр и уж тогда дали залп из всех орудий.
После взятия Киева командование ездило смотреть на работу артиллеристов. Залп был точен, снаряды разбили все выходные стрелки.
Спасали наши пушки и человеческие жизни.
Однажды на глазах артиллеристов был сбит наш Як. Летчик покинул горящий самолет, но парашют стало относить в сторону моря. Приземлился пилот в порядочном отдалении от берега.
Я видел в бинокль, что летчик не ранен и пытается плыть. Но без помощи ему до берега не добраться. Тут подбежал ко мне наш разведчик Николай Наместников и попросил:
— Разрешите сплаваю!
Оказалось, что он уже присмотрел у берега пару связанных проволокой бревен. На них и поплыл, гребя попавшейся под руку доской.
А тем временем с мыса, на котором закрепился враг, отвалила моторная лодка и тоже двинулась к летчику. Нет, не доплыть Николаю, не успеть!
Ко мне подошел командир орудия, пожилой уже сержант-сибиряк Василий Петрович Королев:
— Однако, надо огоньком помочь!
Мы выкатили орудие на самый берег. Разрешаю дать два выстрела, не больше. Наводчик долго целился… Выстрел! Далековато, боялся попасть в плот. Второй разрыв встал точно по курсу лодки и она, развернувшись на крутой волне, повернула к мысу.
Наш разведчик доплыл до летчика и помог ему взобраться на плотик.
Много можно рассказывать о нашей „дивизионке“, но любое военное воспоминание радости не приносит. За каждым, даже удачным боем, стоят смерти товарищей.
