Телефон не звонил. Шантажисты будто бы знали, что на них расставлены сети.

А под вечер в поле близ особняка снова приехал давешний джип. И опять Вероника с ужасом наблюдала в окно, как вышедшие из него мужчины осматривают местность, показывают пальцами на особняк. Она так растерялась, что даже не сразу позвонила Баргузинову.

Тот приехал, злой, хмурый, – и опять поздно. Люди на джипе уже убрались.

За ужином Вероника неожиданно для себя расплакалась.

– Я не могу так больше!.. – сквозь слезы причитала она. – Я не могу здесь жить!.. Ванечка, ну сделай что-нибудь!..

Больше всего на свете ей теперь хотелось уехать, скрыться, запрятаться. Исчезнуть вместе с Васечкой. Убежать куда-нибудь далеко-далеко.

Бросить к черту особняк, ставший ее тюрьмой. Оставить разлаписто лежащую рядом, под боком, азиатскую, бандитскую Москву.

Улететь к черту из своей странной и страшной страны. Унестись на крыльях тех самых ночных самолетов, что мешали ей спать. Оказаться где-нибудь на чужой земле, где ее никто не знает. Где нет хмурых лиц и угроз… Где прохожие улыбаются друг другу…

– Ваня… – бормотала она сквозь слезы, чуть ли не впервые называя Баргузинова не по фамилии, а по имени. – Ванечка… Давай уедем… Давай уедем куда-нибудь за границу… Как Зойка… И будем жить там… Спокойно…

– Уедем – и что? – жестко спросил Баргузинов.

– Как что?.. Будем жить… Тихо, мирно…

– Да? И ты пойдешь мыть посуду? А я – работать на заправке? Вместе с неграми?

– Но у нас же с тобой есть деньги…

Слезы ее высохли. Начинался деловой разговор.

– Деньги? – презрительно усмехнулся Баргузинов. – Сколько у тебя в заначке?

– Три тысячи… Долларов…

– Разве ж это деньги!..

– А у тебя? – робко спросила она.

Баргузинов снизошел до ответа:

– Все мои деньги – в деле. Оттуда их хер просто так вынешь.

– Можно продать особняк…

– Особняк, говоришь? Мой особняк?.. Ну да, продадим – и купим на эти деньги трехкомнатную квартиру где-нибудь в Вашингтоне.

– Ну и пусть…

– Нет, не пусть! – взорвался Баргузинов. – Не пусть!.. Насчет свалить из совка – это я не против. Хорошо. Давай отсюда свалим! Но кому мы там, за границей, нужны? Кому мы нужны – без денег-то?.. Нищие эмигранты, «сами мы неместные», живем на пособие… Нет, дорогуша моя!..

Баргузинов встал, прошелся по гостиной. Отчего-то казалось, что он ждал этого разговора.

– Уехать отсюда – идея здравая, – продолжил он. – Но канать из России надо – с деньгами. Поняла – с деньгами!.. Чтобы больше никогда ни тебе, ни мне, ни Ваське твоему – не работать!.. И ни в чем не нуждаться!..

– Я… я, честно говоря, думала, что мы богаты…

– Да, мы богаты. По сравнению с пенсионеркой из Тулы. А рядом с американцем – тьфу, голь!..

– Ну так давай эти деньги… Давай их заработаем… Мы же сделали это уже один раз… И ты, и я… Значит, у нас и еще раз получится…

– Заработаем? Ха!.. Миллион долларов ты не заработаешь.

– Ну так давай украдем, – улыбаясь сквозь слезы, произнесла Вера.

Баргузинов криво усмехнулся. Веронике вдруг на секунду показалось, что ему не просто понравились ее слова. Похоже было, что Баргузинов сам подводил ее к этой мысли.

– Ну… – Он усмехнулся и впервые за время разговора твердо посмотрел в глаза Веронике: – Давай украдем.

– Укради, – серьезно сказала она. Баргузинов поморщился. – Или, – поправилась она, – давай украдем вместе.

– Мне нравится ход твоей мысли, – ухмыльнулся он. – Я буду думать в этом направлении. А сейчас – пошли.

Какие-то эротические токи пробежали между ними в конце разговора.

Баргузинов немедленно схватил ее за руку и чуть ли не силой повлек за собой наверх, в спальню.

Запер от Василька дверь на задвижку, грубо раздел ее и быстро и сильно овладел ею.

Вера, чтобы не кричать и не пугать Василька, искусала Баргузинову все плечо. А когда он оставил ее, она тут же заснула.

Впервые за всю прошедшую неделю заснула покойно и сладко…

…А еще через три дня Баргузинов рассказал ей свой план: как украсть пять миллионов долларов.

План выглядел идеальным.

Веронике – номинальной хозяйке малого предприятия и человеку с безупречной деловой репутацией – в нем отводилась центральная роль.

Передача «Формула победы» вышла в эфир в воскресенье, первого октября, в одиннадцать утра.

…Доктор философских наук, профессор Полонский в шелковом халате на голое тело тупо щелкал «дистанционкой» кухонного телевизора. Перед ним на столе дымилась чашка свежесваренного кофе.

Из спальни не доносилось ни звука. Его очередная пассия, девятнадцатилетняя Галка, дрыхла, утомленная ночными играми. Она спала так тихо, безмятежно и глубоко, как можно спать только в детстве. Профессору никто не мешал, и это радовало его. Одинокий кофе и поглощение свежей порции телевизионной информации – вот те занятия, которые он более всего любил по утрам.

Полонский листал утренние программы: надеялся наткнуться на что-нибудь значительное или хотя бы познавательное. Однако «ящик для идиотов», не блещущий интеллектом во все дни недели, к воскресному утру тупел катастрофически. По всем программам транслировали разухабистые песенки, дурацкие юмористические программы, бессмысленные ток-шоу. «В мое время, – поймал себя на мысли профессор, – с подобным уровнем не взяли бы даже в студенческую самодеятельность…» Каналы мелькали все быстрее. Логотипы в углу экрана сменяли один другой: ОРТ, НТВ, РТР, ТВ-6… «Надо, в конце концов завести себе тарелку. Буду смотреть Си-эн-эн и «Нэшнл джиогрэфик»…» Профессор совсем уж собрался нажать кнопку OFF[1] на пульте, как вдруг в мельтешении каналов его взгляд задержался на молодом красивом женском лице.

– …Иметь друзей могут позволить себе только бедные… – заканчивала свою мысль молодая дама на экране.

Полонский на минуту прекратил щелкать переключателем. Лицо женщины показалось ему смутно знакомым. Где же он ее видел?..

Прекрасно одета. Великолепно выглядит. Раскованно себя держит…

В жизни Владислава Владимировича было немало женщин. Весьма немало. Со слишком многими его связывала любовь. Или дружба. Или романы. Разной силы и протяженности: на месяц, на год или на ночь. Однако… Он помнил всех. Или почти всех. И если он когда-то встречал эту экранную незнакомку – он бы ее запомнил. Более того: она выглядела столь прекрасно надменно, что он подумал: «Когда б я ее хоть раз увидел – попробовал бы добиться… А раз попытался – ну, значит, добился бы…»

В свои сорок семь лет Полонский – не бедный, высокий, стройный, голубоглазый и бархатноголосый – по-прежнему не знал у слабого пола отказа.

«…Но я с ней не спал. И вообще никогда воочию не видел… Почему же она мне кажется знакомой? Откуда я знаю тембр ее голоса? И овал ее лица?.. Может, это актриса? Нет, она не похожа на актрису…»

Лицо притягивало, манило. «Где же я, черт возьми, ее встречал?.. Надо дождаться конца передачи. Должны в конце сказать ее имя…»

Камера на экране перекинулась на мощноликого, зубастого ведущего.

– А есть ли у вас муж? – спросил он гостью своего ток-шоу. – Или друг? Как сейчас говорят: бойфренд? – Ведущий по-голливудски, всеми зубами, улыбнулся.

– Есть, – мгновенно ответила незнакомка. – Только правильней его называть не «бойфренд», а «мэнфренд». Он – очень серьезный человек.

И леди на экране телевизора снисходительно улыбнулась.

Улыбка тоже показалась профессору знакомой.

Вдруг воспоминания тринадцатилетней давности пронзили его.

«Неужели, – вспыхнула мысль, – это она? Та восемнадцатилетняя девчонка? Та, в которой уже тогда чувствовались и интеллект, и шарм, и твердость? Все те качества, что столь заметны теперь на экране?.. Та студенточка, из-за которой я (как тогда мне казалось) все потерял? А на деле выяснилось: все приобрел… Все, а главное – свободу… Понял сам себя… Открыл себя для новой жизни… Так неужто это она?»