— А если он вправду вернется и приведет с собой жандармов?!

— Если он и придет, то нескоро. Такие люди охотятся лишь на слабую добычу, да еще на ту, которую можно застать врасплох. А я никого не боюсь, и мое ружье всегда заряжено.

— Ты останешься со мной, тетушка Беатрис? — с надеждой прошептала Кармина.

— Останусь. А теперь пошли спать, ведь назавтра тебе предстоит много дел, — ответила та и положила на плечо Кармины свою твердую руку.

Зима 1812 года застала Джулио Гальяни в российских снегах, о которых французы говорили с таким ужасом. Сражение под Бородином и взятие Москвы осталось позади. Обескровленная потерями французская армия силилась покинуть негостеприимную страну.

Джулио брел по заснеженной дороге в составе небольшого отряда, ни с кем не разговаривая, ни на кого не глядя. Если он и питал какие-то иллюзии по поводу воинского братства, они окончательно развеялись во время недавней переправы через Березину, когда более сильные пробивались вперед, отталкивая слабых, ступали по трупам и телам умирающих, думая только о том, как спасти собственную жизнь. Сотни несчастных нашли смерть в ледяной воде, угодили в бушующую стремнину, и их унесла река.

Джулио был молодым, здоровым и сильным, ему удалось прорваться к мосту сквозь толпу людей, сбившихся в кучу на небольшом пространстве, и очутиться на другом берегу.

Впереди его поджидали другие несчастья. Хотя прежде чем натянуть сапоги, Джулио обматывал ноги несколькими слоями тряпок, а поверх мундира надевал шинель, это не спасало от холода.

Лошадей не было: одни пали, других съели. На фоне белого снега французские солдаты были видны как на ладони; они смертельно боялись казаков и партизан, которые не щадили никого. Опасность оказаться в русском плену или быть убитым внушала одинаковый ужас.

Когда повалил снег, им пришлось пробиваться, словно через завесу, пелену, которая колебалась и кружилась перед глазами. Снежинки кололи и леденили кожу, слой за слоем ложились на одежду и засыпали дорогу. По обочинам маячили тонкие кусты, а вдали высились украшенные белоснежными шапками сосны.

В небе кружилось множество ворон, их резкие крики казались воплями ликования: никогда еще у них не было столько пищи.

Джулио еще не приходилось видеть таких просторов, такой бесконечной страны! Окинув взглядом понурых, сгорбленных, грязных, тащившихся усталым шагом людей, он содрогнулся. Некоторые из них опускались в снег, намереваясь немного передохнуть, и больше уже не вставали. Джулио ни разу не пришло в голову подать кому-то руку или подставить плечо.

Он очутился в России, потому что генерал де Сент-Эньян вышвырнул его из своей жизни, а еще потому, что он захотел слишком многого. Теперь у него осталась только одна цель — выжить.

Джулио закрыл глаза и шел, машинально передвигая ноги, когда рядом прозвучал испуганный крик:

— Партизаны!

Да, это были партизаны, они выскочили из леса и устремились к горстке французов.

Никто не думал сопротивляться, все бросились врассыпную. Русские мужики с радостным гиканьем, словно это была забава, настигали солдат и убивали их. У одного из партизан было ружье, другой держал в руках топор, еще у одного Джулио заметил лопату.

Неподалеку виднелся бугор, похожий на большую могилу, — занесенный снегом труп лошади. Джулио метнулся к нему, одним прыжком перемахнул на другую сторону, упал в снег и затаился.

Слушая вопли и стоны, он молился о том, чтобы его не заметили, но ему не повезло: рядом очутился тот самый партизан с лопатой, молодой парень, не старше Джулио. На его лице блеснула торжествующая улыбка, и он занес свое орудие, намереваясь обрушить его на голову врага.

Джулио бросился бежать, и лезвие лопаты угодило по ноге, чуть ниже колена. Он взвыл от дикой боли, в глазах потемнело, во рту появился привкус крови из прокушенного языка. Он упал на спину и смотрел на парня, как смотрел бы в лицо самой смерти. Партизан ухмыльнулся, занес лопату, но потом опустил и пошел прочь, не потому, что захотел пощадить врага, а потому что решил: будет лучше, если тот умрет не сразу, а в жестоких мучениях.

Некоторое время Джулио слышал, как партизаны переговариваются на незнакомом языке, потом все стихло.

Он с трудом заставил себя сесть. Кругом валялись тела убитых французов. Стоная от невыносимой боли, Джулио стянул сапог и размотал мокрые тряпки. Из раны хлестала кровь, и сама рана выглядела ужасно: рваная плоть, рассеченная до кости.

Пытаясь остановить кровотечение, он, как сумел, сделал перевязку. Джулио не мог наступать на раненую ногу, ему была нужна какая-то опора. Он кое-как дополз до леса и принялся пилить ножом тоненькие деревца, намереваясь соорудить некое подобие костылей. Ему удалось это сделать, однако он потерял перчатки, и его руки заледенели так, что он перестал их чувствовать.

Джулио ковылял по дороге, и за ним тянулся кровавый след. Снег продолжал падать: он появлялся из пустоты и исчезал в пустоте, которой не было конца. Казалось, кто-то наверху крутит и крутит мельницу, из жерновов которой все сыплется и сыплется мука. Небеса над головой были такими низкими, что казалось, их можно коснуться рукой.

Вскоре Джулио почувствовал, что лицо горит: у него начался жар. Нагнувшись, он со второй или третьей попытки зачерпнул снег онемевшими пальцами, приложил ко лбу и щекам и положил в рот.

Дорога вилась рядом с лесом; с ветвей свисала белоснежная бахрома, и это напомнило Джулио цветущие яблони в садах Лонтано, где ему, скорее всего, больше не доведется побывать. Приближалась ночь, и оставалось все меньше надежды на то, что он встретит помощь.

Наконец Джулио понял, что больше не может идти, что ему необходимо отдохнуть. Догадывался он и о том, что эта передышка будет стоить ему жизни.

Он опустился в снег. Тот был очень холодным, но теперь, когда тело пылало от жара, это казалось даже приятным. Сначала Джулио сидел, потом лег, удобно устроившись и чувствуя, как из раненой ноги уходит боль, а из отчаявшейся души — страх.

Вскоре ему стало очень уютно и спокойно, и он был уже не против уснуть в объятиях смерти, как уснул бы на мягкой перине под теплым одеялом. Не все ли равно, что будет потом; главное, нынешние мучения останутся позади! В этом смысле смерть была не так уж плоха и совсем не жестока. Его сердце охладело, чувства погасли, и только мысли струились легким потоком, застывая на границе Вечности, похожей на бесконечный белый саван. Джулио погрузился в предсмертный сон и уже не мог отличить видения от реальности.

Ему снилось детство, вспоминалось, как он угнал лодку и усадил туда младших детей, Данте и двух соседских мальчишек. Они не заметили, как суденышко стало уносить в открытое море; Джулио потерял весла, и малыши ревели от страха. Неизвестно, чем бы все закончилось, если б не Дино, который отвязал отцовскую лодку и сумел их догнать. Джулио был до смерти перепуган, но когда они предстали перед отцом, старший брат взял вину на себя: Дино был мастер совершать смелые и благородные поступки.

А еще он обладал редким талантом портить людям приятные моменты жизни. Однажды Леона и Сандру пригласили на свадьбу в Аяччо. Джулио (тогда ему было лет четырнадцать) предвкушал полные свободы и безделья дни, но не тут-то было: шестнадцатилетний Дино, оставшийся в доме за хозяина, будил их с Данте на рассвете твердой рукой и заставлял приниматься за дела. Вот и сейчас он бесцеремонно тряс Джулио за плечо.

— Просыпайся, братишка!

— Все кончено, он замерз, — произнес другой человек, и в следующую секунду Джулио открыл глаза.

Тепло ушло; в лицо дул резкий, пронизывающий ветер со снегом, холод проникал, казалось, до самых костей. Вместе с тем голова пылала, в раненой ноге стучала кровь, а пальцы на руках болели так, словно под ногти были загнаны иглы.

Джулио смотрел на человека, удивительно похожего на Дино, но не мог вымолвить ни слова, потому что от холода у него стучали зубы, а еще потому, что в бредовой горячке он вдруг позабыл все слова. Дино вынул большую флягу и приложил к губам брата. Джулио через силу сделал глоток — по жилам разлился огонь, и стало немного легче.