Среди прочего здесь лежали вещи, которые Бьянка не взяла на материк. Джулио, сидевший рядом, с любопытством заглянул в сундук. Он увидел газовый шмиз на подкладке из парчи, белую шелковую шаль с яркой каймой, усыпанное пайетками бледно-зеленое муаровое платье.

— Думаю, среди этого можно что-нибудь выбрать.

Кармина скользнула по цветному вороху равнодушным взглядом.

— Это наряды Бьянки. Она худее меня, да я бы никогда и не надела такие.

Джулио продолжал смотреть на платья. Эти наряды были из тех, что нежно окутывают тело и спадают легчайшими складками. Они воскресили в его памяти салон Амалии де Сент-Эньян, блеск парижской жизни, ее изысканный, тонкий, слегка порочный вкус.

Та жизнь осталась в прошлом. Сегодня он женится на корсиканке, матери своего сына, женщине, которую он знал с детства, но которая сейчас казалась ему незнакомкой.

— Никогда бы не поверил, что моя сестра станет носить такую одежду!

— Она была помешана на нарядах. И Винсенте тоже. Он всегда хотел, чтобы Бьянка одевалась, как французская дама.

Догадавшись о том, что Джулио вспоминает других женщин, Кармина с тайной усмешкой подумала, что, каким бы ветреным он ни был, теперь он никуда от нее не убежит.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О том, что сегодня ты окажешься в моей постели.

Кармине удалось отыскать белоснежную кружевную мантилью, коричневую юбку, белую блузку и бархатный корсаж. Она надеялась, что будет выглядеть не хуже всякой другой невесты. А после свадьбы ей больше не придется сворачиваться в постели клубочком и дрожать, думая о том, что кто-то опасный и мрачный сможет приблизиться к ней, обнажить тело и вырвать из него душу.

Накануне венчания Джулио спросил:

— То, что ты управляешь гостиницей, не оговорено ни в каких бумагах? Винсенте Маркато может в любой миг вышвырнуть тебя на улицу?

— Получается, так.

— Когда он приедет в Аяччо, я поговорю с ним об этом.

— Я не хочу, чтобы он появлялся здесь, — сказала Кармина.

Джулио посмотрел ей в глаза.

— Я тоже. Но он должен получить свое за то, что заставлял тебя гнуть на него спину и посмел оскорблять.

Орландо пребывал в страшном возбуждении. Весть о том, что Джулио — его настоящий отец, всколыхнула в нем бурю эмоций. Кармина, как могла, объяснила сыну, что его отец по ошибке считался погибшим, и они не сразу решились открыть ему правду.

Впрочем, Орландо не нуждался в объяснениях. Мальчик строил планы: они отправятся в море на лодке; он станет управлять парусом, а отец сядет у руля. Еще надо купить хорошую лошадь и повозку — Джулио нашел эту идею удачной, потому что после свадьбы с Карминой намеревался навестить родителей.

Беатрис сказала, что не будет присутствовать на венчании. Джулио старался избегать этой странной женщины. Впрочем, Беатрис почти не обращала на него внимания. Она пребывала в своем мире, который покидала лишь в случае крайней необходимости.

Вечером Орландо с трудом отправили спать. Кармина решила, что в будущем стоит отделить две или три комнаты, чтобы членам ее семьи не приходилось сталкиваться с постояльцами. Завтра, как и во всякий день, ей предстояло рано вставать. А сегодня была ее брачная ночь.

Кармина хорошо помнила, что они с Джулио занимались любовью на чердаке его дома, раздевшись до нитки, и все же не стала снимать длинную сорочку из плотной ткани, в которой обычно спала.

— Я хочу, чтобы на тебе ничего не было, — сказал Джулио, когда она вошла в комнату. — Одежда сопутствует удовольствиям на скорую руку. А мы не будем спешить.

Кармина нехотя стянула с себя сорочку и подошла к постели, в которой лежал ее муж, подошла, одетая только в лунный свет.

— Теперь мне все нелегко, даже это, — сказал Джулио и попросил: — Помоги мне.

Она забралась в кровать, и он усадил ее сверху.

— Теперь я в твоей власти, — заметил он, наблюдая, как ее взгляд затуманивается вожделением.

Джулио любовался тем, как медленно поднимаются и опускаются ее бедра, колыхается грудь, выгибается тело и изменяется лицо. Они наслаждались каждым глубоким, неспешным движением, тогда как внутри их соединенного существа клокотал вулкан. В эти минуты ни он, ни она не думали о том, что привело их в эту постель, что они чувствуют друг к другу.

В их жизни смешалось все — прекрасное и уродливое, хорошее и плохое. Джулио был единственным мужчиной в жизни Кармины, к которому она когда-либо испытывала влечение. В юности она была влюблена в Дино, но эта влюбленность давно прошла, придавленная грузом переживаний и времени.

Джулио понимал: не будь на свете Кармины, он бы не спасся, не выжил. Он был похож на бредущего на бойню хромого коня, у которого внезапно выросли крылья.

Утром Кармина проснулась первой. Джулио спал на боку, уткнувшись в подушку. Она не надеялась, что их отношениям будет присуща нежность, и все-таки что-то заставило ее легонько погладить его по плечу. Этой ночью она не только испытала забытое наслаждение, она сполна прониклась болью другого человека.

Джулио открыл глаза и промолвил:

— Не уходи.

— Я должна. Я и так задержалась. Меня ждут постояльцы. А ты отдыхай. Орландо позовет тебя завтракать.

Джулио смотрел на нее, пораженный тем, что происходит, когда один человек впускает в свою душу другого. Он не ожидал, что на это способна девушка, у которой не было ни родителей, ни сестер, ни братьев, никого, кто мог бы ее любить. Девушка, которую он некогда подло обманул, а после без жалости бросил. Ему вдруг страстно захотелось отплатить ей добром за добро, и он сказал:

— Я люблю тебя, Кармина.

Она напряглась.

— По-моему, ты говорил такое и раньше. Только тебе не стоило верить!

— А если да? Ты права: это последняя возможность сшить то, что было разорвано, собрать то, что едва не пошло прахом.

Кармина задумалась, а после ответила:

— Мне не нужны ни грубые рубцы, ни ветхая ткань. Не лучше ли создать что-то новое?

— Думаешь, получится?

Кармина улыбнулась, но ее глаза оставались серьезными. Сейчас ее чувства были обнажены, однако им, будто недавно посаженным деревцам, еще предстояло окрепнуть. Страх не ушел, она не успела обрести силу, отпустить себя на волю, однако в ее душе уже поселилась надежда.

— Время покажет.

Пришла весна 1814 года. Империя все больше погружалась в хаос и мрак. Великий вулкан начал гаснуть, а титан, несущий на себе чудовищное бремя, стал уставать. До отдаленных селений Корсики долетали тревожные слухи о предательстве в окружении императора, о том, что Наполеон был вынужден подписать отречение от престола. Король Людовик XVIII[15] торжественно въехал в Париж под колокольный звон и пушечные салюты, тогда как бывший император отправился на остров Эльба.

Мужчины Лонтано забыли о севе и о междоусобных распрях. Они каждый день собирались у церкви и обсуждали происходящее. Леон Гальяни переживал за императора, как переживал бы за любого земляка, чья мечта погибла и кто был похож на льва, окруженного сворой скалящихся гиен.

Дома он говорил только о Наполеоне, вспоминая о нем чаще, чем о своих сыновьях. Сандра не удивилась бы, если б супруг всерьез заявил, что предоставит императору убежище в своем доме.

У женщин были другие заботы. Полгода назад Анжела родила сына и теперь разрывалась между заботой о малыше, старших детях, которые не должны были чувствовать себя покинутыми, и своем молодом муже. Она напрасно переживала: Данте жил только ею. При пробуждении встречал жену нежной улыбкой, днем старался помочь ей во всем, во время ужина не сводил взгляда с ее лица, а ночью сжимал в страстных объятиях.

Мирелла и Паоло, хотя и не называли Данте отцом, относились к нему, как к доброму другу. Родные Анжелы быстро сложили оружие: войти в дом Леона, породниться с Гальяни почиталось за честь. Сандра давно забыла, отчего ей так не хотелось принимать Анжелу в свою семью: та была невесткой, о которой можно было только мечтать — работящая, покладистая, уживчивая, скромная. К тому же она обожала Данте.