— Не ты ли говорил, что я некрасива? — упрямо произнесла она.

— Мне не нравилось, что ты всегда ходишь в черном, я думаю, тебе подошли бы другие цвета. Я имел в виду одежду. Сама по себе ты прекраснее всех девушек, каких мне доводилось видеть.

— Ты прав: у меня ничего нет, а ты из богатой семьи.

Дино рассмеялся.

— Из богатой семьи?! Все наше богатство сосредоточено на этой земле; стоит нам ее покинуть, и мы станем бедняками.

— Ты собираешься уехать из Лонтано?

Его взгляд стал серьезным.

— Время покажет. Если родители будут против наших отношений, я вполне способен на это.

Орнелла онемела от неожиданности и возмущения. Каких еще отношений? Дино говорит о том, чтобы уехать с ней?! Он все решил, решил без ее участия? Орнелла понимала: он чувствует ее смятение, видит, что она растеряна, обезоружена, польщена. В их отношения помимо ее воли проникло нечто тайное, непозволительное, неодолимое. Каким-то непостижимым образом слова Дино мигом уничтожили то, что годами возводилось в ее душе, и это значило, что все, чем она жила до сих пор, было ненастоящим, фальшивым, внушенным другими людьми.

Неожиданная яркая вспышка чувств, озарившая и действительность, и ее душу, превратила Орнеллу в другого человека: она будто только что родилась на свет.

Пока она размышляла, что предпринять, как вновь обрести почву под ногами, Дино обнял ее и прикоснулся губами к ее губам. Орнелла задохнулась и… оцепенела. Она никогда не была так близко к мужчине, ни разу в жизни не ощущала ничего столь сокровенного и… прекрасного.

Незримый тугой узел, завязанный глубоко внутри, внезапно ослаб; между ними словно протянулась невидимая, но осязаемая нить. Сладостное потрясение, трепет, невольный испуг двух людей слились воедино. Они словно долго бежали от чего-то, а потом вдруг обрели мгновенный покой. То было волшебное прикосновение к истине, мечта, соединенная с реальностью, глубинная суть, доселе придавленная глупыми и жестокими предрассудками. Это была любовь.

Дино целовал Орнеллу, и она отвечала на его поцелуи. Потом он осторожно прикоснулся губами к ее шее, и Орнеллу обожгло пламя доселе неведомых ощущений, пронзивших тело от головы до пальцев ног. Она желала большего, она желала его всего, и с трудом нашла в себе силы оттолкнуть Дино, потому что ей стало невыносимо стыдно и страшно.

Они вернулись в реальность, в ослепительную, нестерпимую, полную противоречий реальность, в которой отныне ничего не могло стать прежним.

— Ты подумаешь, правда? — спросил Дино, когда они вышли на дорогу.

Их пальцы все еще были сплетены; юноша смотрел на девушку сияющим, гордым взглядом. Орнелла повела плечом и внезапно ощутила тяжесть ружья, о котором совсем позабыла.

— Подумаю, — сказала она, прекрасно понимая, что уже дала ему ответ, дала поцелуем, взглядом, откликом пораженного непонятной сладостью тела, трепетом предательского сердца, которое не слушалось разума.

— Давай встретимся завтра на том же месте?

— Хорошо. — Орнелла протянула ему мешочек. — Здесь пули. Ты ведь идешь в маки?

— Да, — ответил Дино и нахмурился. — Наверное, будет лучше, если я провожу тебя домой?

В его голосе и манере держаться проскальзывало намерение взять на себя ответственность за ее безопасность и судьбу. Однако Орнелла не хотела, чтобы их видели вместе.

— Нет. Я сама доберусь. А ты позаботься о теле того человека, которого подстрелил.

— Да, я скажу нашим. Мы вернемся за ним.

Когда он наконец отпустил ее руку, Орнелла пошла по дороге, не чуя под собой ног. Она обнималась и целовалась с Дино из рода Гальяни, Гальяни, привыкших всегда одерживать победу!

Внезапно на память пришли слова матери: «Гальяни известно много способов подчинять себе людей». Странно, но о таком Орнелла даже не догадывалась!

Потом она вспомнила старую корсиканскую песню, песню, в которой были слова: «Моя пуля найдет твое сердце!».

Она не могла балансировать на грани между черным и белым, надо было выбирать что-то одно.

Орнелла остановилась, обернулась и крикнула:

— Дино!

Он тоже повернулся, помахал рукой и улыбнулся.

— Что?

— Я не буду думать, я отвечу сейчас.

С этими словами Орнелла сняла с плеча заряженное ружье, направила его на Дино и выстрелила.

Гулкое эхо понеслось по горам, над деревьями пронеслась стайка вспугнутых птиц. Мгновение Дино стоял, глядя на Орнеллу изумленным, непонимающим взглядом, а потом беззвучно рухнул на землю.

Орнелла бежала к своему дому, голому, темному, нищему дому, где не было и не могло быть ценных вещей и украшений, потому что Беатрис все равно променяла бы их на оружие. Беатрис, которая с детства внушала и сыну, и дочери, что вендетта главнее жизни, а руки мстителя всегда чисты, даже если они по локоть в крови. Она же говорила им, что терзаться муками совести — пустое дело; если человек сомневается, он должен просто выстрелить.

— Мама! — закричала Орнелла, едва заскочив во двор. — Я убила Гальяни!

Женщина вышла из дому и остановилась на пороге. В глубине ее глаз вспыхнул странный огонь.

— Которого из них? — спокойно спросила она.

— Дино! — прохрипела Орнелла и внезапно упала на колени.

Ее пальцы судорожно скребли твердую землю. Она уронила ружье, и оно валялось рядом.

— Вставай, — сказала Беатрис дочери, заботливо поднимая оружие. — Где он?

— Я оставила его на дороге. Я не осмелилась к нему подойти, но он не шевелился и не стонал, значит, умер!

Женщина взяла прислоненную к стене лопату.

— Идем.

Беатрис молча шла по каменистой тропе, где под ногами шныряли юркие песочно-желтые ящерицы. За ней плелась бледная, как труп, Орнелла, на лице которой не читалось ни одного чувства, ни единой мысли, кроме безграничного ужаса, ужаса, который, казалось, лишил ее способности и переживать, и размышлять.

Наконец она выдавила:

— Зачем ты взяла с собой лопату?

Беатрис посмотрела на дочь черными, глубокими, враждебными глазами.

— Если он мертв, его надо похоронить.

Орнелла остановилась, словно споткнувшись, о камень.

— Похоронить?! Ты хочешь сделать это сама?! Не на кладбище?! Разве мы не отнесем Дино к его родителям? Они должны знать, что произошло с их сыном!

Безжизненная, не выражавшая никаких эмоций маска внезапно слетела с лица Беатрис, и она гневно произнесла:

— Разве я знаю, что случилось с моим сыном, с Андреа? Леон всегда ставил себя выше всех, никогда не думал о том, каково приходится другим людям! Пусть он наконец поймет, что есть боль человеческого сердца!

Орнелла подумала о том, что отец Дино славился обещанием держать слово. В Лонтано Леона Гальяни уважали именно за это, а не за его богатство. Недаром он был избран старостой деревни.

Потому Дино сразу сказал ей всю правду: он привык отвечать за свои слова и надеялся, что поток обещаний поможет ей преодолеть неуверенность и страх.

Подумать только: целый мир, неизведанный, нежный, прекрасный был готов лечь к ее ногам, а она собственными руками расстреляла свое будущее!

Присыпанная белым пеплом земля была похожа на саван. Дино лежал на спине, глядя в бездонное небо. Орнелла подумала о том, какой цвет имеют его глаза теперь, когда их навек затуманила смерть, а после задала себе вопрос: способен ли Бог изменить неизбежное, совершив невозможное? Например, повернуть время вспять или оживить Дино?

Она остановилась поодаль, а Беатрис подошла к телу и небрежно тронула его ногой, после чего повернулась к дочери и с досадой промолвила:

— Он жив. Он дышит.

Охваченная безумной надеждой, Орнелла в три прыжка преодолела расстояние, отделявшее ее от лежащего на дороге Дино, и склонилась над ним. Ей показалось, что его ресницы слегка трепещут, а уголки губ чуть заметно вздрагивают, как у человека, погруженного в глубокий сон. Как и прежде, его лицо было красивым и спокойным, только слишком бледным. Левый рукав куртки набух от крови, но грудь вздымалась от прерывистого дыхания.