— Она их получила?

— Разумеется, нет. За подаянием пусть обращается в церковь. Вместо денег я дал ей совет.

— Какой? — рискнула спросить Кармина.

— Отправиться на материк.

— Что ей там делать?!

— То, чего не приходится делать тебе, пока ты живешь здесь! — рассмеялся Винсенте. — Я имею в виду — делать со многими.

Кармина задумалась. Значит, Дино Гальяни все же женился на Орнелле Санто! Однако она не выглядела счастливой — по-прежнему носила траур, исхудала и немного прихрамывала при ходьбе.

— Что случилось с ее мужем?

— Я не стал расспрашивать — подробности мне ни к чему, — сказал Винсенте и предупредил: — Не говори об этом Бьянке.

— Почему? — вырвалось у Кармины.

Пусть хозяину не было известно об этом, но муж Орнеллы приходился Бьянке родным братом, и она имела право знать о его судьбе! Возможно, Винсенте помог бы Дино, если б знал, что речь идет о его шурине?

— Потому что я так хочу, — заявил мужчина, и в его глазах появилась злоба. — Может, еще расскажешь моей жене о том, что ты со мной спишь!

Кармина испуганно сжалась. Ничто не держит человека так крепко, как сети лжи! Она упросила Бьянку не говорить матери о том, что она живет в доме Винсенте Маркато и что она родила ребенка от Джулио. Девушке чудилось, будто Сандра Гальяни способна внушить своей дочери желание избавиться от гулящей девицы, какой она считала Кармину. Винсенте прав: лучше оставить все как есть. В конце концов у нее имелись веские причины для того, чтобы возненавидеть и Джулио, и Дино, и Сандру, и все семейство Гальяни.

Из дальней комнаты послышался тонкий голосок Орландо. Кармина встрепенулась.

— Мой сын плачет!

— Ладно, иди, — Винсенте зевнул. — Зайди утром — вдруг мне что-нибудь понадобится?

Орнелла не спала всю ночь. Свеча выгорела до самого подсвечника, то же самое случилось со второй, третьей, четвертой. Она смотрела на язычок пламени, дрожащие тени, вглядывалась во мрак за окном, пытаясь решить, что делать дальше. Орнелла вновь убедилась в том, что любовь нельзя измерить ничем, равно как и жертвы, которых она может потребовать. Она также чувствовала, что Винсенте Маркато — неискренний и непорядочный человек, однако он был прав в одном: она ничем не поможет Дино, если останется в Аяччо.

Утром Орнелла сообщила синьоре Кристине и синьору Фабио о том, что уезжает в Тулон, и не стала слушать никаких возражений.

Пересилив себя, Орнелла сняла черное платье и надела синюю юбку, белую блузку и коричневый корсаж из плотного сукна. Когда Корсика стала туманной и бесконечно далекой, она не сдержалась и заплакала. Ветер уносил ее слезы в море, и Орнелла думала, не является ли огромная чаша соленой воды тайным хранилищем человеческой скорби, копившейся в ней с незапамятных времен?

Орнелле казалось, что, покидая Корсику, она не приближается, а отдаляется от Дино, от матери, от Андреа, о чьей судьбе ей так и не довелось узнать.

Осень, зима и весна были полны боли, преодолевать которую ей помогало терпение, а еще — любовь и забота мужа. Он врачевал ее переломы своими нежными прикосновениями, ободряющими словами и ласковыми взглядами. Он заново склеил ее разбитое сердце и внушил ей желание жить дальше.

Тулон произвел на Орнеллу впечатление тревожного, хаотичного города. Она не была уверена, что осмелится в одиночку покинуть порт и углубиться в переплетения улиц.

Шум и резкие запахи казались невыносимыми. Ветер гнал по земле мусор, пыль летела в глаза. Лодки уныло покачивались, постукивая друг о друга деревянными бортами. Вода у причала казалась грязной, небо над головой — выцветшим; размазанные по нему облака были похожи на следы гигантских слизняков. Вокруг сновали толпы народа.

Орнелле чудилось, что на нее вот-вот кто-нибудь налетит, и она рассыплется на мелкие кусочки. Внешне она держалась стоически, между тем ее душа была похожа на открытую рану.

За время плавания на «Доминике» Дино научился сносно говорить по-французски и, дабы скрасить те длинные зимние вечера, которые ему доводилось проводить дома, пытался научить языку и Орнеллу. Она слышала знакомые слова, но не была уверена в том, что поймет собеседника, если к ней кто-нибудь обратится, или сможет с кем-то заговорить.

Когда Орнелле захотелось есть, она попыталась заглянуть в один из портовых кабачков, откуда пахло жареной рыбой, но быстро выскочила обратно, увидев толпу горланящих и пьющих мужчин, которые восседали в глубине прокуренной комнаты на хромоногих стульях.

Наконец она решилась покинуть порт и принялась неловко пробираться вдоль стен домов. Ее задевали и толкали, порой обругивали, один раз она едва не угодила под колеса экипажа. Вся ее дерзость, ловкость и смелость, порожденные жизнью на острове, ни на что не годились в большом городе. К тому же Орнелла еще не вполне окрепла после болезни, и ноги едва несли ее по улице.

Наступил вечер. Улицы окутал бархатный сумрак, по небу рассыпалась горстка звезд. Орнелла инстинктивно свернула в проулок, где горели самые яркие фонари, и очутилась в том самом квартале продажной любви, который некогда посетил Дино.

Муж никогда не рассказывал ей об этом, потому Орнелла не могла понять, откуда здесь взялось столько празднично одетых, точнее полураздетых и ярко накрашенных женщин. В таких городах, как Тулон, бордели открывались в восемь вечера, а закрывали свои двери через два, три или четыре часа после полуночи. Двери эти зачастую выходили прямо на тротуар и отделялись от улицы тонкой занавеской. Ночи в портовых кварталах проходили бурно, рабочие, солдаты и матросы почем зря дубасили друг друга в пивном чаду, потому нередко в дверных проемах мелькали звериные лики вышибал.

Орнелла не знала, снится ли ей страшный сон или она угодила в ад. Пытаясь покинуть странный квартал, она заплутала так, что уже не чаяла выбраться. Она боялась спросить дорогу, шарахалась от мужчин, которые пытались придержать ее за локоть, и провожала изумленными взглядами женщин, которые крутили бедрами, выпячивали груди, улыбались, смеялись, выставляя себя напоказ.

В конце концов усталость, жажда и голод сделали свое дело: в глазах потемнело, и Орнелла упала в обморок прямо возле входа в одно из заведений.

Она очнулась через несколько минут внутри помещения. Яркий свет, отражавшийся в висевших на стене зеркалах, создавал обманчивое впечатление роскоши. На самом деле обивка стульев и кресел местами была протерта до дыр, на столах виднелись следы от пролитых напитков, решетки на окнах заржавели, на полу валялся мусор.

Какая-то женщина с необъятной грудью, затянутая в бархатное платье, с искусственными цветами в пышно взбитых волосах и сильно подведенными глазами протянула Орнелле стакан с водой. Она была не одна: рядом стоял громила с тупым лицом, и толпилось несколько полураздетых девушек, напоминающих стайку ярких бабочек.

Орнелла села и попыталась отползти назад. Бежать было некуда — выход загородили люди. Заметив неподалеку пустую бутылку, она быстро схватила ее и, не раздумывая, ударила о край стола: вокруг блестящим дождем разлетелись осколки, а в руках Орнеллы оказалось опасное оружие.

— Ого! — только и сказал громила, а девушки испуганно защебетали.

— Дайте мне уйти, — твердо произнесла Орнелла.

Хозяйка не поняла ни слова и покачала головой.

— Откуда ты взялась? — сокрушенно промолвила она и спросила у кого-то: — Алонсо уже пришел?

— Да, мадам.

— Позовите его. Пусть он с ней поговорит.

Орнелла продолжала сидеть на полу, сжимая в пальцах осколок, и с опаской разглядывала столпившихся вокруг женщин. Внезапно они расступились, пропуская какого-то человека. Это был бедно, но опрятно одетый черноволосый юноша с тонким смуглым лицом. Он бесстрашно подошел к Орнелле и спросил:

— Кто ты? Как тебя зовут?

Услышав итальянскую речь, она немного успокоилась, к тому же голос юноши звучал спокойно и мягко.

— Орнелла.

— Меня — Алонсо. Дай мне руку!