Все стеклянное. Стерильное. Пустота и печаль.

Скажите, пожалуйста, услышав словосочетание «стеклянный город», что вы представляете? Удивительную страну чудес, хрустально-сверкающую? Или, может быть, что-то более таинственное — стеклянный лабиринт, спящий в вечных сумерках? Тогда вы не понимаете чудовищного однообразия этого зрелища. Никаких красок. Никакой жизни: ни травы, ни деревьев, ни безобидных ящериц, греющихся на солнце, ни голубей, с важным видом расхаживающих по скверам. Ни запахов рыночной площади. Ни спортивных площадок.

Ничего, кроме безбрежного стеклянного кладбища.

Не знаю, что Лига задумала в отношении Мелаквина. Как четыре тысячи лет назад среагировали люди, увидев свой новый дом? Они имели пищу и воду, в их распоряжении были величайшие достижения медицины, искусственная кожа и послушный ИИ — чтобы помогать им, обучать их. Отказаться от всего этого было практически невозможно… но и жить со всем этим нелегко, здесь, в городе, лишенном запаха и цвета.

Возможно, я не права. Возможно, те древние люди наполняли улицы музыкой, рисовали фрески на стеклянных поверхностях. Наконец-то они освободились от страха и нужды; их прекрасные дети никогда не будут голодать, превращаясь в живые трупы, и харкать кровью из-за того, что их сжирает туберкулез. Может быть, те первые люди жили в радости и умирали в мире, веря, что попали в самый настоящий рай.

Это было четыре тысячи лет назад: время, которое называется рассветом человеческой цивилизации. Если первые поколения и разрисовывали стены, краски давно осыпались. Если они пели и танцевали, их мелодии забыты. Люди, живущие на этой планете, измельчали; когда те, кто имел плоть и кровь, умерли, плоды их трудов погибли, и осталось лишь бессмертное стекло.

Стеклянные здания. Стеклянные люди, не создающие ни произведений искусства, ни песен.

Была ли эта проблема чисто физической — недоразвитие каких-то желез? Лига что-то упустила, создавала новую версию человечества? Или то была социальная проблема? Если страха смерти нет, а дети рождаются редко, может быть, желание оставить что-то после себя угасает?

Я не знала. Однако в чем бы ни состояло искажение жизненных установок на Мелаквине, оно затронуло все поселения планеты — что само по себе поразительно, — и это случилось так давно, что причину установить невозможно.

Стеклянный город. Не сомневаюсь, Веслу он казался прекрасным, она ведь тоже стеклянная.

Мне никогда не нравились пещеры — я почти физически ощущала давящий вес всей этой породы наверху — но эта пещера была настолько велика, что я практически не испытывала опасений. Кроме того, унылую однотонность скалы оживляли жилы розового кварца, зеленого полевого шпата и других окрашенных минералов.

Другое разнообразие вносила надпись, небрежно выведенная черными буквами на ближайшем здании:

— Что там написано? — поинтересовалась Весло.

— Приветствие. Нам сообщают, что мы на верном пути.

— Очень большой город. — Весло обводила взглядом башни и дома.

— Держись, — я сжала ее руку, испытывая неловкость от прикосновения к ней и ругая себя за это. — Валтон сказал, нужно идти к центру города.

Шли мы долго; уж слишком велик был город. Люди, прежде жившие в хижинах или мазанках, должно быть, испытали чувство страха, обнаружив, что в их распоряжении такое огромное пространство. И опять же, привыкнув к жизни на открытом воздухе, они наверняка чувствовали себя стесненно. Мы шли по широкому проспекту; на некоторых стенах были надписи:

Наверняка они хотели развлечь себя в пустом городе.

Я не переводила надписи Веслу — некоторые шутки не стоят того, чтобы объяснять их.

Чем ближе к центру, тем больше мусора я видела. Сначала это был просто тонкий слой пыли на зданиях; потом груды песка по краям проспекта; потом пятна жира или электролита, заметно выделяющиеся на белой бетонной мостовой.

— Тут так грязно, — с удовлетворенным видом заявила Весло. — В моем доме никогда не будет так грязно.

— Ты сама там убираешься?

— Нет, — чуть ли не с обидой ответила она. — Этим занимаются машины.

— В этом городе есть точно такие же машины, иначе бы тут все заросло грязью. Видимо, разведчики выбрасывают больше мусора, чем система в состоянии переработать. Или, возможно, они используют машины-уборщики для других целей.

«Скорее всего, разбирают их на детали», — подумала я. Такой человек, как Джелка, не задумываясь, пожертвует механическим сборщиком мусора, чтобы восстановить космический корабль.

— Значит, это разведчики развели тут такую грязь? — обрадовалась Весло. — Ха! Проклятые разведчики!

— Наверно, тебе не следует так говорить. Разве ты не хочешь поладить с остальными?

— Я их пока не знаю, — ответила она. — Если они окажутся очень глупыми, может, мне захочется избить их.

— Пожалуйста, Весло! Ты мой друг, и они мои друзья. Я очень огорчусь, если ты начнешь драться.

— Я не стану драться просто так, если они не заслуживают этого. — Судя по ее тону, они, скорее всего, будут «заслуживать этого».

— Весло, если в тебе говорит ревность из-за того, что у меня есть другие друзья…

— Фестина! — послышался голос сзади.

Джелка.

Волос у него не было. Что тут удивительного, спрашивается? Тот же лысый череп, покрытый струпьями; они лишь сильнее воспалялись и даже кровоточили, если он надевал парик.

По какой-то неясной для меня причине, я думала, что у него теперь появились волосы. Я не говорила себе: «Техника Мелаквина помогла мне, значит, она должна помочь и ему», просто почему-то решила, что у Джелки выросли волосы и теперь он энергичный, мускулистый и красивый. Одним словом, само совершенство.

До идеала Джелке, изможденному, задерганному, было далеко. Он и раньше не отличался упитанностью, но теперь выглядел так, словно не ел и не спал несколько дней. Рубашка с длинными рукавами не могла скрыть этого; она, скорее всего, была продуктом местного синтезатора — на вид сотканная из стеклянных нитей, но так искусно переплетенных, что казалась непрозрачной. Вряд ли Джелка носил ее из-за этого мишурного блеска, скорее всего, синтезаторы просто не производили ничего другого. Но рубашка на нем выглядела настолько не к месту — точно роскошная серебристая парча на плечах узника, которого долго держали на голодном пайке.

— Фестина? — просто сказал Ламинир.

— Да.

— Ты тоже здесь?

— Да.

— Ты изменилась.

— Правда?

— Да.

Он говорил безо всякого выражения — ни намека на радость по поводу встречи со старым другом, ни хотя бы вежливой улыбки, обращенной к товарищу-разведчику. Валтон и тот обрадовался при виде меня, а ведь мы с ним прежде были незнакомы.

Взгляд Джелки остановился на моей щеке. Бог знает, я привыкла к таким взглядам, но этот выбил меня из колеи. Его лицо оставалось бесстрастным. О чем он думает? Удивлен? Разочарован тем, как я выгляжу без родимого пятна? Может, даже испытывает отвращение?